Дилан Томас - Портрет художника в щенячестве
– А я на свой пенни покупал, бывало, пачку «Синдереллы», – сказал мистер Робертс, – и курил на бойне. Сладчайший дымок на свете. Теперь их что-то не видать.
– А помните старого Джима? Сторож на бойне? – спросил мистер Эванс.
– Ну, это уже после моих времен. Я не такой зеленый юнец, как вы, ребятки.
– Вы-то старый, мистер Робертс? Вспомните про Дж. Б. Ш.[11]
– Нет, такое мне не грозит, я неисправимый потребитель в пищу зверей и птиц, – сказал мистер Робертс.
– А цветы вы тоже потребляете?[12]
– Э! Вы, литераторы, что-то шибко умно для меня говорите. Пожалейте бедного старого мародера.
– Ну так вот, он на пари запускал руку в ящик с потрохами и оттуда вытаскивал крысу с переломанной шеей – и всего за кружку пива.
– Зато же и пиво тогда было!
– Стоп, стоп, стоп! – Мистер Хамфриз постучал по столу стаканом. – Не распыляйтесь, нам все эти истории пригодятся, – сказал он. – Занесен ли в ваши анналы этот анекдот про скотобойню, мистер Томас?
– Я его запомню.
– Не забывайте, пока все – исключительно пристрелка, говорим наобум, – сказал мистер Хамфриз.
– Да, Родрик,[13] – быстро сказал мистер Томас.
Мистер Робертс заткнул уши.
– Непосвященным это непонятно! – сказал он. – Я дико извиняюсь, конечно. Мистер Эванс, у вас не найдется, например, пугача? Хочется попугать некоторых, чтоб поменьше своей образованностью щеголяли. Я вам, кстати, никогда не рассказывал, как я читал на конференции о становлении Лондона лекцию «Преодоление темноты». Ну, доложу я вам! Я толковал все время про Джека Лондона, а когда мне намекнули, что я уклонился от темы, я ответил: «Положим, это моя темнота, но разве мы ее не преодолели?» Им было нечем крыть. Миссис Дэвис сидела в первом ряду, помните миссис Дэвис? Еще читала эту первую лекцию про У. Дж. Лока[14] и посредине сбилась. Сказала: «У самар Вратарии».[15]
– Стоп, стоп, стоп! – простонал мистер Хамфриз. – Приберегите это на потом!
– Еще померанцевой?
– Как шелковая скользит, мистер Эванс.
– Как грудное молочко.
– Скажете, когда хватит, мистер Робертс? Как?
– Слово из трех букв, но означающее вопрос. Спасибо! Я это на спичечном коробке вычитал.
– Почему бы, например, их не пустить под комиксы? Весь прилавок бы разнесли, чтобы узнать, что Дафна делала дальше, – сказал мистер Хамфриз.
Он прикусил язык и с опаской вгляделся в лица друзей. Дафной звали ту самую соломенную вдову в Манслтоне, по чьей милости мистер Робертс утратил и свою репутацию, и свою важную должность в пивоваренном деле. Он имел обыкновение отсылать ей на дом бутылки бесплатно, он купил ей посудную горку, подарил сто фунтов и кольцо своей матери. Она же в ответ устраивала пышные пиршества, на которые никогда его не приглашала. Но только один мистер Томас заметил имя и поспешил сказать:
– Нет, мистер Хамфриз, туалетные рулоны тут больше бы подошли.
– Когда я бывал в Лондоне, – сказал мистер Робертс, – я останавливался на Полмер-грин у четы по фамилии Армитидж. Он был садовник. Так они каждый божий день оставляли друг другу послания на туалетной бумаге.
– Когда садовник продает свою родину? – сказал мистер Эванс. – Когда продает настурции.
Он всегда себя чувствовал чуть-чуть не на своем месте во время этих посиделок у него в доме, и он опасался, что миссис Эванс вот-вот неодобрительно нагрянет из кухни.
– Часто приходилось использовать, например: «Милый Том, не забудь, к чаю придут Уоткинсы» или «Милой Пегги на память от Тома». Мистер Армитидж был приверженец Мосли.[16]
– Бандиты! – сказал мистер Хамфриз.
– Нет, кроме шуток, а вот что делать с обезличиванием индивидуальности? – спросил мистер Эванс.
Мод была еще на кухне. Он слушал, как она гремит тарелками.
– Отвечая вопросом на вопрос, – мистер Робертс положил ладонь на колено мистера Эванса, – какая уж сейчас индивидуальность? Массовый век порождает массового человека. Машина производит робота.
– В качестве своего раба, – отчеканил мистер Хамфриз. – Заметьте: не своего хозяина.
– Вот именно. То-то и оно. Тирания механизмов, мистер Хамфриз. А расплачиваться за все живому человеку.
– Кому еще налить?
Мистер Робертс перевернул свой стакан вверх дном.
– У нас в Лланелли это означало: «Я тут любого уложу одной левой». Но, если серьезно, мистер Эванс прав: старомодный индивидуалист сейчас – как квадратный гвоздь в круглой дырке.
– И никаких гвоздей! – сказал мистер Томас.
– Возьмите хотя бы наших национальных – как на той неделе выразился Наблюдатель – недолидеров.
– Возьмите их себе, мистер Робертс, мы уж как-нибудь нашими крысами обойдемся, – сказал мистер Эванс и нервно хохотнул.
Кухня затихла. Мод управилась с хозяйством.
– Наблюдатель – Nom de plum Бэзила Дорс-Уильямса, – сказал мистер Хамфриз. – Кто-нибудь знал?
– Nom de guerre.[17] Видели, как он разделал Рэмзи Мака? «Овца в волчьей шкуре»?
– Знаю я его! – скривился мистер Робертс – И блевать я на него хотел.
Миссис Эванс услышала последнюю ремарку, входя в комнату.
Это была тощая женщина с горестными морщинами, усталыми руками, остатками прекрасных темных глаз и надменным носом. Женщина незыблемая, она однажды в сочельник полтора часа выслушивала мистера Робертса, описывавшего свой геморрой, и, не протестуя, позволяла ему характеризовать последний как «гроздья гнева». В трезвом виде мистер Робертс к ней адресовался «сударыня» и ограничивал свою речь темами погоды и насморка. Он вскочил, уступая ей свой стул.
– Нет, благодарю вас, мистер Робертс, – сказал она жестким, четким голосом. – Я сейчас же иду спать. Не выношу этот холод.
Иди-ка ты спать, дурнушка Мод,[18] – подумал мистер Томас.
– Не хотите ли немного согреться, миссис Эванс, перед тем как нас покинуть? – сказал он.
Она покачала головой, кисло улыбнулась друзьям и сказала мистеру Эвансу:
– Прибери за собой, прежде чем лечь.
– Спокойной ночи, миссис Эванс.
– Мы позже двенадцати не засидимся, Мод. Я обещаю. Самбо я выпущу.
– Спокойной ночи, сударыня.
Спи покрепче, воображала.
– Я не буду больше вас беспокоить, господа, – сказала она. – То, что оставлено от померанцевой на Рождество, – в обувном чулане, Эмлин. Зря ее не лейте. Спокойной ночи.
Мистер Эванс поднял брови и присвистнул.
– Фью, ребятки! – Он сделал было вид, что обмахивается лопастью галстука. Но рука застыла в воздухе. – Она привыкла к большому дому, – сказал он. – Со слугами.
Мистер Робертс вытащил карандаши и вечные перья из бокового кармана.
– Где бесценные манускрипты? Темпус фугает.[19]
Мистер Хамфриз и мистер Томас, положив на колени блокноты и вооружась карандашами, следили за тем, как мистер Эванс открывает дверцу напольных часов. Под качающимися гирями, перевязанная голубой лентой, лежала пачка бумаги. Мистер Эванс ее положил на стол.
– Внимание, – сказал мистер Робертс – Где мы остановились? У вас зафиксировано, мистер Томас?
– «Там, где течет Toy», – сказал мистер Томас. – Роман из провинциальной жизни. Глава первая: краткое описание города, доки, трущобы, пригороды и прочее. С этим мы разобрались. Название, на котором мы остановились: «Глава первая. Социальная жизнь города». Глава вторая будет называться «Частные судьбы», и мистер Хамфриз предложил следующее: «Каждый соавтор избирает один персонаж из одной из социальных групп или общественного слоя и представляет читателю его краткую историю до того момента, с которого мы начинаем наше повествование, то есть до зимы сего года». Эти биографии персонажей, далее рассматриваемых как главные действующие лица романа, и составят вторую главу. Есть вопросы, господа?
Мистер Хамфриз полностью согласился со своим предложением. Его герой был школьный учитель с тонкой душой и передовыми взглядами, недооцениваемый и теснимый.
– Вопросов нет, – сказал мистер Эванс. В его ведении был пригород. Он шуршал бумажками и выжидал, когда можно будет начать.
– Я ничего еще не написал, – сказал мистер Робертс. – Все в голове. – Он избрал трущобы.
– Лично я, – сказал мистер Томас, – стою перед выбором: официантка или шлюха?
– Почему б, например, не официантка и шлюха в одном лице? – предложил мистер Робертс – Или, может, нам каждому взять по нескольку персонажей? Я бы про члена муниципалитета написал. И про гетеру.
– Кто их выдумал, мистер Хамфриз? – спросил мистер Томас.
– Греки.
Мистер Робертс толкнул локтем мистера Эванса и шепнул:
– Я вот придумал тут себе вводную фразу: «На шатком столике, в углу загроможденного, бедного жилища, незнакомец мог разглядеть в трепещущем свете огарка, воткнутого в бутылку из-под джина, надтреснутую чашку, наполненную кремом или блевотой».
