Джордж Оруэлл - Скотский уголок
Половина обитателей фермы помчалась к холму. Возле тележки лежал Работяга со странно вывернутой шеей и даже не пытался оторвать морду от земли. Глаза у него остекленели, бока лоснились от пота. Изо рта тянулась запекшаяся струйка крови. Хрумка упала на колени.
— Ну что? Как ты?
— С легкими что-то, — слабым голосом ответил Работяга. — Неважно… теперь вы сможете закончить сами. Камней должно хватить. Так и так через месяц мне на пенсию. Знаешь, я все думаю: скорей бы уж. Бенджамин тоже старый… может, вместе уйдем…
— Срочно нужна помощь, — вскинулась Хрумка. — Сбегайте кто-нибудь на ферму и расскажите все Деловому.
Животные бросились выполнять поручение. Остались только Хрумка и Бенджамин — он улегся рядом с Работягой и молча отгонял от него мух своим длинным хвостом. Минут через пятнадцать появился Деловой — сама озабоченность и сострадание. Товарищ Наполеон, сказал он, очень близко к сердцу принял несчастье, случившееся с лучшим работником фермы, и уже ведет переговоры о том, чтобы поместить его в городскую лечебницу. Это сообщение вызвало некоторую тревогу. Кроме Молли и Цицерона никто и никогда не покидал пределов фермы, и одна мысль, что их больной товарищ попадет в руки человека, была им неприятна. Но Деловой легко их убедил — в Уиллингдоне ветеринар скорее сумеет сделать все необходимое. Через полчаса Работяге стало немного получше, ему помогли подняться и отвели в стойло, где Бенджамин и Хрумка уже настелили свежую солому.
Работяга провел в стойле два дня. Свиньи обнаружили в ванной аптечку, а в ней большой флакон с розовой жидкостью — это лекарство Хрумка давала больному два раза в день после еды. По вечерам она ложилась рядом и что-нибудь ему рассказывала, а Бенджамин отгонял мух. Работяга не пал духом. После выздоровления он рассчитывал прожить еще года три, мирно пощипывая травку на пенсионном лужке. Наконец-то у него будет время заняться самообразованием. Остаток дней он хотел посвятить изучению последующих двадцати двух букв алфавита.
Вечерами, как было сказано, больного навещали друзья, но днем он оставался один, и именно в это время за ним пожаловал закрытый фургон. Животные пропалывали сорняки под наблюдением свиньи, когда их взору предстала невиданная картина: со стороны фермы галопом мчался старый осел и орал что было мочи. Впервые они видели всегда невозмутимого Бенджамина в таком возбужденном состоянии, да и прыти такой никто от него не ожидал. «Скорей, скорей! — кричал осел. — Они забирают Работягу!» Не спросясь у свиньи, животные побросали тяпки и побежали к ферме. И точно: во дворе стоял большой наглухо закрытый фургон с надписью на боку, на козлах восседал плутоватого вида человек в котелке с низкой тульей. Стойло Работяги было пустым.
Животные сгрудились вокруг фургона.
— До свиданья. Работяга! — закричали все наперебой. Скорее возвращайся!
— Болваны! — взревел Бенджамин и запрыгал, затопотал копытами. — Болваны! Вы посмотрите, что тут написано!
Произошло некоторое замешательство. Мюриэл начала разбирать текст по складам, но Бенджамин протиснулся вперед и прочел вслух при гробовом молчании:
— «Альфред Симмондс, забой скота. Дубленая кожа, клейстер, костная мука». Ну, поняли? Они везут его на живодерню!
Вопль ужаса вырвался из десятка глоток. Человек, сидевший на козлах, протянул кнутом двух своих лошадок, и те резво взяли с места в карьер. Животные с криком бросились вдогонку. Хрумка бежала первой, но фургон успел набрать скорость. При всей своей грузности Хрумка перешла на легкий галоп.
— Работяга! — звала она друга. — Мы здесь! Мы здесь!
Неизвестно, что расслышал Работяга в общем шуме, но вдруг в заднее оконце просунулась его морда с белой полосой.
— Вылезай! — кричала Хрумка не своим голосом. — Вылезай немедленно! Они хотят тебя убить!
Все подхватили:
— Вылезай, Работяга, вылезай!
Фургон отрывался от них с каждой минутой. Трудно сказать, понял ли Работяга, о чем ему кричали, но морда его исчезла, и в следующую секунду судорожные удары копыт начали сотрясать фургон. Он предпринял попытку выбраться наружу. Было время, когда трех-четырех его ударов хватило бы, чтобы разнести этот фургон в щепы, но сейчас он был слишком слаб и очень быстро затих. Тогда животные, отчаявшись, стали уговаривать лошадок остановиться.
— Товарищи, братья, — взывали они, — вы же везете его на верную смерть!
Но глупая скотина, не понимавшая, о чем сыр-бор, только прибавляла шаг. С опозданием кому-то пришло в голову закрыть главные ворота — фургон уже проскочил их и удалялся. Больше Работягу не видели.
Спустя три дня стало известно, что Работяга скончался в ветлечебнице, хотя было сделано все возможное и даже невозможное. Об этом рассказал Деловой, ни на шаг не отходивший, по его собственным словам, от умирающего.
— У меня сердце разрывалось! — Деловой смахивал слезу копытцем. — Он отошел, можно сказать, у меня на руках. Перед тем как испустить дух, он прошептал одними губами, что ему было бы легче уйти из жизни, если бы мельница уже стояла. «Вся надежда, товарищи, на вас, — прошептал он. — С честью несите знамя Восстания. Да здравствует „Скотский уголок“! Да здравствует товарищ Кабаньеро! Наполеон всегда прав». Это были его последние слова.
Тут Деловой странным образом переменился. Он вдруг умолк, а его подозрительные глазки-пуговки зашныряли по всем, кто его слушал.
Деловой сказал, что в день, когда увезли Работягу, распространился гнусный слушок. Кто-то прочел на фургоне надпись «Забойщик скота» и сделал отсюда скоропалительный вывод, что битюга забрали на живодерню. Большего абсурда нельзя себе вообразить. «Как вы могли! — визжал Деловой, суча ножками, и хвостик у него при этом нервно подергивался. — Как вы могли такое подумать о любимом вожде, о нашем Кабаньеро!» На самом деле разгадка была проста. Ветеринар совсем недавно купил фургон у забойщика скота и еще не успел закрасить старую надпись. А из этого накрутили бог знает что!
У животных словно камень с души свалился. Когда же Деловой описал в красках просторную палату, куда поместили Работягу, и прекрасный уход, и дорогие лекарства, на которые Наполеон не пожалел никаких денег, последние сомнения рассеялись, и чувство горечи по поводу смерти друга смягчила мысль о том, что по крайней мере это была легкая смерть.
В ближайшее воскресенье Наполеон почтил своим присутствием утреннюю летучку и произнес короткую речь в честь безвременно ушедшего товарища. К сожалению, сказал он, не удастся перевезти на ферму его бренные останки, но зато из лавра, что растет в саду, будет сделан большой венок, который украсит его могилу. Кроме того, свиньи намерены устроить в своем узком кругу траурный банкет. В конце своей короткой речи Наполеон напомнил присутствующим два любимых девиза покойного: «Работать еще лучше» и «Наполеон всегда прав». Пусть каждый, сказал он, воспримет эти девизы как свои собственные.
В день, когда должен был состояться траурный банкет, бакалейщик из Уиллингдона доставил в усадьбу нечто тяжелое и тщательнейшим образом упакованное. Вечером дом огласило мощное хоровое пение, которое позже, судя по ряду признаков, перешло в бурную ссору. А закончилось все около одиннадцати оглушительным звоном стекла. До середины следующего дня дом стоял как вымерший. Поговаривали, что свиньи сумели где-то раздобыть денег на ящик виски.
Глава десятая
Прошли годы. Зимы сменялись веснами, пролетал короткий век животных. Кроме Хрумки, Бенджамина, ручного ворона и нескольких свиней не осталось больше живых свидетелей старого режима.
Умерла Мюриэл, умерли Бесси, Джесси и Пинчер. Джонс тоже умер — далеко от родных мест, в лечебнице для хронических алкоголиков. О Цицероне давно уже не вспоминали. Не вспоминал никто и о Работяге — кроме тех немногих, кто его знал. Хрумка располнела и постарела, у нее было неважно с суставами, и глаза все чаще слезились. Пенсионного возраста она достигла два года назад, но вопрос с пенсией оставался пока открытым. Разговоры о том, чтобы огородить для престарелых животных часть пастбища, давно, как говорится, замяли для ясности. Наполеон вошел в пору зрелости и весил ни много ни мало полтора центнера. У Делового глазки совсем заплыли от ожирения. А вот старый Бенджамин почти не изменился, разве что стал еще более мрачным и замкнутым после смерти Работяги, да и морда заметно поседела.
До изобилия, о котором когда-то мечталось, было, пожалуй, еще далеко, а вот ртов существенно прибавилось, это факт. Выросло целое поколение, знавшее о великой Битве только понаслышке, иные были приобретены на торгах — этим слово «восстание» и вовсе ничего не говорило. В конюшне появились три новые лошади — статные, ладные, настоящие трудяги и хорошие товарищи, но, что называется, бог ума не дал. Дальше буквы «В» ни одна из них не продвинулась. Они с готовностью принимали все на веру — величие одержанной над Джонсом победы, принципы анимализма — особенно когда это исходило от Хрумки, которая заменила им мать; но, конечно же, глубинный смысл этих понятий был им недоступен.
