Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т.13. Мечта. Человек-зверь
«Если огонь в топке будет достаточным и в котле будет вода, поезд пойдет дальше, только сначала с большей скоростью. Давление усилится, скорость в течение некоторого времени будет увеличиваться, потом уменьшится, и в конце концов машина остановится из-за отсутствия огня. Это сможет длиться полчаса — три четверти часа, но произойдет именно так… Во всяком случае, ночью в течение получаса поезд может бешено мчаться… Остановка в трех лье от обычного места, среди ужасных опасностей. Впереди поезда». Этот технически возможный случай Золя также использовал в романе.
Большие затруднения представил для Золя выбор заглавия для нового произведения. В его бумагах можно найти около шестидесяти названий, которые затем были отвергнуты: «Пробуждение волка», «Хищники», «Те, которые убивают», «Без разума», «Во власти инстинкта», «Страсть к убийству», «Наследственное зло» и др. Одно время Золя думал остановиться на заглавии «Человек, который убил». Только в процессе непосредственной работы над романом он находит удовлетворяющее его название — «Человек-зверь». Весной 1889 года Золя разрабатывает подробный план романа («Набросок»), а летом начинает писать. 5 июня он сообщает Полю Алексису: «Я серьезно принялся за работу, уж окончил первую главу „Человека-зверя“ и атакую вторую. Всего будет двенадцать глав». 27 августа он пишет своему издателю Шарпантье: «Я с остервенением работаю над романом. Закончу его, наверное, к первому декабря… Мне безумно хочется как можно скорее разделаться с „Ругон-Маккарами“. Я испытываю большой творческий подъем, чувствую себя прекрасно, и мне кажется, что я еще все тот же двадцатилетний юноша, готовый, как и раньше, своротить горы».
Весь большой фактический материал, собранный для романа «Человек-зверь», оказался подчиненным главным образом физиологической проблеме. В «Наброске» Золя следующим образом определил окончательный замысел книги: «Прежде всего изучение наследственной преступности у Этьена, затем описание судейских и железнодорожной администрации и, наконец, поэма большой магистрали… Вот три задачи; я хочу, чтобы изучение преступности Этьена играло бы главную роль, стало бы центром всего».
Роман «Человек-зверь» во многом является возвращением к ранним произведениям Золя, к тезису «Экспериментального романа» — «наследственность оказывает определяющее влияние на интеллект и эмоциональную деятельность человека».
Поступки персонажей определяются не сердцем, не разумом, наконец, не бытием, а каким-то «роковым» стремлением к разрушению, насилию, убийству. Все они, начиная с Северины и кончая Кабюшем, примитивные «люди-звери», живущие бессознательно, подчиняясь лишь физиологическим законам. Как и в ранних романах Золя, описание темпераментов, физиологических казусов подменяет, по сути дела, изображение духовной жизни человека. Не случайно сам Золя несколько раз и в письмах и в «Наброске» сопоставляет роман «Человек-зверь» с «Терезой Ракен».
Влиянию наследственности Золя подчиняет характер и судьбу центрального персонажа. Как можно видеть выше, по первоначальному замыслу, героем романа должен был быть Этьен Лантье. «Я могу сделать героем только Этьена Лантье, Этьена из „Жерминаля“», — записывает Золя в «Наброске» и добавляет, что Этьен после подавления забастовки на шахте становится машинистом на железной дороге. Однако характер Этьена Лантье, руководителя забастовки, никак не соответствовал образу человека, носящего в себе патологическую страсть к убийству. Логика развития образа, художественная правда не вместилась в искусственные рамки натуралистической концепции. И в связи с этим Золя решает изменить генеалогическое древо Ругон-Маккаров, опубликованное в 1878 году. Он наделяет Жервезу Маккар еще одним сыном, о котором раньше не было и речи ни в «Карьере Ругонов», ни в «Западне», и вводит в окончательный вариант генеалогического древа (опубликован как приложение к роману «Доктор Паскаль», 1893) новый персонаж — Жака Лантье, перенеся на него первоначальную характеристику Этьена: «Алкоголическая наследственность, приводящая к безумной страсти убийства. Состояние преступности. Машинист».
Жак Лантье — прирожденный преступник, его патологическая страсть роковым образом предопределена, противоречит его робкой и скромной натуре, не зависит ни от воспитания, ни от профессии; он убивает безо всякой причины, повинуясь лишь страшному инстинкту живущего в нем человека-зверя. Такая трактовка привела к упрощению характера: по сути дела психология Жака в романе не раскрыта, так как она подменена патологической физиологией.
Увлекшись биологической темой, Золя тем самым неизбежно обеднил все свое произведение. Изучение жизни железнодорожников давало ему богатейший материал для интересного и глубокого изображения рабочих. Однако по сравнению с «Западней» и «Жерминалем» картина жизни здесь значительно сужена. Маниакальные убийцы (в романе из десяти главных персонажей шесть умирают насильственной смертью, а двоих присуждают к пожизненной каторге) заслонили писателю острейшую социальную проблему его времени — положение рабочего класса. Да и Жак интересует его не как представитель нового класса, а лишь как патологический казус. Во время работы над «Человеком-зверем» Золя получил письмо от одного служащего бельгийской железнодорожной компании, который предлагал ему сведения об условиях жизни и труда железнодорожных рабочих. Автор письма добавлял, что рабочие приняли бы новый роман Золя, рассказывающий правду о злоупотреблениях, несправедливостях и бесправии на железных дорогах, с такой же радостью, с какой шахтеры встретили выход «Жерминаля». Однако Золя не воспользовался этим материалом.
Все же было бы неверным утверждать, что в романе «Человек-зверь» совершенно не затронуты социальные вопросы. Если Жак Лантье ужасен своей манией, то рядом с ним изображены персонажи, отвратительная сущность которых имеет явно социальную окраску. Животное, жестокое начало преобладает в образах многих буржуа, и это уже не влияние наследственности, а проявление звериных законов буржуазного общества. Насильник и развратник, председатель суда Гранморен пользуется властью, почетом, безнаказанностью; в душе Мизара жадность вытравляет все человеческое; Золя показал ничтожество чиновников, трусость и продажность судейских, лицемерие и фальшь суда, который стремится скрыть истину в деле об убийстве Гранморена, чтобы не скомпрометировать влиятельных лиц.
В романе передана тревожная обстановка последних лет Второй империи, атмосфера доносов и взаимной слежки. Золя отмечал в «Наброске»: «Государство расшатано всеобщей преступностью, наступил кризис Империи, и то, что случилось со старым судьей, может ускорить ее крушение (я покажу последние годы Империи). Именно это свяжет роман с историей Второй империи». Финал романа «Человек-зверь» относится к тому же историческому моменту, что и финал романа «Нана»: франко-прусская война 1870 года и крах реакционного режима Второй империи. Империя Наполеона III, неудержимо катящаяся к своей позорной гибели, изображена Золя в символическом образе паровоза, мчащегося без машиниста навстречу неизбежной катастрофе. Золя отмечал в «Наброске»: «Показать поезд, полный веселых, не подозревающих опасности солдат, которые горланят патриотические песни. Этот поезд будет символом Франции». Таким образом, в конце роман «Человек-зверь» поднимается до большого социального обобщения.
К числу бесспорных достоинств произведения относятся пейзажи, связанные с железной дорогой; они играют в романе значительную роль и имеют определенную смысловую нагрузку. Человеку-зверю с его разрушительными инстинктами автор противопоставляет созидательную силу человеческой мысли и разума, воплощенную в стремительно мчащихся поездах и гудящих телеграфных проводах. Начиная с романа «Чрево Парижа» Золя последовательно утверждает новую, необычную для его современников красоту индустриального пейзажа. Он раскрывает эстетическую сторону непривычных для искусства объектов изображения: дымы паровозов, переливы огней на подъездных путях и т. д. Описание вечернего вокзала Сен-Лазар у Золя напоминает известную серию картин художника-импрессиониста Клода Моне («Вокзалы», 1877), изобразившего вокзал Сен-Лазар в разное время суток при различном освещении. Железная дорога, так же как Центральный рынок в «Чреве Парижа», как сад Параду в «Проступке аббата Муре», как бы становится неодушевленным героем романа. Машины, паровозы, изображены писателем с такой любовью, что они воспринимаются как живые существа. Это прежде всего относится к паровозу Жака, носящему даже женское имя Лизон. В самом Жаке машина пробуждает самые добрые человеческие чувства, гибель Лизон описана с большой трагической силой, словно смерть человека.
