Жан-Мари Густав Леклезио - Протокол
Очевидно, где-то в городе существовал какой-то простейший сигнал, сообщавший псу время, может, полет голубей или исчезновение солнца за шестиэтажными домами: теперь он бежал быстрее и по прямой. Пес не торопился, но ему явно не было дела до происходящего вокруг; уши стояли торчком и были повернуты вперед, лапы касались земли лишь на короткое мгновение; казалось, животное осознает, что просто обязано следовать воображаемой прямой на земле. Пес бежал точно посередине освещенного уходящим солнцем тротуара, со скоростью восемь километров в час, а рядом гудели машины и полосатые красно-зеленые автобусы. Пса непреодолимо влекло к некоему дому в городе, где мясистая тетка — ему видна только нижняя половина ее тела — поставит на пол в кухне пластмассовую миску с мелко порубленным перемешанным с овощами мясом. А может, добавит сахарную, сочащуюся кровью, как разбитый локоть, косточку.
Адам несся следом за собакой. Они миновали несколько безликих улиц, скверов, закрывающихся на ночь парков и затихших площадей; в подворотнях, на коричневых лавках, мирно спали, повернувшись лицом к спинке, клошары; мужчины и женщины садились в машины; несколько старичков в черном беззаботно брели куда глаза глядят. Дорожные рабочие в оранжевых жилетах расставляли масляные лампы вокруг ям, которые они целый день копали под открытым небом. Мужчина неопределенного возраста шагнул с противоположного тротуара на мостовую, за спиной у него висел ящик стекольщика; время от времени он задирал голову к окнам и издавал странный заунывный вопль, нечто вроде «Оливье… Оливье…», что на самом деле должно было означать:
«Вставляем стекла… Стекла вставляем…»
В гуще всего этого и двигался к своей цели пес; по улицам, между домами с частоколом телевизионных антенн на крышах и кирпичными шахтами вентиляции; пес петлял по лабиринту, между водосточными трубами и сверкающими окнами, его упругое, натянутое, как струна, тело прокладывало себе путь по серой улице.
Вот так он и летел вперед, не удостаивая взглядом ни стены домов, ни кусты в палисадниках, и ему не было дела до тысяч пещер, где за бархатными шторами притаились люди, готовые жить между дубовыми столами, уставленными цветами и фруктами, двуспальными кроватями и репродукциями с картин импрессионистов.
Собака бежала быстро — она возвращалась домой; ей оставалось пересечь последнюю сонную улочку на окраине, миновать последнюю заклеенную афишами стену, толкнуть лбом кованую калитку и исчезнуть где-то между фасадом виллы и купами апельсиновых деревьев, в доме, принадлежащем ему, им, но не Адаму.
И собака покинула Адама на пороге дома, почесав спину о серый бетонный столбик, на котором пишут фамилию и номер: Вилла Бель, 9; они расстались там, где пес мог стоять у решетки в пышном саду, пышном и розовом, как на детском рисунке, стоять, смотреть через двадцать шесть прутьев и думать, пойдет ночью дождь или нет и будет ли утро жарким.
* * *
Н. В покинутом доме на вершине холма появился новый обитатель. Большая крыса — не черная, как большинство живущих в канализации крыс, а почти белая, между серой и белой мастью, с розовыми лапками, мордой и хвостом и дерзкими голубыми глазками без век, придававшими ей воинственный вид. Очевидно, она находилась в доме уже какое-то время, но Адам ее пока не заметил. Он поднялся в гостиную на втором этаже, где они с Мишель один раз лежали на бильярде и куда он больше не возвращался, поскольку ему это не приходило в голову, а может, просто было лень карабкаться по узкой деревянной лестнице наверх.
Потом он вспомнил о бильярде и подумал, почему бы не поиграть часок-другой. Из-за бильярда он и вернулся.
Он открыл окно и отодвинул ставень, чтобы впустить свет. Начал искать шары. Решил, что хозяева убрали их, и вскрыл все ящики, пустив в ход нож, но в комоде, и в буфете, и в шкафу, и в маленьком столике лимонного дерева нашлись лишь старые газеты да клубки пыли.
Адам сложил газеты стопкой на полу, чтобы почитать, когда придет охота, вернулся к биллиардному столу и обнаружил под правым бортом закрытый на ключ ящик, куда, видимо, скатывались из луз шары. Адам расковырял ножом дыру и, провозившись минут двадцать, взломал-таки замок. Внутри лежала дюжина красных и белых шаров из слоновой кости.
Адам выставил шары на сукно. Оставалось найти кий — хозяева, должно быть, сложили их в другой комнате, может, забрали с собой — одному Богу ведомо куда.
Адам внезапно устал от поисков. Он огляделся, в надежде найти какую-нибудь замену кию. Сгодиться могли разве что ножки кресла в стиле Людовика XV, но их пришлось бы откручивать, к тому же они были гнутые и выкрашенные в золотой цвет, а он не хотел пачкать ладони.
Тут Адам вспомнил, что видел в неухоженном садике перед домом несколько розовых кустов, подпертых бамбуковыми шестами, спустился на газон, вырвал из земли один из кустов и выдернул из середины бамбуковую палку.
Прежде чем вернуться в дом, он срезал ножом источавшую тонкий аромат бледно-желтую розочку. Опустил цветок в бутылку из-под пива, оставил на полу в своей комнате рядом с грудой одеял и, даже не взглянув, как вышло, поднялся на второй этаж.
Несколько минут он играл на бильярде, лупил по шарам, не обращая внимания на цвета. Один раз ему удалось забить в лузу четыре шара кряду, но это была случайная удача — получалось у него не слишком ловко. Он то промахивался, то бил не в ту точку: кий попадал не в центр шара, а в бок, и тот начинал бешено вращаться вокруг собственной оси. В конце концов Адаму надоело, он бросил шары на пол, решив поиграть в петанк, не слишком преуспел, но шары, подскакивая на паркете, издавали глухой стук и разлетались в разные стороны, что было забавно само по себе и создавало иллюзию успеха.
Развлекаясь подобным образом, он и заметил крысу. Крупный крепкий грызун на четырех розовых лапах с вызовом смотрел на Адама с другого конца комнаты. Вид животного мгновенно разъярил Адама; он швырнул в крысу шаром, надеясь если не убить, то хотя бы подранить, но не попал и повторял попытки снова и снова. Крыса не выказала ни малейших признаков страха. Она смотрела Адаму в глаза, вытянув вперед мертвенно-бледную морду и морща лоб. Когда Адам швырял шар из слоновой кости, она с коротким жалобным писком отпрыгивала в сторону. Израсходовав все шары, Адам присел на корточки, чтобы оказаться вровень с глазами зверька. Он подумал, что крыса, должно быть, пришла в этот дом сразу после него. Вылезала по ночам из какой-нибудь дыры в шкафу или комоде и семенила по этажам в поисках пищи.
Адам не знал точно, что едят крысы, и не мог вспомнить, плотоядные они или нет. В энциклопедиях было написано следующее: «Крыса: имя сущ., ж.р. Вид мелких млекопитающих с длинным кольчатым хвостом».
В голову приходили легенды о крысах, кораблекрушениях, мешках с зерном и чуме. До сего дня он понятия не имел, что бывают белые крысы.
Адам смотрел на грызуна и напряженно вслушивался, находя в нем сходство с собой. Он подумал, что мог бы вот так же прятаться днем между двумя трухлявыми половицами и бродить по ночам, искать на полу крошки, время от времени натыкаясь в подвале на выводок вкусных белых тараканов.
Крыса не спускала с Адама голубых глаз, замерев в неподвижности; шея у нее была мускулистая, а может, просто жирная. С учетом размеров чуть больше среднего и одряхлевших мышечных складок на шее, это была пожилая крыса. Адам понятия не имел, сколько живут крысы, но на вскидку дал бы этой особи лет восемьдесят. Она, наверное, была уже полудохлая, подслеповатая и не понимала, что Адам представляет для нее опасность.
Медленно, тихо, незаметно для себя Адам забыл, что он Адам и что внизу, в комнате, на солнце осталась масса принадлежащих ему вещей; шезлонги, газеты, ворох рисунков, пропитавшиеся запахом его кожи простыни, обрывки бумаги, на которых он написал, как в письме, «Моя дорогая Мишель». Пивные бутылки с отколотым горлышком и чайная роза, чей теплый аромат вливался в пространство между четырьмя стенами и заполнял его. Желтый аромат желтой розы в желтой комнате.
Адам превращался в белую крысу, но превращение это было весьма странным: его тело не менялось, конечности не розовели, передние зубы не удлинялись, пальцы по-прежнему пахли табаком, а подмышки — потом, он все так же сидел на корточках, выгнув позвоночник и наклонившись вперед, к полу.
Но он становился белой крысой, потому что решил, что он — белая крыса; потому что внезапно осознал, как опасен род человеческий для этих маленьких, хрупких, подслеповатых зверюшек. Он знал, что умеет пищать, бегать, грызть и дерзко смотреть на мир круглыми голубыми глазами без век; но все это бесполезно. Достаточно появиться человеку — такому, как он, Адам, — сделать несколько шагов, поднять ногу, и крыса погибнет и будет валяться на полу в лужице крови и лимфы, раздавленная, с переломанными ребрами.
