Чарльз Диккенс - Блестящая будущность
За завтракомъ сестра объявила о своемъ намѣреніи отправиться въ городъ вмѣстѣ съ нами и подождать у дяди Пэмбльчука, пока «мы покончимъ съ нашими знатными дамами». Когда мы дошли до Пэмбльчука, сестра полетѣла къ нему и оставила насъ однихъ. Такъ было уже около полудня, то мы съ Джо направились прямо въ домъ миссъ Гавишамъ. Эстелла отворила ворота по обыкновенію; при ея появленіи Джо снялъ шляпу и неловко держалъ ее обѣими руками. Эстелла не обратила никакого вниманія ни на меня, ни на Джо, но повела насъ по дорогѣ, которая была мнѣ такъ хорошо знакома. Я шелъ за нею, а Джо позади меня на цыпочкахъ. Эстелла велѣла намъ обоимъ войти къ миссъ Гавишамъ, и я взялъ Джо за рукавъ и ввелъ его въ комнату. Миссъ Гавишамъ сидѣла у туалета и тотчасъ оглянулась на насъ.
— О! — сказала она Джо. — Вы мужъ сестры этого мальчика?
Трудно представить себѣ, до чего добрякъ Джо сталъ не похожъ самъ на себя; или, вѣрнѣе сказать, сталъ похожъ на какую-то необыкновенную птицу: онъ стоялъ безмолвный, весь взъерошенный и съ открытымъ ртомъ, точно ждалъ, что ему положатъ туда червика.
— Вы мужъ сестры этого мальчика? — повторила миссъ Гавишамъ.
Досадно было то, что во все время свиданія Джо упорно обращался ко мнѣ, а не къ миссъ Гавишамъ.
— Долженъ признаться, Пипъ, — произнесъ Джо внушительно, и вмѣстѣ съ тѣмъ вѣжливо, — что считаю себя мужемъ твоей сестры, такъ какъ женился на ней, будучи холостымъ.
— Прекрасно! — замѣтила миссъ Гавишамъ, — и вы выростили этого мальчика съ намѣреніемъ взять его къ себѣ въ ученье, не правда ли, м-ръ Гарджери?
— Ты знаешь, Пипъ, — отвѣчалъ Джо, — что мы всегда были пріятелями и между нами рѣшено было, что ты поступишь ко мнѣ въ ученье.
— И мальчикъ не противится этому? — продолжала миссъ Гавишамъ:- онъ любитъ ваше ремесло?
— Ты вѣдь хорошо знаешь, Пипъ, что ты самъ желалъ учиться моему ремеслу.
Было совершенно безполезно убѣждать его, что онъ долженъ говорить съ миссъ Гавишамъ. Чѣмъ больше я мигалъ и кивалъ ему, тѣмъ конфиденціальнѣе, внушительнѣе и вѣжливѣе настаивалъ онъ на своемъ обращеніи ко мнѣ.
— И вы принесли съ собой его документы?
— Ты вѣдь знаешь, Пипъ, — отвѣчалъ Джо, какъ бы вразумляя меня, — что самъ положилъ ихъ мнѣ въ шляпу, а потому долженъ знать, что я ихъ принесъ съ собою.
И съ этими словами онъ вынулъ документы, но подалъ ихъ не миссъ Гавишамъ, а мнѣ. Боюсь, что я стыдился этого милаго добряка, — знаю даже, что стыдился, когда увидѣлъ, что Эстелла стояла за кресломъ миссъ Гавишамъ, и глаза ея задорно смѣялись. Я взялъ документы у него изъ рукъ и подалъ ихъ миссъ Гавишамъ.
— Вы не требовали, — сказала миссъ Гавишамъ, просматривая документы, — платы отъ мальчика.
— Джо, — укоризненно произнесъ я, потому что онъ совсѣмъ не отвѣчалъ, — отчего ты не отвѣчаешь…
— Пипъ, — перебилъ меня Джо, — потому что такой вопросъ не требуетъ отвѣта, и потому что ты знаешь, что я отвѣчу: «нѣтъ», Пипъ.
Миссъ Гавишамъ взглянула на него такъ, какъ если бы наконецъ поняла, съ кѣмъ имѣетъ дѣло, и взяла со стола небольшой мѣшечекъ.
— Пипъ заработалъ плату, — сказала она, — и вотъ опа. Въ этомъ мѣшечкѣ двадцать пять гиней. Отдай ихъ своему хозяину, Пипъ. А теперь прощайте; выпусти ихъ, Эстелла.
— Долженъ ли я опять приходить къ вамъ, миссъ Гавишамъ? — спросилъ я.
— Нѣтъ. Теперь твой хозяинъ Гарджери. Гарджери! еще одно слово!
Позвавъ его назадъ въ то время, какъ я выходилъ изъ комнаты, я слышалъ, какъ миссъ Гавишамъ сказала Джо громко и внушительно:
— Мальчикъ хорошо велъ себя здѣсь, и это ему награда. Конечно, какъ честный человѣкъ, вы не будете ждать никакой другой награды, и не ожидайте, потому не получите.
Какъ Джо вышелъ изъ комнаты, я не помню; знаю только, что когда онъ вышелъ, то вмѣсто того, чтобы входить внизъ съ лѣстницы, онъ сталъ подниматься вверхъ и оставался глухъ ко всѣмъ увѣщаніямъ, пока я не подошелъ и не взялъ его за руку. Черезъ минуту мы были уже за воротами; Эстелла заперла ихъ и ушла.
Когда мы опять очутились на улицѣ и увидѣли солнечный свѣтъ, Джо прислонился къ стѣнѣ и сказалъ мнѣ: «Удивительно!» И долго такъ простоялъ, повторяя черезъ нѣкоторые промежутки; «Удивительно!» и я уже думалъ, что онъ никогда не придетъ въ себя. Наконецъ онъ сказалъ:
— Пипъ, увѣряю тебя, что это у-ди-ви-тель-но! — и, проговоривъ нѣсколько разъ эти слова, онъ двинулся въ путь.
Мнѣ казалось, что голова Джо просвѣтлѣла, благодаря тому, чтб онъ видѣлъ и слышалъ, потому что по дорогѣ къ Пэмбльчуку онъ придумалъ хитрый и остроумный планъ. Вотъ что произошло въ пріемной м-ра Пэмбльчука, когда мы туда вошли: тамъ, сидѣла сестра и совѣщалась съ этимъ ненавистнымъ хлѣбнымъ торговцемъ.
— Ну? — закричала сестра. — Что съ вами было? удивляюсь, что вы снизошли вернуться назадъ къ такимъ смиреннымъ людямъ, какъ мы, право!
— Миссъ Гавишамъ, — сказалъ Джо, пристально глядя на меня и какъ будто припоминая что-то, — очень настаивала на томъ, чтобы мы передали ея… поклонъ или почтеніе, какъ она выразилась, Пипъ?
— Поклонъ, — сказалъ я.
— Ну, такъ и я думалъ, — отвѣчалъ Джо-… ея поклонъ м-съ Джо Гарджери.
— Очень мнѣ нуженъ ея поклонъ, — замѣтила сестра, но видно было, что она очень польщена.
— И желала бы, — продолжалъ Джо, все съ тѣмъ же пристальнымъ взглядомъ на меня, — чтобы ея здоровье позволяло ей… такъ она сказала, Пипъ?
— Дозволяло ей имѣть удовольствіе, — прибавилъ я.
— Пользоваться обществомъ дамъ, — сказалъ Джо и глубоко перевелъ духъ.
— Ну! — закричала сестра, смягчаясь и глядя на м-ра Пэмбльчука, — она могла бы догадаться и давно послать мнѣ это сказать, но лучше поздно, чѣмъ никогда. А что она дала этому юному оболтусу?
— Она… ничего ему не дала.
М-съ Джо готова была опять вспыхнуть, но Джо предупредилъ ее.
— То, что она дала, она дала его друзьямъ, а друзьями его, по ея собственнымъ словамъ, она считаетъ его сестру м-съ Джо Гарджери… Я не увѣренъ впрочемъ, — прибавилъ Джо съ глубокомысленнымъ видомъ, — какъ она сказала: м-съ Джо, или м-съ Джоржъ.
Сестра взглянула на Пэмбльчука: тотъ гладилъ ручки своего деревяннаго кресла и кивалъ головой, съ такимъ видомъ, какъ будто все это зналъ заранѣе.
— А сколько она дала? — спросила сестра, смѣясь; да, она смѣялась.
— Что скажетъ компанія о десяти фунтахъ? — спросилъ Джо.
— Она скажетъ, — коротко отвѣтила сестра, — что это недурно. Не слишкомъ много, но и не мало.
— Она дала больше десяти фунтовъ, — сказалъ Джо.
— Неужели же ты хочешь сказать… — начала сестра.
— Что скажетъ компанія, — продолжалъ Джо, — о двадцати фунтахъ?
— Щедро заплачено, — отвѣчала сестра.
— Она дала больше, чѣмъ двадцать фунтовъ.
Презрѣнный лицемѣръ Пэмбльчукъ все время качалъ головой и съ покровительственнымъ смѣхомъ повторялъ:
— Она дала больше, ма'амъ. Продолжай, Джозефъ.
— Пу, такъ, чтобы не томить васъ дольше, — сказалъ Джо, съ восторгомъ передавая мѣшечекъ сестрѣ:- она дала двадцать пять фунтовъ.
— Ну, вотъ что я вамъ скажу, Джозефъ съ женой, — объявилъ Пэмбльчукъ, взявъ меня за руку повыше локтя:- я одинъ изъ тѣхъ людей, которые всегда доканчиваютъ то, чтб начали. Этого мальчика надо законтрактовать въ ученики. Таково мое мнѣніе.
Сказано — сдѣлано. Судьи сидѣли въ городской ратушѣ, и мы немедленно отправились туда, чтобы въ присутствіи магистратуры законтрактовать меня въ ученики Джо. Я говорю, мы пошли, но меня все время подталкивалъ Пэмбльчукъ, точно изловилъ меня въ томъ, что я залѣзъ въ чужой карманъ или поджегъ стогъ сѣна; и дѣйствительно въ судѣ всѣмъ показалось, что я пойманъ съ поличнымъ, потому что въ то время, какъ Пэмбльчукъ проталкивалъ меня сквозь толпу, я слышалъ какъ нѣкоторые спрашивали: «Что онъ сдѣлалъ?» а другіе: «Какой еще молодой, но уже испорченный! сейчасъ видно, не правда ли?» А одна особа кроткаго и доброжелательнаго вида подала мнѣ даже книжечку, украшенную картинкой, представлявшую юношу, всего опутаннаго цѣпями, и озаглавленную: Для чтенія въ тюремной кельѣ.
Когда мы вышли изъ суда, то вернулись опять къ Пэмбльчуку. Сестра, воодушевленная двадцатью пятью гинеями, объявила, что мы должны непремѣнно пообѣдать въ трактирѣ «Синяго Вепря», и что Пэмбльчукъ долженъ отправиться въ одноколкѣ и привезти г-на и г-жу Гоббльсъ и м-ра Уопсля.
Такъ и сдѣлали, и я провелъ самый печальный день въ своей жизни. Всѣмъ, конечно, казалось, что я долженъ необыкновенно радоваться, и, что всего хуже, всѣ они отъ времени до времени спрашивали у меня, почему я не веселюсь. Что же могъ я имъ отвѣчать на это? Я увѣрялъ ихъ, что веселюсь — когда мнѣ вовсе не было весело.
Въ концѣ концовъ, когда я вернулся въ свою спаленку, то чувствовалъ себя истинно несчастнымъ и былъ вполнѣ убѣжденъ, что никогда не полюблю ремесло кузнеца. Когда-то я любилъ его, но теперь у меня были совсѣмъ другія желанія.
