Синклер Льюис - Главная улица
— Я никогда не читаю того, в чем плохо разбираюсь, — сказал Сэм Кларк.
Этим окончилась литературная часть разговора, а затем Джексон Элдер в течение нескольких минут излагал свои соображения, почему он считает, что щука лучше ловится у западного берега озера Миннимеши, чем у восточного, хотя именно у восточного берега Нэт Хикс и поймал замечательную щуку.
Разговор продолжался. Продолжался, как это ни странно. Голоса звучали монотонно, хрипло, настойчиво. Люди говорили самоуверенно и резко, как пассажиры в отделении для курящих пульмановского вагона. Кэрол было не скучно. Ей было страшно. «Они любезны со мной, потому что мой муж принадлежит к их племени, — думала она, тяжело дыша. — Но горе мне, если бы я была чужой!»
Кэрол сидела с застывшей улыбкой, словно фигурка из слоновой кости. Она старалась не думать и осматривалась в этой гостиной, которая свидетельствовала о достатке, но также о полном отсутствии воображения.
— Элегантная обстановка, а? — сказал Кенникот. — Так, по-моему, и должна обставляться квартира — в духе времени.
Кэрол вежливо оглядела вощеные полы, деревянную лестницу, камин, которым не пользовались, с кафелями, похожими на коричневый линолеум, граненые вазы и салфеточки под ними, и заставленный, запертый, неприступный шведский книжный шкаф, наполовину заполненный бульварными романами и, по-видимому, нечитанными собраниями сочинений Диккенса, Киплинга, О. Генри и Элберта Хаббарда.
Кэрол заметила, что даже сплетни не давали достаточной пищи для разговора. Молчание, словно туман, заволакивало комнату. Гости откашливались и старались подавить зевоту. Мужчины оправляли манжеты, женщины глубже втыкали в волосы гребни.
Но вот раздается звяканье посуды, в глазах у всех зажигается надежда, распахивается дверь, доносится запах крепкого кофе, и слышен радостно мяукающий голос Дэйва Дайера: «Ужин!» Все начинают болтать. Теперь у них есть занятие. Теперь они могут уйти от самих себя. Все усердно принимаются за еду — сандвичи с курятиной, кекс, покупное мороженое. Даже покончив с едой, они остаются в хорошем настроении. Теперь в любую минуту можно уйти домой и лечь спать. Шорох пальто, шелковых шарфов, последние рукопожатия.
Кэрол и Кенникот брели домой.
— Как они тебе понравились? — спросил он.
— Все были со мной страшно любезны.
— Гм, Кэрри… ты должна быть поосторожнее и не шокировать публику. Ты болтала о золотистых чулках, о том, как ты показывала учительницам свои щиколотки, знаешь ли. Конечно, им было весело, — более мягко продолжал он, — но я бы на воем месте все-таки не рисковал. Хаунита Хэйдок такая язва! Не давай ей повода сплетничать на твой счет.
— О, бедные мои попытки оживить общество! Неужели нехорошо, что я немного растормошила их?
— Нет, нет, радость моя, я не то хотел сказать. Ты одна только и вносила оживление… Но я хочу сказать… Не касайся ног и всяких там безнравственных тем. Это все крайне консервативная публика.
Она замолкла с мучительном чувством стыда при мысли о том, что слушавший ее кружок, может быть, теперь разбирал ее по косточкам и смеялся над ней.
— Брось, не надо огорчаться! — просил он.
Молчание.
— Ерунда! Я жалею, что заговорил об этом. Я только хотел сказать… Да они все от тебя без ума. Сэм сказал мне: «Ваша маленькая леди-самая тонкая штучка, какая только попадала в наш город!» — так и сказал. А мамаша Доусон — я не был уверен, понравишься ли ты ей, это такая сушеная рыба, — но она сказала: «Ваша молодая жена очень живая и веселая, и, право, я с ней чувствую себя бодрее».
Кэрол любила похвалы, их аромат и вкус, но она так жалела себя, что не могла насладиться этим комплиментом.:
— Будет тебе! Довольно! Улыбнись! — сказали его губы, его прижавшееся к ней плечо, его охватившая ее рука, когда они остановились на темном крыльце своего дома.
— Тебе будет неприятно, если они сочтут меня ветреной, Уил?
— Мне? Да мне совершенно все равно, пусть весь свет считает тебя какой угодно! Ты — моя… ты — моя душа!
Он возвышался над ней неопределенной массой и казался надежным, как скала. Она нашла его рукав, уцепилась за него и воскликнула:
— Я счастлива! Так сладко быть желанной! Ты не должен бранить меня за легкомыслие. Ты все, что у меня есть.
Он поднял ее, внес в дом, и, обвив руками его шею, Кэрол забыла Главную улицу.
ГЛАВА ПЯТАЯ
— Мы улизнем на весь день и поохотимся. Я хочу показать тебе окрестности, — объявил за завтраком Кенникот. — Я взял бы машину, мне хочется показать тебе, какой у нее теперь великолепный ход, когда я поставил новый поршень. Но мы поедем лошадьми, прямиком через поля. Куропаток осталось уже немного, но, может быть, мы наткнемся все-таки на небольшой выводок.
Он возился с охотничьим снаряжением. Натянул болотные сапоги и осмотрел, нет ли в них дыр. Лихорадочно пересчитывал патроны и объяснял Кэрол преимущества бездымного пороха. Вынул из толстого кожаного чехла новое бескурковое дробовое ружье и заставил ее заглянуть в стволы: как они ослепительно сверкают, ни пятнышка ржавчины!
Мир походного охотничьего снаряжения и рыболовных снастей был для нее нов, и в том интересе, который проявлял к нему Кенникот, она находила что-то творческое и радостное. Она осматривала гладкое ложе и отделанный эбонитом с насечкой приклад ружья. Длинные зеленые гильзы с медными капсюльными втулками и иероглифами на пыжах были прохладны и приятно тяжелы в руке.
На Кенникоте была коричневая парусиновая охотничья куртка с огромными внутренними карманами, вельветовые брюки, пузырившиеся на коленях, потрепанные, поцарапанные сапоги и устрашающего вида мягкая шляпа. В этом одеянии он чувствовал себя особенно мужественным. Громко восторгаясь погодой, они взобрались в нанятый шарабан и уложили ягдташ и ящик с провизией.
Кенникот взял у Джексона Элдера его бело-рыжего сеттера, добродушного пса, который все время вилял пушистым, серебрившимся на солнце хвостом. Когда они тронулись, пес стал лаять и кидаться на лошадей, пока Кенникот не взял его в шарабан, где он уткнулся мордой в колени Кэрол и высовывался только для того, чтобы поиздеваться над фермерскими дворнягами.
Серые лошади выбивали копытами такт по твердой проселочной дороге: «Та-та-та-там! Та-та-та-там!» Час был ранний, свежий воздух звенел, изморозь сверкала на золотистых плетнях. Когда теплые лучи солнца превратили жнивье в сплошной желтый ковер, они свернули с дороги на поле через ворота одной из ферм. Шарабан неторопливо подпрыгивал по неровной земле. Скатившись под уклон, они потеряли из виду дорогу. Было тепло и тихо. В сухой стерне стрекотали кузнечики; над шарабаном мелькали блестящие мушки. Умиротворенное жужжание наполняло воздух. Вороны медленно летали и перекликались в небе.
Спустили собаку, и, попрыгав от восторга, она принялась рыскать взад и вперед, взад и вперед по полю, опустив нос к земле.
— Это ферма Пита Рустада, и он говорил мне, что видел на прошлой неделе небольшой выводок ярдах в сорока к западу от дома. Может быть, и нам повезет! — блаженно улыбнулся Кенникот.
Затаив дыхание, Кэрол следила за собакой и вздрагивала, как только та останавливалась. У нее не было желания убивать птиц, но она хотела» войти в мир Кенникота.
Собака сделала стойку.
— Ей-богу, она взяла след! Идем! — крикнул Кенникот.
Он выпрыгнул из шарабана, закрутил вожжи за гнездо для кнута на козлах, одним рывком спустил на землю Кэрол, схватил ружье, вложил в него два патрона и большими шагами поспешил к неподвижно застывшей собаке. Кэрол торопилась за ним. Сеттер, подрагивая хвостом, стал красться вперед, почти касаясь брюхом жнивья. Кэрол волновалась. Она ожидала, что вот-вот взлетят тучи больших птиц, и напряженно смотрела вперед. Но пришлось пройти за собакой около четверти мили. Они поворачивали, возвращались, вскарабкались на два невысоких пригорка, перебрались через поросшее травою болотце, пролезли сквозь изгородь из колючей проволоки. У Кэрол, привыкшей ходить по тротуарам, очень устали ноги. Земля была кочковатая, жнивье — колючее, с пробивающейся травой, чертополохом, кустиками клевера. Кэрол еле плелась и часто спотыкалась.
— Смотри! — долетел до нее голос Кенникота.
Над жнивьем поднялись три серые птицы. Круглые, пушистые, как огромные шмели. Кенникот прицеливался, взводя ствол. Она страшно заволновалась: почему он не стреляет? Птицы сейчас улетят. Вдруг раздался грохот, еще раз, и две птицы, перевернувшись в воздухе, мягко упали на землю.
Когда Кенникот показал ей птиц, она не увидела и не ощутила крови. Эти кучки перьев были так нежны и совсем непомяты, ничто в них не говорило о смерти. Кэрол смотрела, как ее победоносный супруг сунул их во внутренний карман, и пошла за ним назад, к шарабану.
