Марк Твен - Том 12. Из Автобиографии. Из записных книжек 1865-1905. Избранные письма
Я попросил Артура опустить прежнее шуточное вступление и напечатать только самый рассказ калифорнийца. Скажите ему, что я собираюсь использовать это вступление в книге, которую пишу сейчас.
Я кончил «Этих необыкновенных близнецов» позавчера вечером. В них что-то около шестидесяти — восьмидесяти тысяч слов, — я не считал.
Последняя треть книги меня совершенно удовлетворяет. Сегодня я начинаю полную и решительную переделку первых двух третей: изменяю общее построение, выдвигаю на первый план два второстепенных персонажа, выбрасываю одно из главных действующих лиц и отвожу близнецам второстепенное, хотя и довольно заметное место.
Одни из второстепенных персонажей становится теперь главным героем, н я назову книгу в его честь: «Простофиля Вильсон».
Желаю вам веселого рождества, всяческого благополучия и счастья,
С. Л. Клеменс.
48
ФРЕДУ ДЖ. ХОЛЛУ
30 июля 1893 г.
Дорогой мистер Холл!
На этот раз «Простофиля Вильсон» получился более чем удачным! Даже миссис Клеменс, самый придирчивый и строгий критик, признала это без оговорок и ограничений. Прежде она не соглашалась на опубликование этой книги ни при моей жизни, ни после моей смерти. Я оторвал близнецов друг от друга, превратил их в две отдельные личности и оттеснил на задний план, — теперь они просто мимолетные тени, не играющие важной роли; вся их сюжетная линия выкинута из книги. Тетушка Бетси Хейл исчезла целиком и полностью, не оставив ни малейшего следа; тетушка Пэтси Купер и ее дочь Ровена почти исчезли и почти не появляются на сцене. Сюжет строится на убийстве и сцене суда: с первой же главы все его развитие ведет без уклонений или побочных линий прямо к убийству и суду; все, что делается, говорится или происходит, является подготовкой к этим двум событиям. Поэтому с самого начала и до конца на первом плане три — и только три — персонажа: Простофиля Вильсон, «Том» Дрискол и его мать — негритянка Роксана; никто из остальных не выделяется, не замедляет развития сюжета, не отвлекает внимания читателей. Поэтому-то сцены и эпизоды, которые прежде были наиболее сильными, стали теперь еще сильнее.
Когда я начинал эту последнюю переделку, повесть содержала восемьдесят одну тысячу пятьсот слов, теперь она содержит их только пятьдесят восемь тысяч. Я выбросил все, что замедляло развитие сюжета, — даже описание миссисинского парохода! Нет ни погоды, ни пейзажей, — повесть предельно облегчена для наискорейшего движения вперед.
Ну так чего же может стоить эта книга? Она лишь на три тысячи слои короче «Американского претендента», за которого синдикат заплатил двенадцать с половиной тысяч долларов. А ведь в нем не было ничего нового, в то время как отпечатки пальцев в этой книге тема еще никем не затронутая, предмет абсолютно новый, прелюбопытнейший и способный заинтересовать кого угодно.
Я больше не хочу иметь дело с синдикатами,— то есть за двадцать тысяч долларов я согласился бы, но их я получить не смогу; однако не наведете ли вы справки, какова будет предельная цифра «Космополитена»?
Постарайтесь сделать для меня все, что в ваших силах, — я не сплю ночей, мучимый видениями приюта для бедняков.
И это — несмотря на обнадеживающий тон вашего письма к Ленгдону от одиннадцатого числа (оно только что получено), так как надежда в моей душе почти угасла. Будущее выглядит таким унылым, таким невыразимо унылым!
Со временем я собираюсь продолжить рассказ о плаванье по Роне в лодке, но не теперь, — нам предстоит слишком бродячая жизнь. Кое-что из него я порвал, однако осталось еще пятнадцать тысяч слов, которые миссис Клеменс одобрила и которые мне нравятся. Возможно, я примусь за него будущей зимой в Париже, по только если буду совершенно уверен, что смогу писать его так, как мне нравится.
В противном случае я опять возьмусь за «Адама» и обработаю его столь дружески и почтительно, что он станет вполне приемлемым для воскресных школ. Сегодня я обдумывал первые дни его жизни и облекал за него в слова его детски-наивные впечатления и суждения.
«Простофилю Вильсона» вышлю через несколько дней. Когда получите, дайте телеграмму:
БРАУНШИН ЛОНДОН ДЛИ МАРКА ТВЕНА ПОЛУЧИЛ.
Я собираюсь отправить вам «Простофилю Вильсона»... ну, скажем, завтра. Пожалуй, на время он меня выручит. Я почти жалею, что закончил его: работа над ним была очень приятной и отвлекала мои мысли от забот.
Мы уедем отсюда дней через десять, но врачи снова изменили наши планы. Вероятно, мы пробудем в Богемии или где-нибудь поблизости до конца сентября, а потом отправимся в Париж отдохнуть.
Искренне ваш
С. Л.. К.
P. S. Едва я запечатал конверт, как вошла миссис Клеменс, прочла ваше письмо и глубоко огорчилась.
Она думает, что в каком-то из своих писем я упрекал вас. Она говорит, что восхищается тем, как вам удалось сохранить корабль на плану во время этой бури, когда уже столько флотов пошло на дно; что, насколько она может судить по письмам своих родных о положении дел в Америке, вы совершили чудо; что вы заслуживаете только похвал и сердечнейшей благодарности и что она не допустит, чтобы вас хоть в чем-нибудь упрекали.
Я сказал ей, что никогда вас и не упрекал, что мне это и в голову не приходило. И сказал, что вскрою конверт и напишу все это.
Миссис Клеменс велит мне написать, чтобы вы месяц-другой не высылали нам денег, — мы должны оказать вам хоть эту помощь, единственную, которая в наших силах. Отлично — я согласен (и от всего сердца), однако было бы неплохо, если бы братец Чатто прислал свой ежегодный взнос. Неделю тому назад я послал ему письмо по совсем другому делу — просил его подписать меня на «Дейли ньюс» (я, собственно, хотел деликатно напомнить ему, что подошло время платежа), но, очевидно, я адресовал конверт вам или кому-нибудь еще, потому что не получил от него ответа и не получаю «Дейлп ньюс».
49
ОЛИВИИ КЛЕМЕНС
Нью-Йорк, 28 сентября 1893 г.
Любовь моя! Где ты и как ты себя чувствуешь? Я думаю, что ты в Ботцене, и от всего сердца надеюсь, что ты здорова и бодра. Я здоров и довольно бодр, хотя при подобных обстоятельствах мне трудно сохранять бодрость Издательство, как ты знаешь, в тяжелом положении. Вот уже три недели я стараюсь продать его целиком или хотя бы долю в нем, чтобы избежать катастрофы, но до сих пор нам еще не сделали приемлемого предложения. После долгих и тяжелых хлопот мне удалось добиться отсрочки наиболее близких платежей по векселям, и теперь у нас есть маленькая передышка, которая даст нам возможность осмотреться и продолжать наши попытки. Время сейчас необычайно тяжелое.
Что касается «Машинной компании», все застыло на мертвой точке, они там охвачены унынием и пали духом. Они пытаются слить Чикагскую и Нью-Йоркскую компании в одну, на лучшей и более деловой основе. Возможно, это им удастся, — по правде говоря, это вообще может удаться только в такое время, как сейчас. Но теперь все исполнены смирения, все готовы пойти на уступки и даже на жертвы — и это вместо прежней гордости и уверенности в себе. Слава богу, мне не приходится вести дела еще и этой компании. Подождем и посмотрим, что будет дальше.
Иногда я начинаю бояться, что мне снова придется прибегнуть к этим ужасным публичным чтениям. Что же, раз надо, то надо, но я пойду на это, только если меня к тому принудит абсолютная необходимость. В этом случае я, пожалуй, начну с Индии и Австралии, а по Америке совершу турне, когда времена станут лучше. Как ты думаешь, сможешь ли ты поехать со мной? Я от души надеюсь, что до этого не дойдет, но мне все чаще кажется, что другого выхода не будет.
Причина этой беды сводится к одному — три года назад мистер Холл (и я тоже) проявил невообразимую глупость, не поняв, что «Библиотека американской литературы» — бремя для нас непосильное, а это мог понять даже ребенок. Ему следовало бы попытаться избавить нас от этой обузы добрых три года назад.
Как я уже писал, у нас хотели купить «Библиотеку американской литературы», но на неприемлемых условиях. Надо осмотреться и подумать, что можно будет сделать.
Я пишу тебе все это с болью в сердце, — я молчал, пока не мог написать ничего определенного: ибо пока мы не знали, какие условия нам собираются предложить, еще была надежда, что сумма будет достаточно велика и поможет нам выбраться живыми из этой страшной ловушки. Может быть, сумма будет несколько увеличена, но я на это не надеюсь,
Я тебя так люблю и мне так больно сообщать тебе подобные новости, когда ты далеко и одна среди чужих людей! Я люблю тебя всем своим существом.
Сэмюел.
50
ОЛИВИИ КЛЕМЕНС
«Плейерс», 15 февраля 1894 г., 11.30 вечера.
Ливи, родная!
Вчера я обсудил с мистером Роджерсом все мои разнообразные дела, и мы решили, что я вполне могу выехать в Европу 7 марта из Нью-Йорка. Поэтому его личная секретарша мисс Гаррисон письмом заказала мне билет, и я, не тратя времени, телеграфировал тебе, что буду в Саутгемптоне 14 марта, а в Париже — 15-го. Как у меня забилось сердце при мысли, что я скоро увижу тебя!.. Ну, не буду отвлекаться. Сегодня после бильярда я впервые со всеми подробностями обрисовал мистеру Роджерсу катастрофическое положение Уэбстера. Мне было крайне неприятно обременять всем этим его доброе сердце и переутомленный мозг, но он сам вызвался взяться за это дело и сказал, что оно его нисколько не обременит, что работать для своих друзей — не труд, а удовольствие. Мы обсуждали эту задачу со всех сторон и убедились, что решить ее но так-то просто, но он думает, что утро вечера мудреней и что, может быть, взвесив все хорошенько, он завтра найдет какой-нибудь выход.
