Джек Лондон - Первобытный зверь
Здесь крики снова заглушили его голос.
— Пускай всякий желающий слушать заткнет глотку ближайшему крикуну, — распорядился Глэндон.
И снова, как шум прибоя, раздалась заглушенная возня, затрещины и глухие удары, затем публика затихла.
— Отчего это всякий боксер лезет из кожи, настаивая на том, что всегда боролся честно? Отчего боксеры носят такие прозвища, как Честный Джим, Честный Билли, Честный Блэксмитс и тому подобные? Неужели вас не поражает, что они все словно чего-то боятся? Когда человек кричит нам о своей честности, у вас является подозрение. Но когда эту же штуку проделывает с вами призовой боксер — вы и в ус себе не дуете!
…«Пусть победит достойнейший!» — Как часто вы слыхали эти слова от Билли Моргана. Разрешите сказать вам, что достойнейший не всегда побеждает, а если и побеждает, то эта победа обычно заранее подстроена. Большинство крупных состязаний, о каких вы слышали или какие видели своими глазами, были подстроены заранее. Такова программа. Все условлено заранее. Неужели вы думаете, что устроители и импресарио возятся с этим делом для собственного удовольствия? Ничуть не бывало. Они — деловые люди.
…Перед нами три борца — Том, Дик и Гарри. Самый сильный из них — Дик. Он сумел бы доказать это в двух матчах. Но что же случается на деле? Том побеждает Гарри. Дик побеждает Тома. Гарри побеждает Дика. — Итак, ничего не доказано. Затем следуют ответные матчи. Гарри побеждает Тома. Том побеждает Дика, и Дик побеждает Гарри. Снова получается та же история. Тогда они начинают всю музыку сначала. Теперь побеждает Дик. Он говорит, что желает получить реванш. Итак, Дик победил Гарри и победил Тома. Восемь матчей, чтобы доказать, что самый достойный из троих — Дик, хотя для доказательства достаточно двух матчей. Все подстроено, все выработано заранее. А вы платите за все, и если ваши скамьи не проваливаются под вами, то капельдинеры грабят вас за право сидеть и смотреть на бокс.
…Бокс хорошая игра, если она ведется честно. Боксеры были бы честны, если бы им дали возможность быть честными. Но атмосфера жульничества слишком сильна. Подумайте только — горсточка людей делит между собой три четверти миллиона долларов, вырученных за три состязания.
Дикий взрыв негодования заставил его умолкнуть. Из гула криков и возгласов, доносившихся со всех сторон зала, можно было разобрать отдельные восклицания, вроде: «Какой миллион долларов? Какие три состязания? Говорите! Продолжайте!» Доносились до него и свистки, и шиканье, и крики: «Негодяй! Клеветник!»
— Хотите слушать? — кричал Глэндон. — Тогда соблюдайте тишину!
Он снова заставил публику выдержать полуминутную выразительную паузу.
— На что рассчитывает Джим Хэнфорд? Какую программу выработали его импресарио и приспешники с моими? Они знают, что он у меня в руках. И он это знает. Я могу выбить его на первом раунде. Но Джим Хэнфорд — чемпион мира. Если я не подчинюсь намеченной программе, они не дадут мне возможности с ним драться. Итак, программа требует трех состязаний. Первое — выигрываю я. Оно состоится в Неваде, если Сан-Франциско не настоит на том, чтобы оно происходило здесь. Мы дадим вам настоящее, правильное состязание. Каждый из нас внесет залог в двадцать тысяч долларов. Деньги-то будут настоящие, но залог будет ненастоящим. Каждый получит свои деньги обратно. То же произойдет и с доходом. Мы поделим его между собою и будем готовиться к ответному матчу. На этот раз победит Хэнфорд, и мы снова делимся доходами. Затем приходит момент третьего состязания; я побеждаю, потому что я имею право на победу. А пока-то мы вытянули три четверти миллиона из карманов любителей бокса. Такова программа, но деньги эти — грязны. Вот поэтому-то я сегодня и покидаю навсегда арену…
В эту минуту Джим Хэнфорд, оттолкнув удерживавшего его полицейского прямо на сидящих за ним зрителей, перебрался своей громадной персоной через канат и зарычал:
— Это ложь!
Он, как бешеный бык, бросился на Глэндона; тот отпрянул назад, а затем, вместо того чтобы встретить нападение, ловко прыгнул в сторону. Не в силах с разбегу остановиться, колосс налетел на веревки. Отброшенный ими назад, он повернулся, чтобы снова броситься на Глэндона, но тот не дремал. Хладнокровный и зоркий Глэндон прицелился прямо в челюсть и — впервые за свою карьеру боксера — нанес противнику полновесный удар. Вся его сила, все неиспользованные ее запасы вылились в этом сокрушительном мускульном взрыве.
Хэнфорд взлетел на воздух. Он был мертв — насколько потеря сознания походит на смерть. Его ноги оторвались от пола, и он летел через арену, пока не наткнулся на верхний канат. Его беспомощное тело, согнувшись посередине, повисло поверх него, а затем рухнуло вниз с арены, прямо на головы зрителей, сидящих на отведенных для прессы местах.
Публика в своем энтузиазме не знала удержу. Она получила за свои деньги гораздо больше, чем рассчитывала получить, так как великий Джим Хэнфорд, чемпион мира, получил «нокаут» на ее глазах. Это было вне программы, но все же он был выбит с одного удара. Такого вечера не бывало еще в истории арены. Глэндон грустно разглядывал ушибленные суставы пальцев и бросил взгляд через веревки на Хэнфорда, который медленно, как после похмелья, приходил в себя. Затем Пэт поднял обе руки. Он заслужил право на внимание, и публика замолкла.
— Когда я начинал свою карьеру, — сказал он, — меня прозвали «Глэндон — с первого удара». Вы только что видели мой удар. Я всегда владел им. Я преследовал своего противника и настигал его, хотя и старался не показывать всей силы. Затем меня научили. Мой импресарио сказал, что это нехорошо по отношению к публике. Он посоветовал вести борьбу подольше, чтобы зрители за свои деньги могли получить более длительное зрелище. Я был глупым, наивным пареньком из горной глуши. Я это принял как святую истину. Мой импресарио обычно сговаривался со мной, на каком раунде я выбью своего противника. Затем он передавал это синдикату ставящих на боксеров лиц, и синдикат на этом играл. Ясно, что оплачивали их игру — вы. Но я рад одному: я никогда не дотрагивался до этих денег. Они не смели предложить их мне, потому что знали, что это испортило бы им игру.
…Вы ведь помните мой матч с Нэтом Поуэрсом. Я не выбивал его «нокаутом». У меня зародились кое-какие подозрения. Поэтому шайка сговорилась с ним за моей спиной. Я ничего об этом не знал. Я собирался продолжить борьбу раундов до восемнадцати. Тот удар на шестнадцатом раунде не мог сбить его с ног. Но он разыграл всю сцену так, словно получил настоящий «нокаут» — и провел всех нас.
— А как обстоят дела сегодня? — спросил чей-то голос. — Сегодня исход борьбы тоже предрешен заранее?
— Да, предрешен, — отвечал Глэндон. — На какой раунд ставит синдикат? Кэннем продержится до четырнадцатого раунда, не правда ли?
Послышался рев и крики. Глэндон в последний раз поднял руку, требуя тишины.
— Я почти кончил. Но я хочу сказать вам еще одно. Синдикат сегодня сядет на мель. На этот раз это будет честный бой. Том Кэннем не продержится до четырнадцатого раунда. Он не продержится и до конца первого.
Кэннем, сидевший в своем углу, вскочил на ноги и, в бешенстве, вскричал:
— Вы не можете это сделать. Не существует на свете человека, который может выбить меня с первого раунда!
Не обращая на него ни малейшего внимания, Глэндон продолжал:
— Всего один раз в жизни я дал удар со всей силой. Вы его видели минуту назад, когда я расправился с Хэнфордом. Сегодня же я во второй раз пущу в ход свою силу — это случится, если только Кэннем не выпрыгнет сейчас за канат и не удерет отсюда. А теперь я готов.
Он отошел в свой угол и протянул руки, чтобы ему надели перчатки. В противоположном углу бесновался Кэннем, и его секунданты тщетно пытались его успокоить. В конце концов Билли Моргану удалось сделать последнее заявление:
— Матч будет продолжаться не больше сорока пяти раундов, — прокричал он, — по правилам маркиза Куинсберри. Пусть побеждает достойнейший! Начинайте!
Прозвучал гонг. Оба боксера выступили вперед. Глэндон протянул правую руку для обычного приветствия, но Кэннем, яростно качнув головой, отказался ее пожать. К общему удивлению, он не бросился на Глэндона. Как он ни был зол, но дрался он осторожно; его затронутая гордость вынуждала его направить все усилия на то, чтобы продержаться до конца раунда. Он нанес противнику несколько ударов, но выпады его были весьма сдержанны, и он ни на секунду не забывал о защите. Глэндон гонял его по арене и безжалостно преследовал, притоптывая при этом левой ногой. Пока он не делал крупных выпадов и не пытался их делать. Он даже опустил руки вдоль бедер и, не защищаясь, преследовал противника, как бы вызывая его на бой. Кэннем недоверчиво усмехнулся, но отказался использовать представившуюся возможность выпада.
