Франц Кафка - Замок
Хозяйка молча смотрела ему вслед, как он сбегал вниз по лестнице, а за ним следовали помощники.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Предстоящие переговоры со старостой общины мало беспокоили К., чему он сам почти удивлялся. Он пытался найти оправдание в том, что, исходя из предшествующего опыта, официальные отношения с графскими инстанциями были для него очень просты. Это объяснялось, с одной стороны, тем, что относительно обращения с ним была, очевидно, раз и навсегда дана некая, внешне очень для него благоприятная установка, а с другой стороны, это объяснялось достойным удивления единством замковых служб, и в особенности там, где его как будто и не было, оно представлялось особенно совершенным. Временами, когда он размышлял только об этих вещах, К. был недалек от того, чтобы счесть свое положение удовлетворительным, хотя после таких приступов благодушия он всякий раз торопился сказать себе, что именно в этом и заключена опасность.
Непосредственные отношения с инстанциями были действительно не слишком тяжелы, потому что эти инстанции, как бы там хорошо они ни были организованы, должны были во имя далеких, чуждых им господ защищать далекие, чуждые им интересы, в то время как К. боролся за самое животрепещущее и близкое, за самого себя, да еще — по крайней мере в первое время — по собственной воле, ибо он был нападающей стороной; и не только он один боролся за себя, но, очевидно, еще и другие силы, которых он не знал, но о существовании которых он, судя по мерам, предпринимавшимся инстанциями, мог догадываться. Однако же эти инстанции — тем, что с самого начала они в несущественных вещах (о большем пока речи не было) во многом шли К. навстречу — отнимали у него возможность маленькой, легкой победы, а вместе с этой возможностью также и соответственную удовлетворенность, и вытекающую из нее надежно обоснованную уверенность в себе для дальнейшей, более масштабной борьбы. Вместо этого они позволяли К. — правда, только в пределах деревни — проскальзывать куда он только хотел, и этим изнеживали и ослабляли его, исключали здесь вообще всякую борьбу, зато переносили ее в неофициальную, совершенно невыясненную, смутную, чуждую ему жизнь. При таком положении, если он не будет постоянно начеку, вполне может случиться, что когда-нибудь, несмотря на все любезности инстанций и несмотря на безупречное исполнение всех (столь чрезмерно легких) служебных обязанностей, он, обманутый выказанной ему мнимой благосклонностью, поведет другую свою жизнь так неосмотрительно, что на чем-нибудь сорвется, и тогда они, все так же мягко и дружелюбно, словно бы против своей воли, а лишь по обязанности, во имя поддержания какого-то неизвестного ему общественного порядка, придут, чтобы убрать его с дороги. Но что это, собственно, такое здесь, эта другая жизнь? Никогда еще К. не видел, чтобы служба и жизнь были переплетены так тесно, как здесь, — так тесно, что иногда могло показаться, будто служба и жизнь поменялись местами. Что значила, к примеру, эта до сих пор лишь формальная власть, которую Кламм осуществлял над К. по службе, в сравнении с той совершенно реальной властью, которую Кламм имел в каморке, где К. спал? И получалось, что легкомысленное в какой-то мере поведение, некая расслабленность были здесь уместны только непосредственно по отношению к инстанциям, тогда как в остальном все время нужно было держаться очень осторожно и оглядываться по сторонам перед каждым шагом.
Посещение старосты поначалу очень укрепило К. в его мнении о местных инстанциях. Староста, приветливый, толстый, гладковыбритый человек, был болен — у него был тяжелый приступ подагры — и принял К., не вставая с постели.
— Вот, стало быть, и наш господин землемер, — сказал он, хотел приподняться для приветствия, но осуществить намерения не смог и снова рухнул на подушки, извиняющимся жестом указывая на свои ноги.
Тихая женщина (в сумрачном свете, проникавшем сквозь маленькие и еще затемненные занавесками окна, она казалась почти тенью) принесла К. стул и поставила у кровати.
— Садитесь, садитесь, господин землемер, — пригласил староста, — и выскажите мне ваши желания.
К. зачитал вслух письмо Кламма, присовокупив к нему кое-какие замечания. Снова у него появилось ощущение необычной легкости контактов с инстанциями. На них можно валить все на свете, они готовы нести прямо-таки любую ношу, и при этом тебя даже не трогают и ты остаешься на свободе. Староста, как будто тоже по-своему почувствовав это, беспокойно пошевелился в постели. Наконец он сказал:
— Я, господин землемер, как вы, конечно, заметили, обо всем этом знал. То, что я сам еще ничего не предпринял, объясняется, во-первых, моей болезнью и далее тем, что вы так долго не приходили; я уже подумал, что вы все это дело бросили. Но теперь, раз вы оказались столь любезны, что сами разыскали меня, я должен, конечно, сказать вам всю неприятную правду. Вы приняты, как вы говорите, в качестве землемера, но, к сожалению, нам не требуется землемер. Для него здесь не было бы ни малейшей работы. Границы наших маленьких хозяйств размечены, все надлежащим образом зарегистрировано. Переходов владений из рук в руки, можно сказать, не бывает, а маленькие споры из-за границ мы улаживаем сами. Так для чего нам землемер?
Хотя К. и не обдумывал этого заранее, но в глубине души он был убежден, что ему следует ждать подобного сообщения. Именно поэтому он смог сразу сказать:
— Это чрезвычайно поражает меня. Это опрокидывает все мои расчеты. Мне остается только надеяться, что произошло недоразумение.
— К сожалению, нет, — сказал староста, — все обстоит именно так, как я сказал.
— Но как это может быть! — воскликнул К. — Я же не для того проделал это бесконечное путешествие, чтобы меня теперь отправили обратно!
— Это — другой вопрос, который я решать не уполномочен, но как это недоразумение могло произойти, я, конечно, могу вам объяснить. В таком большом аппарате, как графский, может когда-то случиться, что один отдел отдает одно распоряжение, а другой — другое; ни один не знает о другом, контроль вышестоящих органов, хотя он и предельно строгий, но в силу своей природы осуществляется с опозданием, и таким образом может все-таки возникнуть какая-то маленькая путаница. Правда, это всегда только самые ничтожнейшие мелочи, такие, например, как ваш случай. В серьезных вещах мне пока еще ни одной ошибки не известно, но и мелочи часто бывают достаточно неприятны. Что же касается вашего случая, то я не собираюсь делать из него служебной тайны, я для этого еще не настолько чиновник, я крестьянин, крестьянином и остаюсь, и прямо изложу вам весь ход событий. Много лет назад (я тогда только несколько месяцев как стал старостой) пришло предписание, — уж не помню из какого отдела, — в котором в свойственном этим господам категорическом тоне сообщалось, что должен быть приглашен землемер и что общине вменяется в обязанность подготовить все необходимые для его работы планы и чертежи. Это предписание, естественно, не может касаться вас, так как это было очень давно, и я бы и не вспомнил о нем, если бы не был сейчас болен и не имел достаточно времени, чтобы, лежа в кровати, размышлять о забавнейших вещах. Мицци, — сказал он, неожиданно перебив свой отчет, женщине, которая все время сновала по комнате, занимаясь чем-то непонятным, — поищи-ка, пожалуйста, в шкафу, может быть, ты найдешь предписание. Это ведь было в первые месяцы службы — пояснил он К., — я тогда еще все сохранял.
Женщина немедленно открыла шкаф; К. и староста наблюдали. Шкаф был до отказа набит бумагами. Когда его открыли, две большие связки документов — они были округлые, как вязанки дров, — выкатились наружу; женщина испуганно отскочила.
— Внизу оно должно быть, внизу, — сказал староста, руководя из кровати.
Женщина, загребая двумя руками охапки документов, начала послушно выбрасывать все из шкафа, чтобы добраться до бумаг внизу. Бумаги устилали уже полкомнаты.
Много работы проделано, — сказал, кивая, староста, — и это только малая часть. Основную массу я держу в сарае, впрочем, большая часть уже пропала. Кто все это может сохранить! Но в сарае еще очень много. Ты сможешь найти предписание? — Он снова повернулся к своей жене. — Ты ищи бумагу, на которой подчеркнуто синим слово «землемер».
Здесь слишком темно, — сказала женщина, — я возьму свечу.
И она по бумагам пошла из комнаты.
Моя жена, — продолжал староста, — большая опора мне в этой тяжелой служебной работе, которую к тому же приходится выполнять только между делом. У меня, правда, есть для письменных работ еще один подручный учитель, но справиться все равно невозможно, постоянно остается много несделанного; оно — там, в том ящике собрано, — и он указал на другой шкаф. — Особенно теперь, когда я болен, это совсем разрастается, — сказал он устало, но в то же время и гордо и снова улегся.
