Винцас Миколайтис-Путинас - В тени алтарей
В воскресенье ему надо было зайти к Глауджюсам, проверить, что сделано за неделю Витукасом. Он пошел с твердым решением поздороваться с Люцией так, как будто ничего не произошло, и сразу же после занятий уйти.
Но едва он вошел в гостиную, как от его решения ничего не осталось. Уже в дверях Люция обняла его и, крепко прижавшись, поцеловала в губы.
— Ступай и скорей кончай заниматься с Витукасом, — сказала она. — Я тебя подожду здесь. До прихода Глауджюса еще целых два часа.
Словно огонь пробежал по жилам Васариса. Просматривая задачи Витукаса, он не переставал ощущать на своих губах поцелуй Люции, нежный запах ее духов кружил голову, словно колдовские чары.
Перелистав тетради Витукаса и задав ему несколько вопросов, он велел мальчику пойти побегать, а сам вернулся в гостиную, где Люция играла на пианино. Едва он вошел, она закрыла ноты, усадила его на диван и села рядом.
— Чем тебя угостить сегодня, Павасарелис? — спросила она, касаясь его руки. — Придвинь мне вон ту коробочку, в ней хорошие сигареты.
Васарису стало не по себе от этого прозвища, напоминавшего юношеские дни, и, подвигая ей сигареты, он сказал, иронизируя сам над собой:
— Не называйте меня больше Павасарелисом. Какой уж я Павасарелис? Скорее осень.
Но она не сдалась:
— О, нет, теперь ты летний зной. Таким ты мне больше нравишься.
Ему не хотелось слушать эти плоские сравнения, он стыдился откровенного заигрывания Люце, но ее близость заглушала неприязнь, он не мог противиться ее женскому обаянию.
Вдруг в передней настойчиво задребезжал звонок и заставил их обоих вздрогнуть. Люция подскочила к зеркалу и торопливо поправила волосы, а Васарис пересел в кресло и закурил. Через минуту Аделе доложила, что «два господина, которые были на пикнике», хотят видеть хозяйку.
Васарис затягивался дымом и мял папиросу, не сводя глаз с дверей, чтобы скорей увидеть, кто же эти два господина, а когда увидел, готов был сквозь землю провалиться от досады. Это был Индрулис и тот франт, имени которого Васарис так и не узнал.
Здороваясь с хозяйкой и целуя ей руку, Индрулис сказал:
— Мы с господином Александром вспомнили прошлое воскресенье и не утерпели — решили проведать вас и удостовериться, что вы здоровы, веселы и хорошо себя чувствуете. Вижу, что и ксендз Васарис пришел с той же целью. Странно, что наши пути так часто скрещиваются, — добавил он, повернувшись к Васарису и двусмысленно улыбаясь.
Люция притворилась очень довольной и отвечала в том же тоне:
— Приятно, что вы меня не забываете. Правда, мы славно прокатились на троицу? Только вот господин Васарис был не очень весел, по крайней мере вначале.
— Ну, ему, как поэту, пристала меланхолия, — будто бы оправдывая его, сказал Индрулис.
Люция приказала Аделе подать кофе и, попросив извинения, вышла в столовую. Индрулис проводил ее цинично-насмешливым взглядом и таким же взглядом окинул Васариса с головы до ног. Людас инстинктивно оглядел себя, но спохватился слишком поздно: на левом плече остались следы пудры и женский волос.
Ничто не ускользнуло от глаз Индрулиса. Он засмеялся, лукаво подмигнув и показывая глазами на пудру:
— Ей богу, Людас, не будь ты ксендзом, я бы подумал, что это свидетельство победы, которой ты можешь гордиться… Поздравляю!
А франт поделился собственным опытом:
— Пудра, губная помада и мел на ботинках иногда здорово подводят.
В дверях показалась Люция, и циничные улыбки мигом исчезли с лиц гостей. Вскоре на столе появились кофе и ликеры. Гости потягивали приятную влагу, курили, рассказывали смешные случаи, анекдоты, ввертывали комплименты хозяйке. Вернулся с прогулки Витукас и, увидав, что Глауджюса нет, зашел в гостиную похвастаться пойманной бабочкой. Индрулис, услыхав, что Васарис крестный отец мальчика и занимается с ним, значительно покачал головой и протянул:
— А-а… Ну, это дело другое. Теперь все понятно. Вышли они все вместе и тут же у дверей распрощались.
Индрулис с франтом отправились своим путем, а Васарис пошел домой. Теперь он был почти уверен, что вскоре услышит о себе и Люции были и небылицы и что эти слухи, если не прямо от Индрулиса, то из десятых уст в конце концов дойдут до Ауксе. Изо дня в день он ждал этого.
Первым откликнулся Стрипайтис. Однажды вечером, запыхавшись, он ввалился к Васарису и, едва успев поздороваться, выпалил:
— Ну, молодчина, директор! Говорят, что ты завел роман с двумя каунасскими красавицами: с одной дамой и с одной барышней. Ох, уж эти мне поэты!
— Откуда такая точная информация? — спросил Васарис.
— В Каунасе, брат, не спрячешься. Ты чихнешь перед сеймом, а в Шанчяй ответят «будь здоров!» Ну, а Гражулите и Глауджювене — дичь крупная. Ой, берегись, Людас! Смотри, попадет тебе!
— Расскажи хоть толком.
— Встретил я вчера Мяшкенаса. Поболтали немного. Вот он мне и говорит: «Слушай, не можешь ли ты предостеречь милого Васариса, а то как бы он не попал в историю. Мне, говорит, Индрулис рассказал подозрительные вещи. Неудобно, говорит, как-никак, директор гимназии, известный поэт… Жалко, мол, человека!» Черта с два жалко, думаю. Завидуешь ты, вот что! Я и не подумаю предостерегать тебя, скорей подзадорю. Будь мужчиной и не обращай ни на кого внимания!
Васарису было противно все это слышать, и он ничего не ответил Стрипайтису.
— Глауджювене-то, оказывается, бывшая докторша из Науяполиса, — продолжал депутат. — Я был с ней когда-то знаком. Теперешний муж ее ловкий спекулянт, бестия. Поведи и меня как-нибудь к ним. А баронессу помнишь? Невредная бабенка была!
— Где она теперь? — полюбопытствовал Васарис.
— Черт ее знает. После войны в Литву не вернулась. Имение во время земельной реформы разбили на участки, в центральной усадьбе сидит уполномоченный барона.
После ухода Стрипайтиса Васарис долго шагал по комнате, размышляя о том, как легко в Каунасе приобрести дурную славу. Люди варятся здесь в собственном соку и, преследуя других, дрожат за свою шкуру. Одно было ясно: Индрулис начал действовать и поступил неглупо, избрав поверенным профессора Мяшкенаса.
Почти в то же самое время услыхал Васарис подобное же предостережение из уст Варненаса. Однако историк литературы отнесся к сплетне серьезней, чем Стрипайтис.
— Мне очень жаль, — сказал он Васарису, — что эта милая, веселая девушка, с которой я познакомился когда-то на твоих проводах, так изменилась. Я еще тогда замечал, что вы льнете друг к другу, как мухи к меду. Но теперешняя госпожа Глауджювене, право, не заслуживает твоего внимания. Влипнешь в какую-нибудь глупейшую историю, потом у всех на языке будет твое имя.
Заботливость товарищей начала изрядно раздражать Васариса. Он уже готов был поступить им назло. Поэтому, выслушав Варненаса, Васарис резко ответил:
— Так что ж? Может быть, ты и сам состоишь в числе моих аргусов?
— При чем же тут аргусы? Прими это как дружеское предостережение, и больше ничего.
— Ну и спасибо. Только я считаю такие разговоры бессмысленными. Я ведь и сам недоволен своими отношениями с госпожой Глауджювене и вскоре прекращу их, но совсем по другим мотивам. Все вы хотите отпугнуть меня от Люции ссылками на ее дурную репутацию, угрозами «неприятных историй». Но я не придаю этому никакого значения. Я ее знаю лучше вас всех, знаю, почему она стала такой, понимаю ее и мне ее жаль. По моему глубокому убеждению человека надо судить по всей его жизни, а не по отдельным поступкам. Пережитые в прошлом страдания могут оправдать или хотя бы объяснить позднейшие заблуждения.
— Напрасно ты горячишься, — сказал Варненас, — вся эта философия, может быть, и верна, но в обыденной жизни мы в такие тонкости не вдаемся и вынуждены довольствоваться обычным здравым смыслом, оглядываясь на общепринятые нормы поведения и общественное мнение. Ничего не поделаешь, раз мы живем в обществе, то должны с ним считаться, хоть оно и несовершенно. Иначе невозможна социальная жизнь.
— Нет. Если я твердо уверен в противном, то и не буду считаться.
Варненас скептически улыбнулся.
— Извини, но если это не хвастовство и не поза, то просто праздная болтовня.
— Ты хочешь сказать, что я до сих пор считался с общепринятыми нормами?
— Да.
— Не думай, что я поступал так из уважения к ним.
— Так почему же?
— У меня не было твердого, ясного мнения.
— Вряд ли оно у тебя будет когда-нибудь.
— Правда, я слишком долго взвешиваю pro и contra[200], поэтому мне необходим был сильный внешний стимул.
Тут они, как это часто бывало, увязли в анализах и рассуждениях, пока Варненас не заметил:
— Вот куда мы заехали. Начали с госпожи Глауджювене и добрались до этических и психологических проблем.
— Все пути ведут в Рим, — закончил разговор Васарис.
