Эмиль Золя - Собрание сочинений. Том 7. Страница любви. Нана
— Ну и дурацкий у него вид! — громко заявила она Вандевру.
Ей хотелось побывать повсюду. Впрочем, эта часть парка с лужайками, с купами деревьев показалась ей ничем не примечательной. Мороженщик устроился со своим товаром подле решетки. Под простым соломенным навесом в форме гриба кричала и жестикулировала толпа мужчин, это оказался ринг. Рядом находились пустые боксы; Нана была ужасно разочарована, обнаружив там одну-единственную лошадь, да и та, оказывается, принадлежала жандарму. Потом шел паддок, стометровая дорожка, где конюшенный мальчик проваживал Валерио II в попоне. На минуту ее внимание привлекла группа мужчин с оранжевыми розетками в петлицах, расхаживавших по песчаной аллее, непрерывное снование зрителей по открытой галерее трибун; но, ей-богу, не стоило ради всего этого расстраиваться только потому, что сюда запрещен вход.
Проходившие мимо Дагне и Фошри поклонились ей. Нана махнула рукой, и им пришлось подойти. Она заявила, что ничего интересного тут нет. Но, не договорив фразы, воскликнула:
— Смотрите-ка, маркиз де Шуар, как же он постарел! Старик того и гляди совсем рассыплется! Неужели он все еще не перебесился?
Дагне сообщил ей о последнем подвиге старика, произошло это лишь позавчера, и никто еще ничего не знает. В течение нескольких месяцев он крутился вокруг Гага и наконец купил ее дочку Амели, говорят, за тридцать тысяч франков.
— Гадость какая! — возмутилась Нана. — Расти после этого дочерей!.. Ну конечно же, это Лили, видите вон там, на лужайке, в экипаже с какой-то дамой. То-то, гляжу, знакомое лицо. Значит, старик вывозит ее в свет.
Вандевр уже давно перестал слушать ее болтовню, ему не терпелось поскорее отделаться от своей дамы. Но Фошри, уходя, сказал, что, если Нана не видела букмекеров, значит, она вообще ничего не видела, и графу, хотя это было ему явно не по душе, пришлось вести туда Нана. И она сразу развеселилась: ведь и впрямь любопытное зрелище!
Среди лужаек, обсаженных молодыми каштанами, была круглая площадка; и тут, в сени нежно-зеленой листвы, тесно сомкнутым строем стояли букмекеры, поджидая игроков. Они взбирались на деревянные скамьи; возвышаясь над толпой, чтобы их отовсюду было видно, вывешивали курс ставок рядом с собой на деревьях; а сами, настороженно всматриваясь в толпу, на ходу записывали суммы пари с полувзгляда, с полужеста, с такой невероятной быстротой, что любопытные глазели на них, открыв рот, и ровно ничего не понимали. В нестройный гул сливались голоса, выкрикивавшие цифры, рокотом удивления встречалось неожиданное изменение курса. И по временам, усугубляя гомон, вбегали вестовщики и, остановившись у входа, с диким криком объявляли о начале или конце скачки, и ответом им был долго не смолкавший рокот толпы, охваченной азартом, истомленной зноем.
— Какие странные, — пробормотала Нана, которую забавляло это зрелище. — Даже лица перекосило. А знаешь, я бы не хотела встретиться вон с тем дылдой в темном лесу.
Но Вандевр показал ей на одного букмекера, приказчика из модного магазина, который за два года заработал три миллиона. Хрупкий, тоненький блондинчик пользовался всеобщим уважением; с ним заговаривали улыбаясь, публика нарочно останавливалась на него поглядеть.
Они уже собирались уйти с площадки, как вдруг Вандевр слегка кивнул другому букмекеру, и тот разрешил себе окликнуть графа. Это был бывший графский кучер, огромный детина с бычьей шеей, с багровой физиономией. Сейчас он решил попытать счастья на скачках, пустив в ход нажитые темным путем капиталы, а граф старался его выдвинуть, поручая заключать тайные пари, и по-прежнему обращался с ним как со своим слугой, от которого незачем таиться. Несмотря на покровительство Вандевра, его подопечный терял раз за разом весьма значительные суммы, и, видно, сегодняшние скачки были для него последним шансом, так как глаза букмекера налились кровью и, казалось, его вот-вот хватит удар.
— Ну как, Марешаль, какую сумму вы поместили? — шепотом осведомился граф Вандевр.
— Пять тысяч франков, граф, — ответил букмекер, тоже понижая голос. — Ну как? Недурно… Я, признаться, снизил котировку до трех к одному.
Вандевр недовольно поморщился.
— Нет, нет, не надо, пусть снова будет два к одному… И запомните, это мое последнее слово, Марешаль.
— Ну теперь-то это уж не важно, — ответил букмекер, униженно, но сообщнически улыбаясь. — Пришлось мне поработать, чтобы поместить ваши две тысячи.
Тут Вандевр велел ему замолчать. Но когда он отошел, Марешаль вдруг вспомнил, что забыл, себе на горе, спросить о повышении ставок на Нана. Хорош он будет, если у кобылы есть шансы, ведь он только что отвечал за нее двумястами луидоров против пятидесяти.
Хотя Нана ровно ничего не поняла из этого таинственного шушукания, она, однако, не решилась спросить у графа объяснений. Он совсем изнервничался и постарался поскорее сбыть ее на руки Лабордету, с которым они столкнулись у весовой.
— Проведите ее на место, — сказал Вандевр. — У меня есть дела… До свидания.
И он вошел в весовую, в узкую, низкую комнату, половину которой занимали огромные весы. Весовая походила на багажное отделение где-нибудь на захудалом полустанке. Нана постигло здесь новое разочарование: она-то рисовала себе в воображении что-то массивное, монументальную машину для взвешивания лошадей. А тут, оказывается, взвешивают жокеев! Вот уж действительно, стоило из-за их паршивого взвешивания огород городить! На весах сидел жокей с дурацким выражением лица, держа на коленях седло и поджидая, когда какой-то толстый господин в рединготе проверит его вес; а конюшенный мальчик, стоявший у дверей, держал на поводу Косинуса, вокруг которого сгрудилась молчаливая, сосредоточенная толпа.
Дорожку закрывали. Лабордет потащил было Нана за собою, но вернулся обратно показать ей невысокого человечка, беседовавшего в стороне с Вандевром.
— Глядите, Прайс, — сказал он.
— Ах, тот самый, что на мне скачет! — смеясь, пробормотала она.
Жокей показался ей на редкость уродливым. Впрочем, все жокеи производили на нее впечатление выродков, — наверное, это потому, что их рост искусственно задерживают. Прайс, мужчина лет сорока, выглядел преждевременно состарившимся, иссохшим ребенком, с длинной, костлявой, какой-то неживой физиономией, сплошь в морщинах. Весь он был такой жилистый, такой невесомый, что, казалось, голубой камзол с белыми рукавами надет не на человека, а на деревянный манекен.
— Вот увидите, — проговорила Нана, отходя, — он мне счастье не принесет!
Гул еще стоял на скаковой дорожке, и мокрая, истоптанная тысячью ног трава стала теперь совсем черной. Перед двумя табло, прибитыми к высокому чугунному столбу, толпились, задрав головы, игроки, встречая неясным гулом каждый номер, зажигавшийся с помощью электрической проводки из судейской. Многие господа что-то отмечали в своих программках; весть, что владелец снял Щелчка со скачек, вызвала рокот удивления. Впрочем, Нана под руку с Лабордетом быстро прошли мимо. Колокол, подвешенный на мачте, увенчанной флагом, заливался звоном, предлагая очистить дорожку.
— Ах, дети мои, — объявила Нана, садясь в ландо, — это их взвешивание просто ерунда!
Кругом нее раздавались крики, рукоплескания: «Браво, Нана! Нана вернулась!..» Ну и дурачки! Неужели они вообразили, что она их бросит? Вернулась она в самое время. Внимание! Начинается! И шампанское было забыто, никто уже больше не пил.
Но Нана ужасно удивилась, обнаружив в их ландо Гага, усадившую себе на колени Бижу и Луизэ; желая быть поближе к Ла Фалуазу, Гага решилась на этот смелый шаг, сославшись на то, что ей не терпелось поцеловать малютку. Она обожает детей.
— Кстати, что с Лили? — спросила Нана. — Верно, это она там в экипаже со стариком?.. Мне тут такого наговорили!
Гага состроила плачевную мину.
— Да, дорогая, я чуть было не умерла из-за нее, — горестно пояснила она. — Вчера до того наревелась, что с постели не вставала, да и сегодня думала, не приду… Ведь ты знаешь, какого я мнения придерживаюсь. Уж так я этого не хотела, воспитывала ее в монастыре, надеялась выдать замуж за хорошего человека. Не скупилась на советы, держала в строгости, берегла как зеницу ока… И вот представь себе, милочка, она сама этого захотела. Ох, какие были сцены, слезы, как она мне дерзила, пришлось дать ей встрепку. Ей, мол, скучно, она, видите ли, хочет попытать счастья… Ну, когда она мне посмела заявить: «В конце концов не тебе, мол, мне мешать», — я ей в ответ: «Дрянь ты этакая, ты нас позоришь, убирайся вон!» Так оно и вышло, я же сама и помогла ей все устроить… Вот и рухнула последняя моя надежда, а я так мечтала о порядочной жизни!
Яростные крики споривших заставили их подняться с места. Оказывается, это вопил Жорж, который выступил в защиту Вандевра и старался опровергнуть слухи, ходившие в толпе.
