Сомерсет Моэм - Бремя страстей человеческих
Муж и жена засмеялись, Герберт встал и подошел с Филипом к люльке. Он с гордостью поглядел на ребенка.
– Ну, этому на здоровье жаловаться грех, – сказал Филип.
Он взял шляпу. В это время молодая мать сняла с огня бифштекс и поставила на стол блюдо с зеленым горошком.
– Да, обед вам сготовили знатный, – улыбнулся Филип хозяину.
– Он обедает дома только по воскресеньям, вот я и стараюсь накормить его чем-нибудь вкусненьким, чтобы он побольше скучал по семье.
– Вам, небось, не по чину сесть с нами за стол и перекусить чем Бог послал? – спросил Герберт.
– Ох, и скажешь же ты! – смущенно сказала его жена.
– Отчего ж? Если предложите… – ответил Филип, мягко и дружелюбно улыбаясь.
– Вот это по-приятельски! Я ведь знал, Полли, что он нами не погнушается. А ну-ка, милая, ставь на стол чистую тарелку.
Полли взволнованно захлопотала у стола, думая, что другого такого, как ее Герберт, и с огнем не сыщешь: никогда не угадаешь, что еще взбредет ему в голову. Однако она достала тарелку, быстро вытерла ее передником, вынула новый столовый прибор из комода, где среди ее приданого хранились парадные вилки и ножи. На столе стоял кувшин с пивом, и Герберт налил стакан Филипу. Хозяин хотел положить гостю львиную долю, но Филип настоял на том, чтобы он разделил мясо поровну. Комната была солнечная, с двумя большими окнами до пола; прежде, видно, это была гостиная дома, может, и не знатного, но, во всяком случае, приличного; лет пятьдесят назад тут, верно, жил либо зажиточный купец, либо офицер в отставке. До женитьбы Герберт играл в футбол, и на стене висели фотографии футболистов в деревянных позах, с гладко прилизанными чубами и капитаном в центре, гордо держащим кубок. Были тут и другие признаки благосостояния: фотографии родственников Герберта и его жены в праздничных костюмах; на камине стояло сложное сооружение из ракушек, наклеенных на миниатюрную скалу, с пивными кружками по бокам, на которых готическими буквами было написано «Привет из Саусэнда» и нарисованы пирс и набережная. Герберт был парень крутой, не одобрял профсоюзов и с негодованием рассказывал, что его туда тянут силком. А союз ему без надобности: человек всегда заработает, если у него есть голова на плечах и он не гнушается никаким трудом. Полли была более робкого нрава. На его месте она бы пошла в союз; последний раз, когда были стачки, она каждый день ждала, что его вот-вот притащут домой на больничных носилках. Она попыталась найти поддержку у Филипа:
– Ну до чего же упрям, ему хоть кол на голове теши!
– А я говорю, у нас свободная страна; не желаю я, чтобы мне указывали!
– Ну уж и свободная, тоже скажешь! – возражала Полли. – Возьмут да и проломят тебе башку, дай им только случай.
Когда кончили есть, Филип протянул свой кисет Герберту, и они закурили трубки; доктор встал, потому что дома его уже мог ждать новый вызов, и распрощался. Хозяева были явно рады, что он с ними пообедал, да и он не скрывал от них своего удовольствия.
– Что ж, прощайте, сэр, – сказал Герберт. – Надеюсь, в следующий раз, когда моя хозяйка вздумает безобразничать, к ней придет такой же славный доктор.
– Да ну тебя, ей-Богу! – возмутилась жена. – Откуда ты взял, что я еще раз на это решусь?
114
Три недели практики подошли к концу. За это время у Филипа было шестьдесят два вызова, и он смертельно устал. Вернувшись домой около десяти часов вечера, он всей душой надеялся, что напоследок его больше не потревожат. За десять дней он ни разу не выспался. Больная, от которой он только что вернулся, произвела на него удручающее впечатление. За ним пришел здорово выпивший рослый, грузный мужчина и привел его в комнату, выходившую на вонючий двор, где была такая грязь, какой он еще не видел; крохотная мансарда была почти вся заставлена огромной деревянной кроватью с засаленным красным пологом; потолок был такой низкий, что Филип мог достать до него рукой; взяв горевшую в комнате единственную свечу, Филип обвел ее пламенем все щели, поджаривая выползающих оттуда клопов. Больная
– неряшливая женщина средних лет – страдала бесконечными выкидышами. История была довольна обыденная: муж служил солдатом в Индии; законодательство, навязанное этой стране английским ханжеством, оставляло безнаказанной одну из самых убийственных болезней, в результате страдали невинные. Зевая, Филип, разделся, принял ванну, вытряхнул над водой свою одежду, наблюдая за тем, как из нее сыпятся насекомые. Он только собрался лечь в постель, как в дверь постучали и больничный привратник вручил ему талон.
– Эх, черт! – сказал Филип. – Вот уж чего я сегодня больше не ждал! Кто это принес?
– По-моему, муж, сэр. Сказать, чтобы подождал?
Филип взглянул на адрес – улица была знакомая – и заявил привратнику, что найдет дорогу сам. Он быстро оделся и, взяв свой черный саквояж, выбежал на улицу. К нему подошел человек, которого нельзя было разглядеть в темноте, и сказал, что он муж больной.
– Я решил вас все-таки дождаться, – сказал он. – В наших местах много хулиганья, а они ведь не знают, кто вы такой.
Филип засмеялся.
– Господь с вами, кто же тут не знает доктора! Мне приходилось бывать в местах похуже, чем Уэйвер-стрит.
Он говорил правду. Черный саквояж служил пропуском в самых зловещих переулках и вонючих тупиках, куда в одиночку боялись заглядывать даже полицейские. Раза два кучка людей подозрительно оглядела проходившего мимо Филипа; он услышал шепот по своему адресу, а потом кто-то сказал:
– Это больничный доктор.
И, когда он проходил мимо, двое из них с ним вежливо поздоровались:
– Добрый вечер, сэр.
– Если можно, хорошо бы нам прибавить шагу, – сказал Филипу его спутник. – Мне говорили, что времени в обрез.
– А почему вы тянули до последней минуты? – упрекнул его Филип, убыстряя шаг. Он взглянул на парня, когда они проходили возле фонаря. – Больно вы молоды на вид, – удивился он.
– Да мне уж скоро восемнадцать, сэр.
Он был блондин, еще совсем безусый, похожий на мальчика; росту хоть и небольшого, но широкий в груди.
– Рановато было жениться, – заметил Филип.
– Пришлось.
– Сколько вы зарабатываете?
– Шестнадцать, сэр.
На шестнадцать шиллингов в неделю трудно прокормить жену и ребенка. Комната, в которой жила эта пара, свидетельствовала о крайней бедности. Она была довольно велика, но выглядела еще просторнее оттого, что в ней почти не было мебели; пол был голый, на стенах не висело ничего, между тем у бедняков стены всегда залеплены фотографиями в дешевых рамках и цветными приложениями к рождественским иллюстрированным журналам. Больная лежала на убогой железной кровати; Филип просто испугался, увидев, как она молода.
– Господи, да ей не больше шестнадцати, – сказал он женщине, которая пришла «помочь ей разрешиться».
В амбулатории она сказала, что ей восемнадцать, – когда девушке очень, мало лет, она нередко прибавляет себе год или два. Она была хорошенькая, что редко встретишь в этой среде, где плохая пища, спертый воздух и тяжелый труд подрывают организм; у молоденькой роженицы были тонкие черты лица, большие синие глаза и густые черные замысловато причесанные волосы. И она и ее муж были очень взволнованы.
– Вы бы лучше подождали на лестнице, а я вас позову, если понадобится,
– сказал ему Филип.
Теперь, когда Филип разглядел мужа получше, его снова поразило, до чего же тот молод; казалось, ему куда больше пристало баловаться на улице с мальчишками, чем с тревогой ждать рождения ребенка. Шли часы; роды начались только около двух. Все, казалось, идет нормально; позвали мужа, и Филип был тронут, увидев, как неловко, застенчиво поцеловал он жену. Сложив инструменты, Филип собирался уйти, но, прощаясь, решил еще раз пощупать у больной пульс.
– Ого! – воскликнул он. Филип тревожно взглянул на больную: что-то было неладно. В экстренных случаях полагалось посылать за дежурным старшим акушером; это был дипломированный врач, весь «район» находился под его опекой. Филип поспешно нацарапал записку и, дав ее мужу, приказал бегом снести в больницу; нужно торопиться, потому что состояние жены очень опасно. Муж убежал, Филип взволнованно дожидался подмоги; он видел, что женщина истекает кровью, и, принимая все доступные ему меры, боялся, как бы она не умерла до прихода старшего акушера. Не дай Бог, если того вызвали куда-нибудь в другое место. Минуты тянулись бесконечно. Наконец пришел врач и, осматривая больную, стал вполголоса задавать Филипу вопросы. По его лицу было видно, что и он считает положение очень серьезным. Звали его Чандлер. Это был высокий, немногословный человек с длинным носом и узким лицом, преждевременно изрезанным морщинами. Он покачал головой.
– Дело было гиблое с самого начала. Где муж?
– Я сказал, чтобы он подождал на лестнице.
– Лучше позовите его сюда.
Филип открыл дверь и окликнул юношу. Тот сидел в темноте на нижней ступеньке лестницы. Войдя, он подошел к кровати.
