Франс Бенгстон - Викинги
У этого типа паруса долгая биография. Начальной ее строкой можно, пожалуй, считать уже упоминавшийся рельеф гробницы египетского вельможи Ти. На нем воспроизведено судно не с обычным для Египта широким горизонтальным или квадратным парусом, а с сильно вытянутым вертикальным, причем правая его сторона — подветренная — косо срезана по всей высоте полотнища. Для чего? Дело в том, что с таким парусом, похожим на перевернутую трапецию и заметно уменьшающим сопротивление воздуха, намного легче маневрировать судном, идущим вниз по течению единственной в Египте реки, то есть против ветра, ибо на североафриканском побережье преобладают северные ветры... Но изображение это не имеет аналогов, и можно почти с уверенностью утверждать, что если даже судно на рельефе египетское, то парус — финикийский: жители Леванта вписали немало выдающихся страниц в историю древнеегипетского судостроения и мореплавания. Однако традиционный консерватизм египтян, обусловленный требованиями религии, отторг это новшество.
Зато эта идея пережила века на своей родине. И получила второе рождение, когда Левант стал римской провинцией. Впрочем, необычный этот парус прекрасно был известен и грекам. Первым его упомянул в своей «греческой истории» полководец и писатель Ксенофонт, ученик Сократа: акатий. Это слово хорошо знали также историки Геродот и Фукидид — они называли так судно, имея, быть может, в виду именно его парус. (Древние были большими любителями метонимии, сплошь и рядом можно встретить «мачта» вместо «судно» или «соль» вместо «море». Таких примеров — легион). Акатий упоминают трагик Эврипид, поэт Пиндар, историк Полибий, писатели Лукиан и Плутарх. Разное время, разные берега...
Ксенофонт не был моряком, и его описание столь же кратко, сколь и туманно. Из него можно заключить, что акатий — это вспомогательный косой парус, управлявшийся только одним шкотом и устанавливавшийся на специально для него предназначенной наклонной носовой мачте. Акатий, по-видимому, явился следующим и весьма логическим шагом от того паруса на египетском судне: от первоначального четырехугольника здесь осталась нетронутой только верхняя шкаторина, крепившаяся к рею, а боковые грани срезаны гораздо круче — так, что нижняя исчезла совсем. Возможно, акатий имел и некоторые варианты: например, мог срезаться лишь один угол, так что парус представлял собой перевернутый прямоугольный треугольник. Но это — только догадка, хотя и небезосновательная.
Его разновидностью можно считать парус, изображенный на одной помпейской фреске, называвшийся римлянами (например, Сенекой, Луканом, Стацием) «суппарум» и тоже послуживший предметом ожесточенных споров. Формой он напоминает вымпел, свисающий с рея косицами вниз. И действительно, христианский писатель III века Квинт Септимий Тертуллиан употреблял это слово именно в таком значении — флаг, вымпел. Суппарум тоже управлялся лишь одним шкотом, прикрепленным к левой косице, тогда как правая была привязана к борту.
Суда акатий были одним из излюбленных типов пиратских пенителей моря. Прежде всего — из-за их быстроходности и маневренности. То и другое давал парус акатий. Похожий парус несли на своей мачте, установленной в середине корабля, и либурны. Его называли еще эпидромом — «сверхскоростным». Наконец, к этому же семейству можно причислить арабский парус дау — тоже похожий на сильно деформированную трапецию (сильнее, чем парус с рельефа Ти). Не исключено, хотя утверждать это ни в коем случае нельзя, что эту форму паруса арабы окончательно оформили после покорения ими Египта и Леванта: в Александрии и Суре были прославленнейшие верфи, верно и долго служившие новым хозяевам.
Акатий и дау, как видно, обладали особой быстроходностью благодаря своим парусам. И это не могло остаться незамеченным, в том числе и на атлантическом побережье Европы, особенно после завоевания арабами Пиренейского полуострова.
И вот — первое, что бросается в глаза,— необыкновенное сходство акатия и норманнского паруса. Причем не только сходство формы. Ими и управляли одинаково. На ковре совершенно отчетливо видно, как нижний, острый конец паруса почти незаметно переходит в толстый шкот, его держат в руках матросы, располагавшиеся чуть впереди кормчего (как и на помпейской фреске), или сам кормчий. Быть может, таков был живописный прием, указывавший на краткость рейса и благоприятную погоду: в противном случае шкот был бы привязан к мачте (как, например, на картинах Рериха «Иноземные гости» и «Славяне на Днепре»). Так как надутый ветром парус трудно удерживать долго в руке, вероятно, его шкот одним-двумя шлагами набрасывался на какое-нибудь дерево. Точно так же поступали на реках, где чаще и оперативнее приходилось приспосабливаться к капризам ветра, течения и извивам берегов.
Отправляясь в торговые рейсы, купцы Севера по примеру греков и арабов объединялись в большие флотилии, чтобы успешнее противостоять пиратам. Часто такие сообщества становились постоянными, включали в себя одних и тех же, хорошо проверенных в деле судовладельцев и назывались фелагами. Если же когги выступали в военный поход, их снабжали ложной палубой и размещали под ней до сотни вооруженных головорезов (увы, точно так же поступали и пираты!). Такие когги назывались фреккоггами («военными», «опасными», «храбрыми»). На носу и корме у каждого когга укреплялись деревянные, обнесенные релингами помосты — боевые площадки для воинов на случай отражения морской атаки. Носовой помост был как бы насажен на форштевень, и эта верхняя часть форштевня служила дополнительным прикрытием.
«Кудруна» описывает такой корабль, принадлежавший владетельному государю, достаточно подробно, хотя и не без преувеличений, вообще свойственных эпосу. Его построили из кипариса, как известно, не поддающегося гниению, мачты оковали для прочности стальными обручами, шпангоуты и якоря отлили из тяжелого серебра, концы червленых весел оправили золотом. Якорные канаты для фризских кораблей доставлялись обычно из Багдада (как, вероятно, и кипарис), они славились особой прочностью. Из Аравии или других восточных стран привозили и шелковые полотнища, из них фризы сшивали трапециевидные (явно арабского происхождения) паруса — чаще всего белые, чтобы на их фоне можно было достаточно подробно разглядеть вышитый герб судовладельца или крест странствующего рыцаря. Снаряженный таким образом корабль с наступлением весны выходил в море.
Ранний когг.
Позднее все когги стали палубными и обзавелись надстройкой в средней части, а релинги боевых помостов превратились в сплошную, богато орнаментированную зубчатую ограду — имитацию башни. Такие сооружения — форкастль и ахтеркастль — со временем стали самыми настоящими башнями и обеспечивали вместе с «вороньим гнездом» на мачте, где тоже укрывались лучники, пращники и арбалетчики, достаточно надежную защиту. Их переняли и другие народы моря, в том числе норманны.
С ростом купеческих товариществ и их товарооборота корабли постепенно совершенствовались. Рулевое весло, крепившееся прежде в петле по правому борту в кормовой части, переместилось к ахтерштевню, в диаметральную плоскость судна, Это придало копу и кнорру лучшую устойчивость на курсе и свело до минимума всяческие случайности, связанные с действием ветра и волн. В XIII веке кормовое весло исчезло, корабли стали управляться навесным рулем. Появились бушприт и подпалубные помещения (иногда с окнами), прочный стоячий такелаж рационально дополнился бегучим, это облегчило работу с парусом.
Каковы были их экипажи? Как ни странно, но этот вопрос тоже из области загадок. Первоначально, по-видимому, веслами ворочали сами воины, специальных гребцов не было: с этого начинали и греки — достаточно вспомнить пятидесятивесельные корабли (пентеконтеры) аргонавтов, Одиссея, Менелая. Эта традиция еще сохранялась в V веке: Хенгист и Хорса прибыли в Британию с шестьюдесятью дружинниками на двух кораблях, каждый из них был тридцативесельным.
Олав Святой вышел однажды в море на двух больших торговых кораблях с двумястами двадцатью воинами (стало быть, по сотне с лишним на каждом), да еще при этом пустил на дно военную галеру: он поставил свои безобидные на вид суда по сторонам пролива, протянул между ними толстый канат, притопив его, а когда киль ничего не заподозрившей ладьи оказался точно над ним, на обоих кораблях по команде энергично заработали грузовые лебедки, после чего «корабль был поддет канатом, его корма поднялась вверх, а нос погрузился в воду. Вода хлынула в носовую часть корабля, затопила его, и он перевернулся». В другом случае Олав снарядил пять военных кораблей, а людей у него было около трехсот, примерно по шестидесяти на корабль. «Сага о Сверрире» упоминает эскадры из двадцати, четырнадцати и... одного корабля.
