Луи Селин - Путешествие на край ночи
Каждую неделю, раздразнив в себе вожделение несколькими часами, проведенными в «Олимпии», мы всей компанией отправлялись с визитом к нашей бельевщице, перчаточнице и книгопродавщице мадам Эрот в тупике Березина за «Фоли-Бержер»; теперь его больше не существует, а тогда девочки выводили туда собачек на поводке делать свои дела.
Мы ходили к ней искать на ощупь свое счастье, которому яростно угрожал весь мир. Желаний своих мы, конечно, стыдились, но привередничать не приходилось. Отказываться от любви еще трудней, чем от жизни. В этом мире так уж повелось: то убиваешь, то любишь — и все разом. «Я тебя ненавижу! Я тебя обожаю!» Ты защищаешься, тешишь себя надеждой и отчаянно силишься любой ценой передать жизнь двуногому существу следующего века, словно так уж неописуемо приятно знать, что у тебя будет продолжение и это, в конечном счете, обеспечит тебе вечность. Целоваться — как почесываться: хочется во что бы то ни стало.
Психически я чувствовал себя лучше, но с дальнейшей военной службой было неясно. Время от времени меня увольняли в город. Итак, нашу бельевщицу звали мадам Эрот. Лоб у ней был низкий и до того узкий, что поначалу оторопь брала, зато губы были такие улыбчивые и пухлые, что потом ты не знал, как от них оторваться. Под сенью невероятной похотливости и незабываемого темперамента в ней таилась куча простейших вожделений — хищных и благочестиво-коммерческих.
Благодаря союзникам и, главное, собственному лону она за несколько месяцев составила себе состояние. Надо сказать, что за год до того ее избавили от яичников в связи с воспалением фаллопиевой трубы. Эта освободительная кастрация и стала основой ее благосостояния. Иногда гонорея оборачивается для женщины Божьим даром. Баба, которая только и знает что боится залететь, — та же калека и никогда не пойдет далеко.
И старики, и молодые, как мне тогда казалось, думали, что в подсобках книжно-бельевых лавок можно без труда и по дешевке заняться любовью. Лет двадцать назад так оно и было, но с тех пор многое, особенно по части удовольствий, больше не делается. Англосаксонское пуританство с каждым месяцем все больше иссушает нас и почти свело на нет импровизированные забавы в подсобках магазинов. Все тут же превращается в благонравное супружество.
Мадам Эрот сумела воспользоваться остатками былой вольности, дававшей возможность получить наслаждение встоячку и задешево. Однажды в воскресенье один аукционист не у дел проходил мимо ее магазина, завернул туда да там и остался. Был он чуточку маразматик, но в этом смысле не прогрессировал. Их счастье не вызвало особых пересудов. Под сенью бредовых призывов газет к последним патриотическим жертвам продолжалась, только еще более скрытно, строго размеренная, продуманно предусмотрительная жизнь. Тень и свет, изнанка и лицевая сторона медали!
Аукционист помещал в Голландии капиталы самых ушлых своих знакомых, а сдружившись с мадам Эрот, стал делать то же самое и для нее. Галстуки, лифчики и дамские рубашечки, которые она продавала, помогали ей сохранять клиентов и клиенток, а главное, побуждали их заглядывать к ней почаще.
Начало свиданий с иностранцами и своими, французами, происходило в розовом отсвете занавесок под неумолчный стрекот хозяйки, чья особа, упитанная, словоохотливая и надушенная до одури, могла пробудить игривость в самом увядшем печеночнике. Во всей этой мешанине мадам Эрот не только не терялась, но даже получала барыши — во-первых, деньгами, потому что взимала свою долю с каждой любовной сделки, а во-вторых, уже тем, что вокруг нее усиленно кипели страсти и она сплетнями, намеками, предательством сводила и разводила парочки, получая при этом не меньше удовольствия, чем они сами.
Она без передышки создавала счастье и драмы. Она насыщала жизнь страстями. Торговля ее от этого шла только успешней.
Пруст, сам полупризрак, безвозвратно погряз в бесконечной расслабляющей мешанине обычаев и поступков представителей высшего света, обитателей пустоты, призраков желаний, стеснительных распутников, вечно ожидающих своего Ватто, безвольных искателей несбыточных Кифер[23]. Зато мадам Эрот, крепкая простолюдинка, надежно цеплялась за землю своими животными и алчными вожделениями.
Если люди так злы, то, вероятно, потому, что страдают; но, перестав страдать, они еще долго не становятся хоть немного лучше.
Финансовые и чувственные успехи мадам Эрот еще не успели смягчить ее стяжательские склонности.
Она была не злобней, чем большинство тамошних мелких торговцев, но слишком старалась показать свою доброту и поэтому запоминалась. Лавочка ее была не только местом свиданий, но еще как бы черным ходом в мир богатства и роскоши, где я, вопреки всем своим стараниям, до этого не бывал и откуда, кстати, меня быстро и болезненно выперли после первого же и единственного краткого вторжения в него.
В Париже богачи живут вместе: их кварталы составляют как бы кусок торта, на который похож город: острый конец упирается в Лувр, а круглый край доходит до деревьев между мостом Отейль и заставой Терн; это самый лучший ломоть; все остальное — мука и дерьмо.
Переходя на ту сторону, где живут богатые, не сразу замечаешь, как велика там разница с другими кварталами: разве что улицы почище — и все. Совершить экскурсию во внутренний мир этих людей и вещей позволяют лишь случай или знакомство.
Проникнуть чуть дальше в этот заповедник лавочка мадам Эрот давала возможность благодаря аргентинцам, наезжавшим сюда из привилегированных кварталов покупать кальсоны и сорочки, а также развлекаться с прелестной коллекцией честолюбивых и хорошо сложенных артисточек и музыкантш, подружек мадам Эрот, которых та привлекала туда специально для этой цели.
К одной из них я прилип слишком сильно, хотя, как говорится, не мог ей предложить ничего, кроме своей молодости. В этом кругу ее звали маленькой Мюзин.
В тупике Березина, словно в провинциальном уголке, уже много лет втиснутом между двумя парижскими улицами, все, от лавки к лавке, знали друг друга, то есть подглядывали за соседями и чисто по-человечески, до форменного бреда, обоюдно чернили их.
Что касается материальной стороны, то в довоенные времена тамошние коммерсанты перебивались по мелочи и состязались в отчаянной экономии. Помимо прочих испытаний, хроническим бедствием этих лавочников была необходимость уже с четырех дня зажигать газ, иначе в полутемных магазинчиках было не подобраться к полкам. Зато они вознаграждали себя тем, что это создавало атмосферу, благоприятную для деликатных предложений.
Из-за войны многие лавки, несмотря ни на что, пришли в упадок, тогда как заведение мадам Эрот благодаря молодым аргентинцам, офицерам с деньгами и советам друга-аукциониста все больше расцветало, давая округе повод к комментариям, излагаемым, как легко себе представить, в самых забористых выражениях.
Отметим, к слову, что в этот самый период знаменитый кондитер из дома сто двенадцать растерял своих красавиц клиенток из-за мобилизации. Лошадей реквизировали столько, что прекрасные лакомки в перчатках до локтей, вынужденные теперь ходить пешком, перестали посещать кондитерскую и больше в нее не вернулись. Что до переплетчика нот Самбане, то он не устоял перед искушением поддаться своей извечной слабости и посодействовать с каким-нибудь солдатом. Однажды вечером эта дерзкая прихоть так некстати обуяла его, что безнадежно подорвала его репутацию у некоторых патриотов, тут же обвинивших его в шпионаже. Ему пришлось закрыть магазин.
Напротив, мадемуазель Эрманс из дома двадцать шесть, специализировавшаяся до тех пор на резиновых изделиях с произносимыми и непроизносимыми вслух названиями, отлично выпуталась бы в обстановке войны, если бы на нее не свалились трудности с добыванием презервативов: она получала их из Германии.
Словом, на пороге эпохи тонкого и демократического белья процветания добилась с легкостью только мадам Эрот.
Магазины обменивались анонимными письмами — и какими солеными! А мадам Эрот предпочитала для забавы посылать их высокопоставленным особам. Председателю совета министров, например, она писала с одной целью — уверить его, что жена наставляет ему рога, а маршалу Петену[24] сочиняла их со словарем по-английски, чтобы позлить его. Анонимные письма? Холодный душ на перышки! Мадам Эрот ежедневно получала на свое имя пакетик таких неподписанных посланий, и, уверяю вас, пахло от них не хорошо. Минут на десять она погружалась в изумление и задумчивость, но затем вновь быстро обретала равновесие — непонятно, как и какими средствами, но неизменно и основательно, потому что в ее внутреннем мире не было места для сомнений и уж подавно для правды.
Среди ее клиенток и протеже была куча актрисочек, у которых число долгов превышало число платьев. Мадам Эрот всем им давала советы, которые им всем шли на пользу, в том числе Мюзин, самой миленькой, на мой взгляд, из всех. Форменный музыкальный ангелочек, а не скрипачка, и, кстати, не без опыта: это она мне потом доказала. Неколебимая в своем желании преуспеть на земле, а не на небе, она к моменту нашего знакомства подвизалась в прелестной, совершенно парижской, но теперь начисто позабытой одноактной пьеске в театре «Варьете».
