Джордж Мередит - Испытание Ричарда Феверела
— И хотя тот, кто придет к тебе, Том, джентльмен и никогда не оставляет бедных в беде, — говорила миссис Бейквел, — он к тому же еще настоящий христианин! И господь бог знает, что делает, когда посылает его к тебе, ибо и видеть его, и слышать — всегда благо.
Том был вовсе не расположен выслушивать поучения и даже рассердился, когда Остин вошел к нему в камеру, встретил его, как рассерженный пес. Однако по прошествии получаса он поразился тому, что мог так легко втянуться в откровенный разговор с джентльменом и христианином. Когда Остин поднялся, чтобы уйти, Том попросил позволения пожать ему руку.
— Передайте молодому господину в Абби, что я ничего не разболтаю. Это настоящий джентльмен, и он любого заставит поступить, как захочет. Это горячая голова. А я так просто осел! Что верно, то верно. Только я не доносчик. Так и скажите ему, сэр!
Вот почему Остин так пристально смотрел Ричарду в глаза, когда рассказывал новости в Рейнеме. Мальчик стеснялся Остина больше, нежели Адриена. Он не знал, почему это так, но он старался всячески увильнуть от встречи с ним с глазу на глаз, а столкнувшись с ним, тут же помрачнел. Остин был не так сообразителен, как Адриен: ему трудно было поставить себя на место другого, и он всякий раз говорил то, что думал, прямо, не прибегая к обинякам. И вместо того чтобы подойти к делу издалека и насторожить залгавшегося мальчика, он сказал:
— Том Бейквел просил передать, что доносить на тебя он не станет, — и тут же вышел.
Ричард повторил это обещание Риптону, который не мог удержаться и крикнул, что Том молодчина.
— Он не должен за это страдать, — сказал Ричард, упорно думая о том, как достать веревку потолще и напильник поострее.
— А твой кузен не проговорится? — нерешительно спросил Риптон.
— Это он-то? — Ричард презрительно усмехнулся. — Простой пахарь, и тот не соглашается стать доносчиком, а ты еще спрашиваешь, не пойдет ли на это мой родич.
В двадцатый раз Риптона упрекнули — и все в том же. Мальчики обследовали наружные стены тюрьмы и пришли к выводу, что побег Тома вполне осуществим, если тот не струсит и им удастся тем или иным способом передать ему веревку и напильник. Но для этого кто-то должен быть допущен к нему в камеру, а на кого же им положиться?
— Уговори своего кузена, — после долгих раздумий предложил Риптон.
Ричард улыбнулся и спросил, не Адриена ли он имеет в виду.
— Да нет же, — поспешил его заверить Риптон, — Остина.
Мысль эта приходила в голову и Ричарду.
— Давай сначала достанем веревку и напильник, — сказал он, и оба направились в Берсли купить необходимые орудия, которые помогли бы им бросить вызов Закону. В одной лавке Риптон купил напильник, а Ричард веревку — в другой, и проделали они все это с таким искусством и так хитро, что начисто исключили всяческую возможность их выследить. А для того, чтобы никто об этом не проведал, едва только они покинули Берсли и очутились в лесу, Ричард снял рубашку и обмотал веревку вокруг живота, ощутив потом все муки анахоретов и кающихся в грехах монахов, и все это — для того, чтобы соблюсти осторожность и обеспечить Тому успешный побег. Ночью, когда сын спал, сэр Остин заметил следы этой веревки у него на теле под откинувшейся ночной рубашкой.
Для них было тяжелым ударом, когда после тщательно продуманной подготовки и всех их бесконечных волнений Остин отказался исполнить то, о чем мальчики его горячо просили. Медлить было нельзя. Пройдет несколько дней, и несчастный Том должен будет предстать перед грозным Майлзом, и его непременно осудят, ибо по Лоберну уже ползли слухи о том, что вина его доказана и теперь ему не уйти от возмездия, а ярость фермера Блейза не знает границ. Снова и снова Ричард просил Остина уберечь его от бесчестия и помочь ему в его отчаянном положении. Тот в ответ только улыбался.
— Милый мой Ричи, — сказал он, — чтобы выйти из неприятного положения, есть два пути: один долгий, другой короткий. Когда ты испробуешь все окольные тропы и потерпишь неудачу, приходи ко мне, и я научу тебя, как надо действовать прямо.
Ричард был слишком поглощен мыслями о кружном пути, для того чтобы отнестись к этому совету серьезно, и, получив от Остина суровый отказ, только бессильно заскрежетал зубами.
В последнюю минуту вожак сообщил Риптону, что им все придется делать самим, на что тот, хоть и не очень охотно, но согласился.
Накануне того дня, когда Том должен был предстать перед судом, у старухи Бейквел было свидание с Остином, который сразу же направился в Рейнем и стал советоваться с Адриеном о том, как им следует поступить. Едва только мудрый юноша услышал о том, что придумали эти два сорванца, как он разразился гомерическим хохотом; а узнал он то, как они явились в лавчонку, которую держала старуха Бейквел, как покупали там чай, сахар, свечи и засахаренные фрукты до тех пор, пока все покупатели не разошлись; как тогда они поспешно увели ее в заднее помещение и как Ричард, распахнув рубашку, показал ей обмотанную вокруг тела веревку, Риптон же извлек из узенького кармана куртки напильник; как они потом объявили ошеломленной матери, что веревка и напильник, которые она видит, — не что иное, как орудия для освобождения ее сына; что на свете не существует другого способа его спасти, что они, мальчики, испробовали уже все, но — безуспешно; как после этого Ричард пытался уговорить старуху раздеться и обвить эту веревку вокруг тела, а Риптон употребил все свое красноречие, чтобы убедить ее спрятать напильник; как, когда она наотрез отказалась от веревки, мальчик все еще продолжал навязывать ей напильник.
— Нечего сказать, — заключила старуха Бейквел, — хорошо бы я отблагодарила сэра Майлза Пепуорта за его милостивое разрешение посетить сына в тюрьме, если бы ввергнула парня в искушение убежать от суда. Только, благодарение богу, — добавила она, — Том решительно отказался от напильника. А когда она сообщила об этом мастеру Ричарду, тот выругался так, как джентльменам не подобает ругаться.
— Мальчишки все равно что обезьяны! — воскликнул Адриен. — Это актеры, исполняющие всерьез самые бессмысленные фарсы, какие только существуют на свете. Да не приведется мне никогда быть там, где не будет мальчишек! Пара мальчишек, предоставленных самим себе, способна больше рассмешить, чем целая труппа заправских комедиантов. Да что там говорить, нет ведь такого искусства, которое могло бы сравниться с безыскусственностью самой природы. Обезьяну-то ведь сыграть невозможно. Все наши гримасы навевают одну только скуку. В них нет той прелестной непосредственности, которая есть у зверя. Ты только погляди на этих двоих! Подумай о том, сколько всего им приходится переживать за день. Они ведь прекрасно понимают, что я все знаю, и вместе с тем всякий раз умеют сохранить в моем присутствии невинный вид. Ты с грустью думаешь о том, чем окончится все это дело, Остин? Я тоже! Мне становится страшно при мысли, что занавес может опуститься. Вообще-то говоря, для Ричи все это очень полезно. Лучший из уроков — тот, который дает сама жизнь.
— Такой урок глубже всего западает в душу, — ответил Остин, — но пойдет ли он ему на пользу или на вред — еще вопрос.
Адриен развалился в кресле.
— Это будет для него первой крупицей опыта, выращенного стариком-временем плода, вкус которого так не нравится молодости. А ведь ее-то он только и питает! Опыт! Помнишь замечательное сравнение Кольриджа[20]? Поздние сожаления? Ну, разумеется, всякая мудрость исполнена сожалений. Вот почему, друг мой, мудрецы так привержены музе Смеха. Если бы они занимались одними только высокими материями, они бы погибли. Что ни вечер, ты непременно встречаешь больших поэтов, проникновенных философов; они улыбаются, видя освещенные желтыми огнями, искривленные гримасами говорящие маски. Почему такое бывает? Да по той простой причине, что дома у них темно. Театр — это любимое развлечение для высоких умов. Потому-то он сейчас и в загоне. Мы живем в век ползучих мелких душонок, мой милый Остин! Как мне ненавистны все эти ханжеские разглагольствования о том, что это Век Труда — со всеми вашими Мортонами и пасторами Бронли; все вы отъявленные радикалы и низменные материалисты. Помнишь, как Дайпер Сендо говорит о вашем Веке Труда? Вот послушай:
Наш Век — погрязший в мелочах
И в умствованьях нудных!
Наш Век — шипящий с пивом чан
Средь сутолоки людной.
Он сердцем сух, но сколько в нем
Благих посулов блуда!
Кривлянье, ханжество, вранье
И спесь невесть откуда.
На скакуне железном[21] взвит,
Он на краю обрыва
Кичиться Силой норовит,
А Сильным — льстит трусливо.
Век квакеров[22], в мирской пыли
Зачатых от Маммоны.
Безумью Гамлета внемли!
Зри чистогана троны!
И Завтра — в чаще ивняка,
В водоворотном шуме —
Офелией сквозь все века
Грядет, ополоумев.
Пробурчав: «Пусть твой пастор Бронли и держит за это ответ!», Адриен заложил ногу за ногу и улыбнулся. Вопрос о том, куда идет Век, был у них с Остином постоянным предметом спора.
