Роза в цвету - Олкотт Луиза Мэй

Она примолкла, а иголка так и мелькала. А потом, в пароксизме девичьего горя и обиды, Роза излила дядюшке все, что у нее накопилось.

– Дядя, половине из тех, кто проявляет ко мне исключительную доброту, я совершенно безразлична, им интересно лишь то, что я могу им дать, и меня это печалит, потому что раньше признание доставляло мне особую радость и гордость. Ах, если бы у меня не было ни гроша за душой! Я сразу бы поняла, кто мне настоящий друг.

– Бедняжка! Выяснила наконец, что не все то золото, что блестит; пришла пора расстаться с иллюзиями, – пробормотал доктор себе под нос, а вслух добавил, сострадательно улыбнувшись: – То есть милые подарки тебя больше не радуют и Рождество для тебя испорчено?

– Ну, это не относится к тем, в ком я не усомнюсь никогда! Мастерить для них подарки мне даже милее, чем раньше, потому что в каждый стежок я вкладываю всю душу, потому что знаю, что, пусть это и скромные дары, они будут дороги тебе, бабушке Биби, тете Джесси, Фиби и мальчикам.

Роза открыла ящик, где грудой лежали симпатичные подарки, которые она с любовным тщанием смастерила собственными руками; девушка нежно их поглаживала, пока говорила, ласкала завязанную морским узлом синюю ленту на пухлом пакете – с улыбкой, свидетельствовавшей о том, что этот подарок предназначен тому, кому она верит неукоснительно.

– А вот эти, – продолжила она, открывая другой ящик и подбрасывая его аляповатое содержимое в воздух с выражением одновременно и презрения, и печали, – эти я купила лишь потому, что так положено. Этим людям важно одно: богатый дар, а вовсе не даритель, которого они втайне еще и упрекнут, если дар покажется недостаточно щедрым. Как можно получать от такого удовольствие, дядя?

– Никак, вот только боюсь, душа моя, к некоторым из своих знакомых ты несправедлива. Будет обидно, если завистливость и эгоизм меньшинства отравят твою веру во всех остальных. Ты уверена, что всем этим девушкам ты безразлична? – спросил он, вчитываясь в некоторые имена на разбросанных подарках.

– Боюсь, что да. Видишь ли, вчера вечером у Ариадны я случайно услышала один разговор – всего несколько слов, но очень для меня обидных, ибо собеседницы обсуждали, что я им подарю, и все рассчитывали на что-то ценное. «Она богата, ей положено проявлять щедрость», – сказала одна из них. «Я несколько недель вокруг нее увивалась, надеюсь, она этого не забудет», – добавила другая. «Я очень на нее обижусь, если она не подарит мне пару своих перчаток – у нее их куча, а я недавно будто бы между делом их примерила, чтобы показать, что они мне впору, и сделать ей намек», – добавила третья. Намек я, как ты видишь, поняла. – Роза открыла премилый футлярчик, в котором лежало несколько пар ее лучших перчаток – количество пуговок на них насытило бы самую алчную душу.

– Безделушек и блестящей бумаги горы, вот только почти никакой любви в эту груду не вложено, так? – Дядя Алек не сдержал улыбки при виде пренебрежительного жеста, которым Роза оттолкнула футляр.

– Ни грана – и так почти со всеми. Я купила им то, чего они хотели, а в отплату жду уважения и доверия, которые для них ничего не стоят. Я знаю, это неправильно, но мне мучительно думать, что расположение и дружелюбие, которые так грели мне душу, были лживыми и корыстными. Сама я так не обращаюсь с людьми.

– В этом я не сомневаюсь. Учись принимать жизнь такой, какая она есть, моя душа, и отделять зерна от плевел – зерен там много, нужно лишь знать, где искать. Это все твои беды?

– Нет, дядя, это лишь малая их часть. Я быстро оправлюсь от разочарования в этих девушках и научусь, как ты советуешь, принимать их такими, как есть, но дело в том, что, обманувшись в них, я начинаю с подозрением относиться и к другим, а это очень мучительно. Если нельзя доверять людям, уж лучше я буду жить одна и получать от этого удовольствие. Как я ненавижу все эти интриги, заговоры и ухищрения!

В голосе зазвучала ярость, Роза дернула нитку, она порвалась, – похоже, сожаления уступили место гневу.

– Сдается мне, тебя язвит еще какой-то шип. Давай-ка вытащим его, а потом я поцелую место укола, как целовал твои пальчики, которые ты сейчас так немилосердно колешь, после того, как вытаскивал оттуда занозу, – предложил доктор, которому хотелось как можно скорее избавить любимую пациентку от страданий.

Роза рассмеялась, но щеки заалели ярче прежнего, и она ответила с очаровательной смесью девичьей застенчивости и природной искренности:

– Тетя Клара сильно меня смущает, потому что спешит оговорить половину молодых людей, с которыми я знакомлюсь: она считает, что им нужны только мои деньги. Это просто ужасно, я ее не слушаю, но иногда волей-неволей призадумаешься, ибо они очень ко мне добры, а я не настолько тщеславна, чтобы относить это на счет моей красоты. Может, это глупо с моей стороны, но мне хотелось бы чувствовать себя чем-то большим, чем просто богатой наследницей.

Розин голосок под конец задрожал, и доктор Алек тихонько вздохнул, глянув в опущенное личико, на котором отображалось смятение, каковое испытывают прямодушные люди, когда сомнениям случается впервые замутнить их веру и пошатнуть безгрешные представления, сохранившиеся с детских лет. Доктор этого ждал, понимая, что те вещи, которые Роза только сейчас начала замечать и теперь пытается, с подобающей скромностью, ему описать, давно уже стали явственными для более искушенного взгляда. Богатая наследница выглядела притягательно в глазах большинства молодых людей, которым доводилось с ней познакомиться. Да, они были неплохими людьми, но им, как почти и всем в наши дни, внушили представление, что девушки, наделенные красотой или богатством, попадают на рынок исключительно с целью купли-продажи.

Роза могла приобрести все, что ей заблагорассудится, ибо обладала обоими достоинствами, поэтому быстро обросла толпой поклонников, и каждый стремился завоевать желанную награду. Розу не приучили к мысли, что единственной целью и итогом женской жизни является подходящая партия, вот она и встревожилась, когда первая волна приятного возбуждения отхлынула и она поняла, что притягивает к ней прежде всего ее состояние.

Невозможно было не увидеть, не услышать и не понять этого по многозначительным взглядам, случайным словам, легким намекам: женское чутье проворнее, чем ум, улавливало корыстолюбие, которое омрачало для Розы многие нарождавшиеся дружбы. В ее глазах любовь была чувством священным, о ней и думать не полагалось, пока она не пришла, а далее ее надлежало принять с преклонением и хранить с верностью до конца дней. Понятно, что девушку коробило, когда о любви говорили с легкомыслием, а брак рассматривали как сделку, в ходе которой нужно торговаться, почти не думая о высоком долге, колоссальной ответственности и нежных радостях. Многое Розу озадачивало, и время от времени сомнения во всем том, во что она до сих пор верила и что принимала за истину, оставляли у нее ощущение, что она оказалась в море без компаса – новый мир был совсем не похож на тот, в котором она жила раньше, новичка он одновременно и очаровывал, и страшил.

Доктор Алек уловил настроение своей племянницы и как мог постарался ее предостеречь, не нагружая слишком тяжким бременем житейской мудрости.

– Для тех, кто тебя знает и любит, ты отнюдь не только наследница, а потому не смущайся, душа моя, и крепче держись за свою внутреннюю веру. Она – мерило всего, а потому всего, в чем тебе чудится фальшь, следует на всякий случай избегать. Проверяй каждого встреченного человека, и я убежден, что совесть, чутье и опыт не позволят тебе допустить тяжелых ошибок. – С этими словами доктор бережно обвил племянницу рукой за талию и бросил на нее полный доверия взгляд, сильно ее утешивший.

После короткой паузы Роза ответила, причем на губах ее заискрилась нежданная улыбка, а перчатку она поднесла к лицу, чтобы не выдать себя зардевшимися щеками:

– Дядюшка, уж если полагается иметь кавалеров, хотелось бы, чтобы они были поинтереснее. О какой приязни и уважении может идти речь, когда некоторые из них ведут себя так, как ведут, а потом еще и считают, что женщина должна чувствовать себя польщенной, если они предлагают ей свою руку? Сердца вышли из моды, так что про них они даже и не упоминают.