Арчибалд Кронин - Путь Шеннона
Я едва верил своим ушам. Мак-Келлар, который явно рассчитывал на решительную поддержку моей бабушки, онемев, уставился на нее.
— Мы не должны забывать, что в детстве Роберта поучали все, кому не лень. Надо дать ему время разобраться и отбросить все ненужное. И я думаю, самое правильное — предоставить ему такую возможность. Если он с честью выйдет из положения — прекрасно. Если нет… — Она помолчала, и я понял, что за этим последует. — …Ему придется принять наши условия.
Адвокат как-то странно смотрел на бабушку — понимающе и проницательно — и, поджав губы, поигрывал тяжелой линейкой, лежавшей у него на столе.
Я воспользовался молчанием.
— Помогите мне получить это место в Далнейрской больнице. Если из моих опытов ничего не выйдет и мне придется снова обращаться к вам за помощью, даю вам слово, я поступлю так, как вы скажете.
— Хм-м-м! — Мак-Келлар колебался, мямлил, продолжая исподлобья поглядывать на старушку вопрошающим взглядом, в котором, однако, преобладало невольное уважение.
— Мне это кажется вполне разумным, — мягко заметила она и еле заметно многозначительно улыбнулась ему.
— Хм-м-м! — промычал Мак-Келлар. — Может быть… Может быть… Что ж… — И, наконец, решился: — Пусть будет так. Учти, Роберт, я не могу обещать тебе, что ты получишь эту работу, но я постараюсь: я хорошо знаю Мастерса — председателя Опекунского совета. И я надеюсь, что, если я тебе это место добуду, ты тоже сдержишь свое слово.
Мы пожали друг другу руки, и, побеседовав еще немного, я вышел из конторы.
Мне хотелось уйти, пока старушка не завладела мной. Но не успел я ступить на тротуар, как услышал ее голос:
— Роберт!
Пришлось обернуться.
— Куда ты так торопишься?
— Я спешу на поезд.
Она словно и не слышала моего объяснения.
— Дай-ка мне руку. Я ведь далеко не молоденькая, Роберт.
Я стиснул зубы. Мне было двадцать четыре года, я уже бактериолог, работавший, презрев опасность, над изучением смертоноснейших микробов, и немало перенес после войны. Но при ней все эти годы словно исчезали куда-то и я снова становился ребенком. Она меня принижала. Она меня подавляла. И по тому, как она властно взяла меня под руку, я понял, что мне придется провести с ней весь остаток дня и что она вытянет из меня с помощью своего острого языка подробнейший рассказ о моей жизни.
Когда, рука об руку, чинно шествуя, мы повернули на Церковную улицу, она пригнулась к моему плечу и, сокрушая остатки моего сопротивления, сказала:
— Перво-наперво мы снимем с тебя эту старую форму. Пойдем сейчас в город, в кооперативный магазин, и купим тебе приличный шерстяной костюм. Затем вместо этих развалившихся опорок наденем на твои заблудшие ноги новые ботинки. Да, да, молодой человек, не пройдет и часу, как мы приведем тебя в христианский вид.
Я содрогнулся при мысли о том, как продавщицы в отделах обуви и готового платья будут «снаряжать» меня под ее зорким оком.
Но тут она пригнулась ко мне еще ближе и, распространяя сильный запах мятных лепешек, жарко зашептала мне в ухо:
— А теперь расскажи-ка мне, Роберт, про эту девушку Лоу.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
1
В Далнейре, на станции, меня встречал больничный шофер, он же служитель, приехавший на старенькой, поблескивавшей латунью аргайлской карете скорой помощи, похожей больше на похоронные дроги, — вид у нее был довольно облезлый, но зато она так и сверкала протертыми стеклами. Представившись мне и назвавшись Питером Пимом, он неторопливо поставил в карету мой чемодан и после многократных попыток наконец завел мотор. Мы прогромыхали мимо беспорядочно сгрудившихся ветхих домишек, мимо грязной лавчонки, нескольких глиняных карьеров и заброшенного кирпичного завода; затем перебрались через речку, мужественно продирающуюся сквозь грязь и ил, и выехали в поля, скорее похожие на городскую свалку, однако сейчас, ранней весной, прикрытые свежим зеленым покровом.
Подпрыгивая на жестком переднем сиденье, я время от времени бросал испытующие взгляды на моего спутника, сидевшего в профиль ко мне, — его лицо под козырьком фуражки казалось таким бесстрастным, точно он спал летаргическим сном, и я не решался разбудить его, заговорив с ним. Однако под конец я все-таки отважился похвалить его древнюю колымагу, которая, судя по тому, как он осторожно действовал тормозами, была, несомненно, источником его гордости.
Он ответил не сразу — лишь спустя некоторое время, пристально глядя на дорогу, внушительно произнес:
— Я люблю машины, сэр.
Если так, то, подумал я, он может быть мне полезен, и я поспешил выразить надежду, что мы будем друзьями.
Он снова ответил не сразу, прежде поразмыслив над моими словами:
— Я думаю, что мы поладим, сэр. Я всегда стараюсь угодить человеку. У меня были прекрасные отношения с доктором Хейнзом. Приятный джентльмен доктор Хейнз, сэр, с ним легко было. Очень я жалел, что он уезжает.
Несколько расхоложенный восхвалением моего предшественника и печальным тоном, каким все это было произнесено, я погрузился в молчание, которое так больше и не нарушилось; тем временем мы добрались по узкой проселочной дороге до вершины холма и повернули на усыпанную гравием аллею, которая, описав полукруг, привела нас к небольшой группе аккуратных кирпичных строений. У самого большого из них мы остановились, и, выйдя из кареты скорой помощи, я увидел смуглую приземистую женщину в форме; по всей вероятности, она и была начальницей: она стояла на ступеньках, придерживая от ветра свой крылатый белый чепец, и радушно улыбалась.
— Доктор Шеннон, если не ошибаюсь? Рада с вами познакомиться. Меня зовут мисс Траджен.
В противоположность Пиму, отмалчивавшемуся с кислой миной, начальница была очень общительна, и не успел я опомниться, как уже очутился в главном здании, в отведенных мне комнатах; у меня теперь была гостиная, спальня и ванная, выходившие на восток. Затем, со свойственной ей энергией и энтузиазмом, мисс Траджен повела меня по всему заведению, которым так гордилась.
Больница была маленькая — всего четыре небольших домика, расположенных за административным зданием в форме квадрата; они отведены были соответственно для больных скарлатиной, дифтеритом, корью и «прочими инфекционными заболеваниями». Оборудование здесь было самое примитивное, зато устроенные по старинке палаты с хорошо натертыми полами и белоснежными койками сверкали чистотой. Пациентами — а их было немного — являлись в основном дети. Они сидели в своих красных пижамах на кроватках и улыбались нам; послеполуденное солнце, проникая сквозь высокие окна, ярким светом заливало палаты, и я подумал, что мне будет приятно здесь работать. Да и старшие сестры — по одной на каждый корпус — не разочаровали меня: они казались выдержанными и смышлеными. Словом, эта маленькая, скромная больница, стоявшая на высоком, овеваемом ветрами холме, царившем над всей округой, производила впечатление дельного и полезного учреждения.
В самом дальнем углу больничной территории, на некотором расстоянии от четырех корпусов, стоял особняком бурый домик из гофрированного железа, полуразвалившийся и кругом заросший кустарником.
— Здесь у нас был изолятор для оспенных больных, — пояснила мисс Траджен, подметив своими острыми маленькими глазками мой вопросительный взгляд. — Как видите, мы им не пользуемся… так что нам туда нет смысла заходить. К счастью, он совсем не виден из-за лавровых кустов. — И она любезно добавила: — За последние пять лет к нам не поступало ни одного больного оспой.
Отсюда — с тем же видом вполне оправданной гордости — она повела меня в комнату отдыха медицинских сестер, на кухню и в приемную, где все сверкало той же безукоризненной чистотой, а затем в помещение, где стоял длинный деревянный стол, к которому были подведены газ и электричество и прилажены две фарфоровые раковины. У стены громоздилось несколько полированных столов и две-три скамейки, поставленные одна на другую.
— Это у нас лаборатория, — пояснила начальница. — Правда, хорошо?
— Очень.
Больше я, конечно, ничего не сказал. Но я сразу понял, что у меня будет отличная лаборатория. Пока мы шли назад по дорожке, я уже мысленно прикидывал, как я там размещусь и все устрою.
Вернувшись в главное здание, мисс Траджен настояла на том, чтобы я зашел выпить чаю к ней в гостиную — очаровательную просторную комнату с окном-фонарем, выходящим на фасад; там стояло несколько кресел в ситцевых чехлах и диван, на пианино возвышалась фарфоровая ваза с гиацинтами — я сразу заметил, что эта комната приятнее всех, где мы до сих пор были. Начальница нажала кнопку, и краснощекая деревенская девушка в накрахмаленном чепце и передничке — мисс Траджен назвала ее Кейти и представила мне как нашу «общую» горничную — вкатила в комнату чайный столик, на котором стояли чашки и высокая ваза с тортом. Не переставая болтать, мисс Траджен церемонно уселась и предложила мне на выбор индийского или китайского чаю, а также недурной кусок сливового торта, только что вышедшего из больничной печи.
