Арнольд Беннетт - Повесть о старых женщинах
У Мануфактурной компании не было ни малейшего представления о том, как следует вести дела. У Компании была одна цель — продавать. Заполучив один из лучших районов города, в котором — после всего, что было сделано и сказано — проживало почти сорок тысяч человек, Компания принялась выжимать из этого района все возможное. Она слила две лавки в один магазин и соорудила такую вывеску, в сравнении с которой большая старая вывеска Бейнсов казалась почтовой открыткой. Компания оклеила весь фасад плакатами, похожими на театральные афиши, — пестрыми разноцветными плакатами! Компания захватила первую страницу «Сигнала» и с этой трибуны вещала, что приближается зима и что в новом магазине в Берсли поступили в продажу десять тысяч пальто по цене двенадцать шиллингов шесть пенсов за штуку. Было громогласно и развязно заявлено, что таких пальто еще не было на свете. В день открытия они организовали музыку — батарею фонографов, расставленных по карнизу над витриной в той части магазина, которая прежде принадлежала Кричлоу. Кроме того, Площадь была усеяна рекламными листками, а в верхних этажах над магазином были вывешены флаги. Огромный магазин действительно был полон пальто, они висели во всех трех витринах, и в одной из них в пальто была налита вода, чтобы доказать, что пальто по двенадцать шиллингов шесть пенсов за штуку, изготовленные Компанией, не боятся дождя и непромокаемы. Пальто висели при входе в магазин. Эти ухищрения пробудили и привлекли к себе весь город, а в магазине покупателей поджидали вместо надутых анемичных девиц суматошные приказчики, весьма энергичные и проворные. Ближе к вечеру магазин ломился от покупателей, и торговля достигла фантастического размаха. В другой раз Компания распродавала брюки — в том же стиле, хотя и без фонографов. Бесспорно, Компания потрясла Площадь и продемонстрировала, что в торговле еще возможна безоглядная предприимчивость.
И все же на Площади зрело недовольство. Здесь ощущали стыд, сожалели о былом достоинстве. Констанцию раздирали боль и гневное презрение. Для нее действия Компании были осквернением святыни. Констанция ненавидела флаги, аляповатые, назойливые плакаты на старых честных кирпичных стенах, колоссальную позолоченную вывеску, витрины, в которых бесчисленное количество раз повторяется один и тот же предмет, и суматошных продавцов. Что до фонографов, она рассматривала их как грубое оскорбление — они стояли в двадцати футах от окна ее верхней гостиной! Пальто по двенадцать шиллингов шесть пенсов за штуку! Чудовищно! Но не менее чудовищно легковерие покупателей! Может ли такое пальто быть «добротным»? Констанции вспомнились пальто, которые шили и продавали во времена ее отца и ее мужа, пальто, единственный недостаток которых — в том, что они не знали сноса! Компания представлялась Констанции не торговым предприятием, а чем-то средним между цирком и лавкой старьевщика. Ей трудно стало выходить на Площадь, до того бесстыдный фасад Компании оскорблял ее взгляд и возмущал ее семейную гордость.
Но когда двадцать девятого сентября Констанция получила написанное дрожащей рукой Кричлоу извещение о том, что через полгода должна освободить дом — он понадобился для управляющего Компанией, а Компания вступила во владение помещением магазина с условием, что по ее требованию Констанция может быть выселена, — пожилая дама получила чувствительный удар. Правда, она дала обещание съехать — но допустить, чтобы ее выгнали, выставили из дома, где она родилась, из дома, где жил ее отец, — это совсем другое дело! Ее оскорбленная гордость нуждалась в поддержке. Ей нельзя было забывать, что она из рода Бейнсов. Констанции прекрасно удалось сохранить безразличный вид. Но, не сдержавшись, она оповестила всех знакомых, что ее выгоняют из собственного дома, и у каждого спрашивала, что он об этом думает, а повстречав Чарлза Кричлоу на улице, напугала его своей горячностью и негодованием. Поиски нового жилья и переезд представлялись ей страшным, неподъемным делом, и от одной только мысли об этом Констанции делалась плохо.
Между тем подготовка к сражению за Федерацию шла своим чередом, в особенности на страницах «Сигнала», на которых писаки каждого из Пяти Городов доказывали, что остальные города находятся в руках бессовестных авантюристов. В спорах и пререканиях прошли месяцы, и все города, кроме Берсли, высказались или нейтрально, или в пользу того, чтобы стать частью двенадцатого по величине города в Соединенном Королевстве. Однако в Берсли имелась сильная оппозиция, а без согласия Берсли не мог возникнуть двенадцатый по величине город. Само Соединенное Королевство с вялым интересом отнеслось к тому, что ни с того ни с сего может заполучить новый город с четвертью миллиона жителей. Пять Городов частенько фигурировали в лондонской прессе, и лондонские журналисты обычно высказывались так: «Пять Городов, то есть, как известно каждому, Хенбридж, Берсли, Найп, Лонгшо и Тернхил…» Наконец-то к самому злополучному округу в стране пришла известность! А затем Пять Городов посетил член кабинета министров — он принимал участие в работе официальной комиссии и в своем крикливом стиле заявил, что лично намерен сделать все возможное, чтобы добиться Федерации, — неосторожная фраза, которая разъярила противников Федерации в Берсли, но одновременно и польстила им. Констанция, наряду со многими другими обидчивыми согражданами, сердито спрашивала, какое право имеет министр брать чью-то сторону в чисто местном конфликте. Однако официальные лица продемонстрировали вопиющее отсутствие беспристрастности. Мэр Берсли открыто объявил себя федератом, хотя против него выступило большинство Совета. Даже священники позволяли себе размышлять и выражать свое мнение. Старая гвардия с полным основанием могла считать, что общественной благопристойности пришел конец! Федераты проявляли большую изобретательность. Они ухитрились затащить в свои ряды множество авторитетных людей. Затем они заарендовали Крытый Рынок, установили в нем трибуну, поместили на нее всех этих авторитетных людей и заставили их произносить велеречивые словеса о том, как выгодно идти в ногу со временем. Толпа слушала их с энтузиазмом, и на следующий день «Сигналу» пришлось признать, что победа одержана до начала сражения и что оппозиция погибла. Впрочем, на следующей неделе оппозиция собрала в Крытом Рынке точно такое же собрание (разве что авторитетные люди были не столь блестящими) и обратилась к густой толпе с вопросом, готова ли мать Пяти Городов предать себя в руки горстке высокооплачиваемых хенбриджских бюрократов, на что ответом был возмущенный вопль «Нет!», который слышен был даже на Утином береге. На следующий день читатели «Сигнала» вынуждены были признать, что победа пока не одержана. В Берсли мало интересовались такими вопросами, как школьное дело, борьба с трущобами, снабжение водой, газом и электричеством. Зато здесь были готовы биться за нечто таинственное — за дух города. Неужели имя Берсли канет в безвестность? Задать этот вопрос — значит ответить на него.
И вот наступил день битвы, день голосования, когда жители должны были недвусмысленно указать посредством крестика на бюллетене, хотят они Федерации или нет. Как раз в этот день Констанция лежала без движения с приступом ишиаса. То был героический день. Стены домов были увешаны листовками, на улицах было полно автомобилей и экипажей, предоставленных для нужд избирателей. На автомобилях висели большие плакаты с надписью «На этот раз — за Федерацию». Сотни людей вышли на улицы с круглыми жетонами на лацканах, словно они букмекеры, а в Берсли — скачки. И на этих жетонах тоже было написано «На этот раз — за Федерацию». (В прошлый раз, несколько лет назад, мало кто принял участие в голосовании, и тогда незрелый проект почти не вызвал интереса и был провален большинством шесть к одному.) Сторонники Федерации нацепили красные ленточки, их противники щеголяли в голубых. Школы были закрыты, и федераты со свойственным им бесстыдством использовали в своих целях детей. С дьявольской хитростью наняли федераты Оркестр Берсли, удостоенный серебряного приза и известный своей немыслимой респектабельностью, — оркестр прошел с музыкой через весь город, а за ним ехали тележки, наполненные детьми, которые пели:
Голосуйте только «за»,
Перед теми не пасуйте,
Кто тоскует по старью,
И за Фе-де-ра-ци-ю
Голосуйте, голосуйте!
Не ясно, как эта процессия могла повлиять на солидных избирателей, однако оппозиции она внушила опасения, и еще до полудня антифедераты наняли два других оркестра и коллективно сочинили следующие ответные стихи:
Только «против» голосуй!
Вот когда нам результаты
В день субботний огласят,
Славный Берсли будет рад,
И заткнутся федераты.
Они, кроме того, сочинили еще одну песню — «Наш Берсли, славный городок», однако совершили роковую ошибку, положив этот текст на мотив старинной песни «Забыть ли старую любовь»{106}. Песня звучала, как похоронный марш, и не исключено, что под ее действием многие избиратели предпочли более жизнелюбивых федератов. И действительно, антифедераты так никогда и не смогли уравновесить преимущество, добытое подлыми и бессовестными федератами с помощью их оркестра и нескольких сотен школьников. Шансы были на стороне федератов. Более того, мэр обратился к жителям с письмом, в котором обвинил антифедератов в недобросовестности! Это уж было чересчур! От такой наглости у антифедератов захватило дух, а дух — вещь во время избирательной компании необходимейшая. Федераты, как признал один из выдающихся их противников, «гнули свое» и держали под контролем улицы и стены домов. А когда в середине дня мистер Дик Пови пролетел над городом на воздушном шаре, украшенном цветами Федерации, стало ясно, что борьба за независимость Берсли проиграна. Однако жители Берсли — не без охотного содействия городских пивных — продолжали веселиться.
