Владислав Реймонт - Мужики
— Идут уже бабы! Ягустинка, ты ступай с ними и налаживай все, а я дома останусь, приберу и завтрак приготовлю. Юзя и Витек будут носить картофель в поле! — распоряжалась Ганка, глядя в окна на поденщиц, до самых глаз укутанных кто платком, кто мешком.
Они с корзинами и мотыгами шли к крыльцу и очищали башмаки от грязи.
Ягустинка тотчас повела их через калитку за сеновал, где начинались черные, намокшие картофельные поля.
Здесь они сразу приступили к делу — вскапывали мотыгами землю и сажали картофель. Четыре женщины работали, а Ягустинка только присматривала за ними и подгоняла.
Да не спорилась у них работа! Руки немели от холода, в бороздах было мокро, и в башмаки набиралась вода, а одежда пачкалась и промокала. Дождик, хотя и теплый и мелкий, моросил без перерыва, поливая землю и деревья, которые, свесив цветущие ветви над дорогой, с наслаждением подставляли их под его струи.
Впрочем, по всем признакам погода уже менялась: пели петухи, край неба заметно прояснился, в воздухе по временам стрелой проносились ласточки, словно вылетев на разведку, а вороны слетали со стрех и кружили низко над полями.
Женщины, похожие на кучи мокрого тряпья, согнувшись над грядами, копались в земле. Работали они не очень усердно, разговаривая и подолгу отдыхая, — видно было, что они не на себя работают, а отрабатывают долг. Наконец, Ягустинка, сажавшая горох между бороздами, заговорила громко, осматриваясь кругом:
— Немного же нынче хозяек и в поле и на огородах!
— Не до работы им сейчас — мужей ждут!
— Ясное дело. Должно быть, варят да жарят и перины греют.
— Смеетесь, а сами небось тоже рады! — сказала Козлова Ягустинке.
— Отпираться не буду: Липцы уж мне опротивели без мужиков. Я хоть и старуха, а прямо скажу: скоты они, подлецы, драчуны, обманщики, а как появится хоть один, будь он чучело из чучел, — так сразу и веселее, и занятнее, и легче жить на свете! И если кто скажет, что это неправда, — соврет, как пес.
— Заждались их бабы, как коршун дождя! — вздохнула одна из женщин.
— Не одна за радость тяжеленько расплатится, а больше всех девки.
— Да. И девяти месяцев не пройдет, как ксендзу работа будет, — с крестинами не управится!
— Эх! Старые, а глупости болтаете! На то Господь и сотворил женщину, чтобы детей рожать. Не грех это! — задорно воскликнула жена криворотого Гжели.
— А ты все свое: за байстрюков горой стоишь!
— И всегда, до самой смерти, всякому в глаза буду говорить: законный ли, нет ли, все равно такой же человек и имеет такое же право жить на свете!
Остальные бабы дружно напали на нее, стали ее презрительно высмеивать. А она только руками всплеснула и покачала головой.
— Бог в помощь! Ну, как идет работа? — крикнула Ганка из-за плетня.
— Спасибо, хорошо. Только уж больно мокро здесь.
— А картошки хватает?
Ганка присела на плетне.
— Носят нам, сколько требуется. Да мне думается, что она слишком толсто нарезана.
— Мы же ее только пополам резали. А вот у мельника мелкую картошку даже целиком сажают. Рох говорит, что так вдвое больше уродится.
— Должно быть, это немцы выдумали. А у нас, с тех пор как Липцы стоят, всегда картошку для посадки резали на столько кусков, сколько глазков, — протянула завзятая спорщица Гульбасова.
— Да ведь, милая ты моя, нынешние люди не глупее прежних!
— Ну, еще бы! Нынче яйца курицу учат.
— Это верно. Но и то надо сказать: иные до старости дожили, а ума не нажили! — заключила Ганка, отходя от плетня.
— Загордилась, как будто уже все борыново хозяйство к ней перешло! — проворчала Козлова, глядя ей вслед.
— Ты ее не тронь: баба — чистое золото! Я не видывала умнее ее и добрее. Уж поверьте мне: по целым дням я у них в доме, а у меня глаз зоркий и голова на плечах есть Натерпелась она… Не дай бог никому такой крест нести!
— И что еще ждет-то ее… Ягна в доме, и как только Антек вернется, такие у них там чудеса пойдут — будет что послушать людям!
— Говорят, будто Ягна с войтом спуталась, правда это?
Все посмеялись над Филипкой: об этом уже все воробьи чирикают, а для нее это новость!
— Эй, бабы, придержите языки! И ветер иной раз подслушать может и разнести, куда не следует! — крикнула на них Ягустинка.
Бабы опять нагнулись к грядам, замелькали мотыги, порой со звоном ударяясь о камень, а они все судачили без умолку, перемывая косточки всем в деревне.
Ганка шла к дому от перелаза, осторожно нагибаясь под вишнями, чтобы не задеть головой мокрые, низко нависшие ветви, густо осыпанные уже белыми бутонами и молодыми листочками.
Она пошла во двор осматривать свое хозяйство.
С самой пасхи она почти не выходила из дому, ей стало хуже после того первого выхода в костел. И только сегодня радостная весть подняла ее с кровати и держала на ногах. Хотя и пошатываясь на каждом шагу, она ходила по двору, заглядывала во все углы — и все больше и больше злилась.
Коровы были вялые, и бока у них выпачканы навозом, поросята что-то мало подросли, и даже гуси показались ей заморенными.
— Ты бы хоть соломой лошадь вытер! — напала она на Петрика, выезжавшего с навозом в поле, но парень только что-то злобно проворчал и уехал.
В овине новая неприятность. В куче картофеля преспокойно рылся ягусин поросенок, а куры разгребали высевки, которые давно следовало снести наверх. Ганка накричала на Юзьку, а Витека оттаскала за волосы. Мальчик едва вырвался и убежал, а Юзя разревелась и стала горько жаловаться:
— С утра до вечера работаю, как лошадь, а ты еще на меня орешь! Ягна по целым дням бездельничает, а ей ты небось ничего не скажешь!
— Ну, ну, не реви, глупая! Сама видишь, что у нас творится.
— Да разве я одна могла за всем усмотреть?
— Ладно, будет шуметь! Несите в поле картошку, а то бабам не хватит.
Ганка перестала сердиться. "Правда, где же девчонке одной со всем хозяйством управиться!.. А работники! Господи, да они уже с утра ждут не дождутся вечера! На них полагаться — все равно что нанять волков овец пасти… Совести у них нет!" — размышляла она с горечью, вымещая свою злость на ягусином поросенке. Поросенок с визгом удрал, а по дороге его еще и Лапа оттрепал за ухо.
Заглянула Ганка в конюшню, а там опять огорчение: кобыла обгрызла пустые ясли, жеребенок, грязный, как свинья, таскал солому из подстилки.
— У Кубы сердце лопнуло бы, если бы он тебя таким увидел! — прошептала она, накладывая им в ясли сена и гладя теплые, мягкие морды.
Дальше она не пошла: ее вдруг охватило чувство отвращения и равнодушия ко всему на свете, слезы поднялись к горлу, и, привалившись к нарам Петрика, она заплакала, сама не зная о чем.
Силы внезапно оставили ее, сердце тяжелым камнем лежало в груди. Нет, не может она больше бороться с судьбой, не может! Она почувствовала себя всеми покинутой и такой одинокой, как дерево, выросшее на открытом пригорке и ничем не защищенное от непогод. И душу-то не с кем отвести! И конца не видно ее горькой доле! Ничего! Только давись постоянно слезами, растравляй душу обидой и горем. Вечно мучайся и жди еще худшего!..
Жеребенок лизал ей лицо, а она бессознательно прижималась головой к его шее и плакала все сильнее.
На что ей все это хозяйство, богатство, почет, если за всю жизнь она не знала ни одной минуты счастья, ничего, ничего! Она причитала так жалобно, что кобыла даже заржала, повернула к ней голову и стала рваться на цепи.
Дотащившись до избы, она взяла на руки ребенка и, кормя его, бессмысленно смотрела в запотевшее окно, по которому текли струйки дождя.
Ребенок был что-то беспокоен, пищал и метался.
— Тише, маленький, тише! Вот приедет отец, привезет тебе петушка… Вернется, посадит сыночка на коня… Не плачь, дитятко… Баюшки-баю… Вернется твой батька, вернется!.. — напевала она, укачивая его на руках и ходя по избе. — А может, и вправду вернется! — вдруг сказала она себе и остановилась.
Ее даже в жар бросило, бодро распрямила она согнутые плечи, и такая радость залила душу, что ей уже захотелось сейчас же бежать в чулан, нарезать для Антека свинины, послать к Янкелю за водкой. Она даже шагнула было к сундуку, чтобы принарядиться для встречи, но раньше, чем дошла, вспомнились ей слова кузнеца, словно ястреб острыми когтями впился в ее наболевшее сердце. Она застыла на месте, оглядывая комнату испуганными глазами, как человек, ищущий спасения и не знающий, что делать.
"А если он совсем не вернется?.."
— Господи, Господи! — простонала она, хватаясь за голову.
Она боялась повторить вслух эти слова, а они гудели в ней, как в колодце, и воплем ужаса поднимались из груди к горлу.
Дети подрались, подняли крик, она выгнала их за дверь и принялась готовить завтрак, так как проголодавшаяся Юзя уже раз-другой заглядывала в комнату, — посмотреть, готово ли.
