Генри Джеймс - Письма Асперна
— Я уже знаю, что с тетушкой; она боится, как бы вы не уехали.
У меня захватило дух.
— С чего это ей вздумалось?
— Ей кажется, вы скучаете. Оттого-то она и переменилась к вам.
— Что же, она решила меня развлекать?
— Она не хочет, чтобы вы уезжали. Она хочет, чтобы вы оставались у нас.
— Другими словами, чтобы я продолжал платить за квартиру, — откровенно предположил я.
Мисс Тину трудно было удивить откровенностью.
— Да, вы правы; чтобы мне больше осталось.
— Сколько же именно она хочет вам оставить? — спросил я, развеселившись. — Пусть бы она назвала сумму, и я соответственно рассчитал бы сроки своего пребывания.
— О, как можно! — воскликнула мисс Тина. — Вовсе я не хочу, чтобы вы себя подобным образом связывали.
— А если мне по собственным надобностям желательно задержаться здесь подольше?
— Тогда лучше поищите себе другую квартиру.
— А что на это скажет ваша тетушка?
— Ей это не понравится. По-моему, самое правильное будет, если вы откажетесь от этих своих надобностей и совсем уедете из Венеции.
— Дорогая мисс Тина, — сказал я. — Не так-то просто мне от них отказаться!
На это она ничего не ответила, но минуту спустя снова завела разговор:
— Я, кажется, знаю, какие такие ваши надобности.
— Ничего мудреного; ведь тогда в саду я почти напрямик сказал вам, что хотел бы заручиться вашей помощью.
— Помочь вам значило бы совершить вероломство по отношению к тетушке.
— Отчего же вероломство?
— Оттого, что она никогда не согласится на то, что вам нужно. Ее уже просили, ей уже писали об этом. Она и слышать не хочет.
— Значит, у нее есть что-то ценное! — так и подскочил я.
— Все у нее есть! — устало вздохнула мисс Тина, внезапно опечалившись.
От этих слов каждая жилка во мне взыграла — ведь они были бесценным свидетельством. Я был слишком взволнован, чтобы говорить, да и гондола уже приближалась к Пьяццетте. Сойдя на берег, я спросил у своей спутницы, что она предпочитает — пройтись вокруг площади или посидеть за столиком перед знаменитым кафе; она предоставила выбор мне, напомнив только, что у нас не так много времени. Я, однако, заверил ее, что времени с лихвой хватит и на то и на другое, и мы тронулись в длинный кружной путь под аркадами. От зрелища ярких магазинных витрин мисс Тина повеселела снова; она то и дело замедляла шаг или вовсе останавливалась, хвалила одни выставленные товары, неодобрительно отзывалась о других, спрашивала моего мнения, рассуждала о ценах. Я слушал ее рассеянно, давешние слова «Все у нее есть!» не шли у меня из головы. Но вот наконец мы подошли к кафе Флориана и, с трудом отыскав место за одним из столиков, расставленных прямо на площади, уселись. Вечер был дивный, весь город, казалось, высыпал наружу; сами стихии благоприятствовали возвращению мисс Тины в жизнь. Я видел, как глубоко она затронута, хоть и не говорит об этом, как нелегко ей справиться с обилием впечатлений. Она успела уже позабыть живую прелесть мира, и только сейчас ей открылось, как безжалостно обескровлены были ее лучшие годы. Это не вызвало в ней гнева, но легкая краска недоумения, смешанного с обидой, разлилась по ее лицу, с которого еще не сошла восхищенная улыбка. Она молчала, — должно быть, раздумывала о тех радостях жизни, что так легко ей могли достаться в удел, а теперь были бесповоротно утрачены; воспользовавшись паузой, я сказал:
— Верно ли я понял, что ваша тетушка, желая удержать меня в доме, решила время от времени допускать меня к себе?
— Она думает, изредка навещать ее будет для вас развлечением. Она готова пойти на эту уступку, лишь бы вы не уехали.
— А почему, собственно, она уверена, что ее общество представляет такой соблазн для меня?
— Не знаю, наверно, вам интересно, — простодушно отвечала мисс Тина. Вы сами так говорили.
— Точно, говорил; но вряд ли многие так считают.
— Я тоже думаю, иначе многие бы этого добивались.
— Но если ее хватило на такое соображение, — продолжал я, — то могло бы хватить и на другое: что сколь она ни интересна для меня сама по себе, должны быть какие-то особые причины, препятствующие мне поступить, как поступают другие — попросту махнуть на нее рукой. — Растерянный вид мисс Тины показывал, что она не уловила смысл этой довольно сложной фразы, поэтому я добавил:-Если вы не пересказывали ей того, о чем я вам говорил в саду, может быть, она сама догадалась?
— Не знаю — она вообще очень подозрительна.
— Не людское ли нескромное любопытство тому виной, не пытался ли кто-нибудь преследовать ее расспросами?
— Нет, нет, не в том дело, — сказала мисс Тина, с тревогой посмотрев на меня. — Сама не знаю, как объяснить; было одно происшествие в ее жизни, давным-давно — еще до того, как я родилась на свет.
— Происшествие? Что же это за происшествие такое? — спросил я так, будто мне и в голову не могло прийти, о чем речь.
— Тетушка мне никогда о нем не рассказывала. — И я не сомневался, что она говорит правду.
Ее крайняя искренность обезоруживала меня; я бы предпочел, в данных обстоятельствах, иметь дело с человеком менее чистосердечным.
— Не думаете ли вы, что тут есть какая-то связь с имеющимися у нее письмами Асперна?
— А ведь в самом деле! — воскликнула моя собеседница, словно даже обрадованная такой догадкой. — Правда, я ни одного из них не читала.
— Ни одного? Откуда же вы знаете, что в них содержится?
— Я и не знаю, — безмятежно отвечала мисс Тина. — Я ни разу но держала их в руках. Но видела, когда она их доставала из шкатулки.
— А часто она это делает?
— Теперь — нет. А раньше часто. Она очень любила перебирать их.
— Хоть там, возможно, есть кое-что компрометирующее?
— Компрометирующее? — Мисс Тина повторила это слово так, точно но очень ясно представляла его значение. Я почувствовал себя чуть ли не растлителем чистой души.
— Я хочу сказать — пробуждающее неприятные воспоминания.
— О, я уверена, что ничего неприятного там нет. — Ничего, что порочило бы ее репутацию?
Совсем повое, особенное выражение появилось в лице племянницы мисс Бордеро — она словно бы признавала, что не в силах противостоять мне, и взывала к моей порядочности и моему великодушию. Я привез ее на Пьяццу, заворожил множеством красот, выказал ей внимание, за которое она от души благодарна, — а теперь, оказывается, это все было просто попыткой подкупить ее, заставить в чем-то пойти против тетки. Она по натуре податлива и готова все сделать для человека, который был так добр к ней, но я лучше всего докажу свою доброту, если не потребую слишком многого взамен. Впоследствии я часто думал о том, что почему-то она нимало не рассердилась на меня за не слишком уважительное отношение к репутации мисс Бордеро — хоть сам я счел бы, что это не по-джентльменски, не будь на карту поставлено кое-что столь бесценное — для меня, по крайней мере. Должно быть, она просто не поняла.
— Вы предполагаете, она сделала что-то дурное? — спросила она немного погодя.
— Упаси меня бог от таких предположений, да и не мое это дело. К тому же, — поспешил я любезно добавить, — если и было что-либо подобное, то ведь случилось оно в другую эпоху, в другом мире. Вот только почему она не уничтожила эти письма?
— Что вы, она так дорожит ими.
— Даже сейчас, зная, что ее жизнь идет к концу?
— Может быть, когда она почувствует, что конец уже близок, она уничтожит их.
— Послушайте, мисс Тина, — сказал я, — вот я бы и хотел, чтобы вы этому помешали.
— Как же я могу помешать?
— Не могли бы вы взять у нее эти письма?
— И отдать вам?
Эти обнажающие суть дела слова нетрудно было принять за издевку, но я уверен, что у мисс Тины и в мыслях не было ничего подобного.
— Хотя бы для того, чтобы я мог просмотреть их. Поймите, не мне лично они нужны и я вовсе но хочу заполучить их ценою ущерба для кого-либо другого. Просто это было бы таким подарком читателям, таким неоценимым дополнением к биографии Джеффри Асперна.
Она, как всегда, слушала с таким видом, будто все мои разглагольствования касались предметов, совершенно ей прежде незнакомых; и я почувствовал себя ничем не лучше газетного репортера, норовящего пролезть в дом, где кто-то умер. Чувство это еще усилилось, когда она сказала:
— Один господин недавно писал к ней почти теми же словами. Он тоже хотел получить письма.
— И она ответила? — спросил я, слегка пристыженный мыслью, что Камнор действовал куда более честно.
— Только после второго или третьего его обращения. Она очень рассердилась.
— Что же она ему написала?
— Она его назвала чертом, — не задумываясь, ответила мисс Тина.
— Прямо так и выразилась на бумаге?
— Не на бумаге, а в разговоре со мною. А ответ писала я по ее приказанию.
