Сомерсет Моэм - Бремя страстей человеческих
В начале августа Филип сдал последний экзамен – хирургию – и получил диплом. Прошло семь лет с тех пор, как он поступил в институт при больнице св.Луки. Ему было уже почти тридцать. Он радостно спускался по лестнице Королевского института хирургии со свитком, дававшим ему право заниматься врачебной практикой.
– Теперь я наконец и в самом деле вступаю в жизнь, – думал он.
На следующий день он зашел к секретарю, чтобы предложить свою кандидатуру на какую-нибудь ординаторскую должность в больнице. Секретарь
– симпатичный человек с черной бородой – был, как всегда, приветлив. Он поздравил Филипа с успешным окончанием и сказал:
– А вам не хочется съездить на месяц на Южное побережье в качестве locum tenens? note 100 Три гинеи в неделю на всем готовом.
– Не возражаю.
– Это в Фарнли, Дорсетшир. К доктору Сауту. Ехать придется немедленно, его ассистент заболел корью. Само по себе место, кажется, очень приятное.
Тон у секретаря был немножко странный. В нем была какая-то неуверенность.
– А в чем же загвоздка? – спросил Филип.
Секретарь чуточку поколебался, а потом примирительно, со смешком объяснил:
– Да видите ли, дело в том, что он сварливый и чудаковатый старикан… Ни одно агентство не желает больше посылать ему людей. Резок, говорит все напрямик, людям это не нравится…
– А вы думаете, его устроит только что испеченный врач? У меня ведь нет опыта.
– Пусть радуется, что хоть вас заполучил, – уклончиво сказал секретарь.
Филип недолго раздумывал. Ему нечего было делать ближайшие несколько недель, и он был рад возможности немножко подработать. Эти деньги он отложит на поездку в Испанию, куда он обещал себе поехать после окончания ординатуры в больнице св.Луки, а если не устроится там, то в какой-нибудь другой больнице.
– Ладно. Поеду.
– Но имейте в виду: ехать надо сегодня же. Вас это устраивает? В таком случае я немедленно Дошлю телеграмму.
Филипу хотелось несколько дней отдохнуть, но Ательни он уже повидал накануне (он сразу же забежал к ним, чтобы поделиться своей радостью), и, в общем, отъезду ничто не препятствовало. Багажа у него было немного. Вечером, в начале восьмого, он сошел с поезда в Фарнли и взял извозчика до дома доктора Саута. Это было приземистое оштукатуренное здание, увитое диким виноградом. Его ввели в приемную. За письменным столом сидел старик. Он не встал и не заговорил с Филипом, а только молча уставился на него. Филип растерялся.
– Вы, наверно, ждете меня, – сказал он. – Секретарь института при больнице святого Луки утром послал вам телеграмму.
– Я на полчаса задержал обед. Хотите умыться?
– Хочу.
Чудаковатые манеры доктора Саута его рассмешили. Старик встал, и Филип увидел, что это – худой человек среднего роста, с коротко остриженными седыми волосами и большим ртом; губы у него были до того плотно сжаты, что казалось, будто их совсем нет, щеки гладко выбриты; небольшие белые бакенбарды делали его лицо с тяжелым подбородком еще более квадратным. На нем были коричневый шерстяной костюм и белый галстук. Платье висело, словно с чужого плеча. По внешности доктор напоминал почтенного фермера середины девятнадцатого века. Он отворил дверь.
– Вот столовая, – показал, он на дверь напротив. – Ваша спальня – первая дверь на верхней площадке. Спускайтесь, как только будете готовы.
Во время обеда Филип заметил, что доктор Саут его разглядывает, но говорит мало и, по-видимому, не хочет, чтобы ассистент занимал его беседой.
– Когда вы получили диплом? – спросил он внезапно.
– Вчера.
– Вы учились в университете?
– Нет.
– В прошлом году мой помощник уехал в отпуск, и мне послали одного из этих университетских голубчиков. Я просил, чтобы этого больше не было. Уж больно они капризные, эти господа хорошие.
Снова наступило молчание. Обед был простой, но вкусный. Филип сохранял солидный вид, но в душе не помнил себя от волнения. Ему страшно льстило, что он приглашен как locum tenens; он чувствовал себя совсем взрослым; его ни с того ни с сего разбирал идиотский смех, и, чем больше важности он старался напустить на себя, тем больше ему хотелось ухмыльнуться.
Но доктор Саут снова прервал его мысли:
– Сколько вам лет?
– Около тридцати.
– Как же так вышло, что вы только что получили диплом?
– Я начал заниматься медициной, когда мне было двадцать три, и должен был прервать на два года учение.
– Почему?
– Не было денег.
Доктор Саут как-то странно на него взглянул, и за столом снова воцарилось молчание. Когда обед был окончен, доктор встал из-за стола.
– Вы себе представляете, какая здесь у меня практика?
– Нет.
– Главным образом рыбаки и их семьи. На мне тут профсоюзная больница моряков. Прежде я был один, но, с тех пор как наш городок пытаются превратить в модный курорт, на горе открыл практику еще один врач, и зажиточные люди ходят к нему. У меня остались только те, кто не может платить.
Филип понял, что соперник был больным местом старика.
– Я ведь сказал вам, что у меня нет опыта, – сказал Филип.
– Да, все вы ничего не знаете!
С этими словами он вышел из комнаты и оставил Филипа одного. Вошла служанка, чтобы убрать со стола, и сообщила Филипу, что доктор Саут принимает больных от шести до семи. Работа на этот день была кончена. Филип принес из своей комнаты книгу, закурил трубку и уселся читать. Он получал от этого огромное удовольствие – ведь последние несколько месяцев он не брал в руки ничего, кроме книг по медицине. В десять часов пришел доктор Саут. Филип любил сидеть, задрав ноги, и пододвинул к себе для этого стул.
– Вы, я вижу, умеете удобно устраиваться, – заметил доктор Саут так угрюмо, что Филип непременно бы расстроился, не будь он в таком хорошем настроении.
Глаза у Филипа насмешливо блеснули.
– А вам это неприятно?
Доктор Саут взглянул на него, но на вопрос не ответил.
– Что это вы читаете?
– «Перегрина Пикля» Смоллета.
– Вы думаете, я не знаю, что «Перегрина Пикля» написал Смоллет?
– Извините. Но, как правило, медики не очень интересуются литературой.
Филип положил книгу на стол, и доктор взял ее посмотреть. Это был томик, принадлежавший блэкстеблскому священнику. Тонкая книжка была переплетена в выцветший сафьян, за титульным листом шла гравюра на меди, ветхие страницы пожелтели и были в пятнах от плесени. Филип невольно потянулся к книге, когда доктор ее взял; в глазах его мелькнула насмешка. От взгляда старика ускользало немногое.
– Изволите надо мной потешаться? – осведомился он ледяным тоном.
– Я вижу, вы любите книги. Это всегда заметно по тому, как люди их держат.
Доктор Саут сразу же положил книгу.
– Завтрак в половине девятого, – отрезал он и вышел из комнаты.
«Ну и чудак!» – подумал Филип.
Он скоро понял, почему помощникам доктора Саута было так трудно с ним ладить. Прежде всего он наотрез отказывался признавать все открытия медицины за последние тридцать лет; терпеть не мог модных лекарств, которые будто бы сначала творят чудеса, а через несколько лет выходят из употребления; у него был набор ходовых снадобий – он привык к ним еще в больнице св.Луки, когда был студентом, и применял всю жизнь, находя их не менее целебными, чем новомодные средства. Филипа поразило недоверчивое отношение доктора Саута к асептике; ему приходилось пользоваться ею, уступая господствующему мнению, но он принимал меры предосторожности, на которых так строго настаивали в больнице, с небрежной снисходительностью взрослого, играющего с детьми в солдатики.
– Видали! – говорил он. – Видали, как появилась антисептика и все смела на своем пути, а потом на ее место пришла асептика. Чепуховина!
Приезжавшие к нему молодые люди прошли больничную практику и научились там презирать врача, которому приходится лечить все болезни; однако в клинике им встречались только сложные случаи: они знали, как помочь при загадочном расстройстве надпочечников, но терялись, когда их просили вылечить насморк. Знания их были чисто теоретические, а самомнение не имело границ. Доктор Саут наблюдал за ними, сжав зубы; он с мстительным удовольствием показывал им, как велико их невежество и беспочвенно зазнайство. Пациенты были небогатые – в основном рыбаки, – и врач сам готовил лекарства. Доктор спрашивал своих помощников, как они собираются сводить концы с концами, если будут выписывать рыбакам, у которых болит живот, микстуру, составленную из полудюжины дорогих медикаментов. Он жаловался на то, что молодые врачи – совершенные дикари: они читают только «Спортинг таймс» и «Бритиш медикал джорнэл», пишут неразборчиво и с ошибками. Несколько дней доктор наблюдал за Филипом очень пристально, готовый накинуться на него при малейшей оплошности, а Филип, понимая это, делал свое дело, тихонько посмеиваясь. Ему нравилась новая работа. Он радовался своей независимости и чувству ответственности. В приемную врача приходили самые разные люди. Филипу отрадно было чувствовать, что он внушает пациентам доверие; он с живым интересом наблюдал за процессом их выздоровления – ведь в больнице св.Луки он мог следить за этим только урывками. Обход больных приводил его в низенькие хибарки – там повсюду лежали рыболовные снасти, паруса и памятки о плаваниях в далеких морях: лакированный ларчик из Японии, пики и весла из Меланезии, кинжал, купленный на базаре в Стамбуле; тесные комнатушки дышали романтикой, а соленый запах моря придавал им пряную свежесть. Филип любил поговорить с матросами, а они, видя, что в нем нет и тени высокомерия, стали делиться с ним воспоминаниями о дальних странствиях своей юности.
