Кодзиро Сэридзава - Книга о Боге
— Сэнсэй, лето выдалось погожее, и вы очень окрепли. Вам ничто не мешает уехать прямо сейчас. Взгляните, я нарочно заставил покраснеть листья на одной ветке, чтобы достойно проводить вас…
К моему величайшему удивлению, я обнаружил, что одна тонкая ветка действительно была покрыта ярко-красными листьями, которыми клен явно гордился.
— Собственно говоря, как же… — У меня перехватило дыхание.
— Я сделал это, чтобы показать, кто в этом саду старейшина. Теперь уж всем придется придержать язык. Пораньше уезжайте и побыстрее возвращайтесь сюда в будущем году.
— Что ж, наверное, я должен последовать совету старейшины сада… — улыбнулся я и глубоко вздохнул.
Вернувшись в дом, я сказал дочери, читавшей в гостиной, что хотел бы вернуться в город первого сентября. Она была против.
По ее мнению, чем дольше мы здесь пробудем, тем лучше: погода стоит прекрасная и, судя по всему, не испортится числа до десятого сентября, мы, конечно, уедем раньше, потому что младшая дочь, которая присматривает за домом, десятого как раз вылетает в Судан, но выезжать первого неразумно — многие возвращаются в город после летних каникул, дороги будут забиты, лучше подождать хотя бы до третьего…
— Раз я за первое, а ты за третье, давай примем компромиссное решение и уедем второго.
— Второе — день Успения Будды, в этот день лучше не садиться за руль…
— Неужели ты придаешь значение таким предрассудкам?
В результате мы сошлись на том, что возвращаемся в Токио второго, хотя дочь явно была недовольна. И вот через два дня, утром тридцать первого числа, только я закрыл глаза, собираясь уснуть после обычных своих дебатов с Небесным сёгуном, как вдруг раздался громкий голос…
— О, Кодзиро, ты успешно одолел первую ступень курсов духовного совершенствования для обитателей Истинного мира. Ты был хорошим учеником. Теперь тебе не страшна никакая пыль. Прекрасно! Бог-Родитель доволен тобой.
Я невольно приподнялся на постели, но в комнате никого не было. Тогда я лег на спину, но уснуть уже не смог.
И тут я понял: вообще-то, чтобы воплотить задуманное в действительность, я должен был переродиться. Меня же еще в этом мире начали обучать тому, чему обучают обычно обитателей Истинного мира, и я сумел подняться на первую ступень. И все это благодаря материнской любви госпожи Родительницы, которая охраняла и поддерживала меня….
Чем дольше я размышлял над этим, тем большая меня охватывала радость. Теперь я заживу самой обычной жизнью. Закончу работу над этой, третьей, книгой и буду писать все, что захочу. Госпожа Родительница говорила, что этим я выполню свой долг перед людьми, которым стольким обязан и которых до сих пор не удосужился отблагодарить, и помогу Богу-Родителю спасти мир. И для меня нет большей радости, ведь моим жизненным кредо всегда было «Писать — значит жить». Мне хотелось вознести хвалу небесам. Я не только не испытывал сонливости, напротив, был готов немедленно вскочить с постели, и не сделал этого только потому, что боялся разбудить дочь.
И тут перед моим мысленным взором невольно возникли милые лица тех, кто начиная с детских лет заботился обо мне, кто поддерживал меня и материально и духовно. Хотя я и пренебрег долгом благодарности, мой овладело настойчивое желание увидеться с этими людьми.
Весь день я был в прекрасном расположении духа. На следующий день — это было первое сентября — я крепко проспал до половины пятого и был разбужен госпожой Родительницей.
— Кодзиро, твоя дочь, что сейчас присматривает за токийским домом, улетает в Судан десятого. Вам лучше побыстрее вернуться в Токио…
— Мы собираемся ехать завтра. Хотя дочь склоняется к третьему, она опасается выезжать в день Успения Будды.
— День Успения тут ни при чем. Просто она хочет, чтобы ты лишний день отдохнул, раз погода такая хорошая… Она у тебя заботливая. Но, может, завтра погода испортится…
Больше она ничего не сказала. В то утро я встал рано, чувствуя себя очень бодрым. И за завтраком сказал дочери:
— Давай все-таки уедем завтра. Можно ведь не обращать внимания на Успение Будды, это предрассудки.
— У меня все готово для завтрашнего отъезда, но погода такая хорошая, хочется еще хоть на денек задержаться…
— Бог может послать нам плохую погоду…
— Сегодня утром сказали, что завтра тоже будет ясно. Такая погода простоит еще несколько дней.
— Ну, если погода будет хорошая, задержимся еще на денек.
Однако на следующий день с утра небо было затянуто тучами. Сообщили, что во второй половине дня возможны грозы и что в ближайшие дни погода не улучшится. Разумеется, я возрадовался, и часам к десяти, покончив с последними приготовлениями, мы выехали в Токио. Дочь почему-то всю дорогу дулась…
Глава десятая
Наш токийский дом, куда мы наконец водворились после месячного отсутствия, изменился и внутри и снаружи. Пока нас не было, младшая дочь переоборудовала ванную комнату и впервые после того, как дом был построен, перекрасила фасад — за тридцать лет он изрядно обветшал, все внутренние помещения, начиная с гостиной, тоже были переделаны и приведены в порядок.
Это было, конечно, прекрасно, но, увидев, что в моем кабинете тоже наведен порядок — и на большом письменном столе, и в книжном шкафу, и в комоде, — я едва не лишился дара речи. Обычно в моем кабинете убирались раз в неделю, но я не разрешал никому притрагиваться к вещам, лежавшим на письменном столе и на других поверхностях. Возможно, кому-то может показаться, что в кабинете царит беспорядок, но для меня это единственно приемлемое и удобное расположение вещей.
На следующий день после нашего возвращения в Токио я стал искать книгу «Современная Япония. Сводные хронологические таблицы» — мне надо было уточнить одну дату для рукописи, над которой я работал на даче, но на обычном месте книги не оказалось. После долгих поисков я обнаружил ее в книжном шкафу, она стояла рядом с литературой по статистике. Должно быть, дочери показалось, что для этого роскошного издания самое лучшее место в шкафу, где стоят все ценные книги. На книжном шкафу раньше всегда лежали тетради с вырезками из моих старых произведений, дневники, подборки вырезанных из разных изданий критических заметок, альбомы с фотографиями и прочее. Теперь вместо них стояло около десятка бумажных пакетов, на каждом из которых было написано, что в нем находится.
Более того, когда я открыл стоящий в моем кабинете комод, намереваясь положить прибывший вчера галстук в специальное отделение для галстуков, я просто оторопел. Все мои старые галстуки, которыми я пользовался в последние двадцать или тридцать лет, были тщательно выглажены и аккуратно разложены!
И ведь я не мог даже высказать недовольство по поводу таких преобразований. Мой зять уже месяц как был в Судане, но я до сих пор не получил от него ни одного письма, дочь тоже ничего о нем не рассказывала. В какой-то момент, решив, что отсутствие вестей — это добрая весть, я перестал беспокоиться. Но когда на следующее утро после нашего возвращения в Токио мы сели завтракать, я спросил дочь:
— Как там Б. в Судане? Здоров?
— Судя по всему, у него страшно много работы… Кстати, он пишет, что к ним из Японии приехал повар, очень серьезный и приятный человек, это сразу решило массу проблем, теперь я могу не беспокоиться хотя бы о том, как он питается.
— А о жаре и вообще о климате он ничего не пишет?
— Ну, его еще до отъезда предупреждали, что там отвратительный климат, наверное, он не хочет лишний раз об этом напоминать.
Дочь вроде бы не особенно волновалась за мужа, поэтому я вздохнул с облегчением. В последующие дни она была очень занята и с утра до вечера отсутствовала: то наносила прощальные визиты, то ходила по магазинам, покупая вещи, которые следовало взять с собой. 5 сентября внучка, как и было запланировано, начала посещать высшее отделение американской школы, и, убедившись, что она учится с удовольствием, дочь одиннадцатого числа со спокойным сердцем отправилась в Судан.
Зная, что у нее всегда глаза на мокром месте, я беспокоился, как она перенесет прощание с внучкой, но когда в день отъезда за ней пришла служебная машина, дома не было ни внучки, ни моей старшей дочери — первая была в школе, вторая — в консерватории, так что я один проводил дочь до ворот, мы наспех распрощались и машина медленно отъехала.
В июне и июле она несколько раз слушала беседы госпожи Родительницы, еще два раза она слушала их в сентябре, уже после того, как я перебрался в Токио. Я ничего не знаю ни о ее отношении к вере, ни о том, какое впечатление на нее произвели речи Родительницы, она со мной никогда об этом не говорит. Но госпожа Родительница всегда бывала с ней особенно ласкова, она часто заводила разговор о смысле супружеской жизни, напоминала о том, как важна поддержка жены для мужа, вынужденного по долгу службы находиться на чужбине да еще в таких тяжелых условиях… Там, в раскаленной пустыне, говорила госпожа Родительница, живет в страшной нищете множество людей, и если дочери удастся протянуть руку помощи этим несчастным и хоть как-то облегчить их участь, она порадует Бога, и не только, — тем самым она поможет мужу в выполнении его многотрудной миссии посла. Поскольку же миссия эта избрана для него Богом, оснований для беспокойства нет. Бог сам позаботится об их безопасности. Понятное дело, тяжело жить вдали от своего ребенка, но волноваться за девочку не стоит — к тому времени, как они снова встретятся, та, всем на радость, станет взрослой прекрасной девушкой. И сама она, госпожа Родительница, будет постоянно рядом, и если вдруг случится какая беда, довольно будет мысленно обратиться к ней, и уже через две минуты она придет на помощь… Наверняка эти речи тронули сердце дочери. И я надеялся, что она уехала в Судан, где ждал ее муж, со спокойным сердцем, воспрянувшая духом…
