Роберт Стоун - В зеркалах
— Мы угощаем вас и вашего приятеля, — обратился он к Хвату. — Подойдите к стойке, мы подадим там.
— А моя девочка? — сказал Хват. — Ей вы тоже подадите?
— Обязательно, — ответил бармен, незаметно оттесняя Хвата к стойке, где над еще нетронутым стаканом дремал его спутник. — Обязательно. Только ее там просят на минутку выйти, кажется, проверка квитанций за стоянку машины или что-то в этом роде.
Хват поплелся к столику.
— Беги и мигом обратно, — крикнул он Джеральдине.
— Вас спрашивает какой-то человек, — сказал бармен.
— Кто еще такой?
— Он ждет на улице. По-моему, вам нужно выйти к нему.
Джеральдина встала и нетвердым шагом пошла к двери. «Что за черт, — размышляла она, — Вуди? Но почему ж он не вошел? И при чем тут бармен? В этом баре, значит, нет черного хода».
Как она и думала, к вечеру сильно посвежело. С реки наползал туман; Джеральдина вдохнула его, выйдя за дверь. Сначала ей показалось, что на улице никого нет.
Она хотела было вернуться в бар, как вдруг заметила человека в серой соломенной шляпе, который стоял, прислонясь к узорной железной решетке соседнего дома. Он был высокого роста и хорошо сложен, лицо большеглазое, удлиненное, тонкое, и очки в черепаховой оправе — похож на молодого ученого. На нем была черная мексиканская рубашка и темный клетчатый пиджак, цвет шляпы красиво оттеняла темно-серая лента.
«Из полиции», — мелькнуло в голове у Джеральдины, когда она взглянула на его шляпу. Но он совсем не походил на полицейского; у него было печальное лицо, у него было лицо человека, много думающего, — полицейские шпики такими не бывают.
— Можно вас на минутку? — раздался низкий ласковый голос.
Джеральдина подошла; молодой человек отделился от узорной решетки и вынул правую руку из кармана пиджака. Джеральдина быстро взглянула на руку; ей показалось, что у него на пальце широкое кольцо, — но колец было несколько, по одному на каждом пальце. И она поняла, что это не кольца — это была та штука, он зажал ее в ладони. Джеральдина сделала еще шаг вперед и застыла с широко открытыми глазами.
Человек в соломенной шляпе очень медленно поднес эту штуку к лицу Джеральдины и держал у самых ее губ, она почувствовала твердость металла.
— Барышня, — мягко произнес он, — разве вам не было сказано?
Джеральдина, вся дрожа, зажмурилась. Она попробовала заговорить, но он и не подумал убрать эту штуку. Она невольно коснулась ее кончиком языка. Это было похоже на поцелуй.
— Ради бога, — выговорила она. — Мистер… ради бога…
— Было сказано или нет? Вам сказали, чтоб вы держались подальше отсюда? Сказали, чтоб не промышлять самостоятельно?
— Ради бога, — твердила Джеральдина. — Ради бога.
— Ступай, — приказал он.
Но Джеральдина не двинулась. Она стояла перед ним, опустив голову и закрыв глаза; потом, когда этот человек стал видеться ей во сне, она всегда чувствовала, что нужно повернуться и бежать, но была не в силах сдвинуться с места.
— Будешь знать, маленькая, — сказал он.
Джеральдина подняла на него взгляд. Он показался ей мудрым и добрым. Она не могла перебороть ощущения, будто глядевшие на нее глаза говорили, что он все понимает, что он жалеет ее и просит не бояться.
— Иди, иди, маленькая. — Он не отводил медных выпуклостей кастета от ее рта; много времени спустя она и во сне чувствовала на губах кисловатый вкус меди. — Мотай отсюда.
Такого ласкового голоса она не слышала давно. С тех пор как умер отец, ее никто не называл маленькой. Этот голос потом преследовал ее во сне. И страх тоже. Это было хуже, чем тогда с Вуди в баре «Белый путь». Это было хуже всего на свете.
Она отвернулась от него наконец и, волоча сумку почти по земле, пошла с полузакрытыми глазами вдоль сточной канавы. Он опять прислонился к решетке и глядел ей вслед, дожидаясь, пока она завернет за угол.
Он все еще стоял у решетки, не спуская глаз с Джеральдины, когда полицейская машина, поравнявшись с нею, замедлила ход.
— Эй! — окликнул ее полисмен из машины.
Джеральдина остановилась, не поднимая опущенных глаз. Человек в соломенной шляпе стоял у решетки и наблюдал.
— Эй! — повторил полисмен.
Машина остановилась, и полисмены подошли к Джеральдине:
— Куда идешь?
— Домой, — сказала Джеральдина.
— Где твой дом?
Она не ответила.
— Что у тебя там, в сумке?
Полисмен взял сумку и открыл ее. Сверху лежала банановая кожура; полисмен ее вынул, оглядел и швырнул в канаву.
— Это и все твои деньги? — спросил первый полисмен. — Где твое удостоверение личности?
— Ты давно в городе?
— Кто это тебя порезал?
— Ты больна? — спросил второй полисмен. — Отвечай, слышишь?
— Да, сэр, — сказала Джеральдина. — Я попала в аварию.
— Откуда приехала?
— Из Галвестона.
— Тебя оттуда выставили? — спросил второй полисмен.
— Нет, — сказала Джеральдина.
Полисмены переглянулись.
— Что скажешь?
— Личность подозрительная, — ответил полисмен, который вел машину. — Протокол составишь по дороге.
Они посадили ее между собой на переднее сиденье, и машина тронулась. Когда она свернула на Декатур-стрит, к окнам вплотную придвинулся бурый речной туман.
У человека, возглавлявшего Миссию живой благодати, было два носа. Он встретил Рейнхарта в дверях и, даже не поздоровавшись, подтащил его к высокому зеркалу возле стола регистрации.
— Смотри, — сказал Двуносый, — смотри, на кого ты есть похож. Грязный, поганый да еще весь в крови.
Рейнхарт покорно посмотрелся в зеркало. Ничего не скажешь — грязный, поганый да еще весь в крови. Рукава пиджака в пятнах крови, пальцы исполосованы кровавыми царапинами.
— Когда я в эту дверь вошел, — продолжал Двуносый, — на меня тоже неприятно смотреть было.
Рейнхарт понял намек: на Двуносого сейчас смотреть приятно, а на него — нет; что ж, он прав, мысленно согласился Рейнхарт, впрочем, эти два носа… Но зато у него гладко прилизаны реденькие седые волосы, опрятный костюм из бумажной ткани под твид и даже ярко-желтый галстук. Приглядевшись, Рейнхарт убедился, что у этого человека не два носа — нос был один, но рядом сидела шишка почти одинаковой с ним формы и величины, точь-в-точь добавочный эрзац-нос. На шишке ноздрей не было, но красные прожилки придавали ей полное сходство с настоящим носом.
— А сейчас, если поглядеть на нас… — смиренно пробормотал Рейнхарт. «Может, обнять его за плечи», — подумал он.
— Вот именно, — подхватил человек о двух носах. — Когда я этот порог переступил, я был грязный бродяга. Вроде тебя. Как я изменил свою жизнь?
— А как?
— Ха. Как! Я Его просил от пьянства меня спасать и от мерзкий спиртной напитки, что я пил все двадцать лет в этой стране, меня отвратить. Видишь как.
— Кого вы просили?
— Кого? Ты, пропойца безмозглый! Кого, ты думаешь?
— А, ну да.
Они подошли к столу регистрации взять для Рейнхарта постель. Двуносый свирепо швырнул на прилавок одеяло и подстилку для матраса и сунул Рейнхарту карточку с текстом, отпечатанным готическими буквами и украшенным цветочками.
— Правила, — пояснил он. — Тут не есть дача для бродяг. Не будешь соблюдать — пожалеешь. Думаешь, нет?
— Нет, — сказал Рейнхарт. — То есть да.
— У, пьянчуга паршивый, бери и расписывайся. Подстилку утром выстирать. Бродяга чумазый!
Подымаясь с Рейнхартом по грязной и скользкой деревянной лестнице наверх, где были спальни, он все больше распалялся злостью. Судя по всему, в Живой благодати дела шли довольно вяло; перед спальней на пластиковых стульях дремали несколько стариков в вылинявших шерстяных лохмотьях цвета сыворотки; толстяк в замусоленных выпуклых очках чистил ногти зеленой щепочкой от стола для пинг-понга. Двуносый, проходя мимо, что-то буркнул им.
В спальне стояло коек двадцать, большинство из них были без матрасов. Стены были выкрашены тускло-зеленой краской, как в полицейских участках, и пахло немытыми ногами. В дальнем углу спальни служитель Миссии раскатал полосатый матрас с желтыми разводами от мочи и жестом велел Рейнхарту подойти. Рейнхарт постелил на матрас подстилку и уселся на койку.
— Встать, грязный пьянчуга! — заорал Двуносый. — Вшей и клопов в постель напускать будешь!
Рейнхарт встал.
— И не думай на кровать ложиться. Никто не ложится, когда свет не выключен. Рапотать. Одежа стирать. Душ принимать. Кто не рапотать — тот не кушать.
— Благодарствую, — сказал Рейнхарт.
— Теперь вниз катись со всеми бродягами, брата Дженсена слушать и у него поучиться.
Все потащились вниз, в холл, где уже намечалось некоторое оживление. Перед столом регистрации выстроилась очередь в десять-двенадцать человек, — это были главным образом старики, некоторые в потрепанных комбинезонах. Двуносый, оставив Рейнхарта, занял свой пост у ларя с одеялами. Из заделанного сеткой дверного проема в конце холла тянуло влажным молочно-кисловатым запахом какого-то варева.
