Божена Немцова - Бабушка
Потеряется ли что, корова ли не дает молока, или кто кого сглазит — кузнечиха во всем поможет, все разгадает. Рассказала ей Викторка чистосердечно, что с нею случилось.
– И ты с ним слова не промолвила? — пытала ее кузнечиха.
– Ни единого словечка.
– А он ничего съестного не давал тебе, не пересылал ли через солдат яблоко или пряник?
– Ничего, кумушка, ничегошеньки! ... Да ведь ни один солдат с ним и не водится, очень уж он важничает, видать, сроду такой нелюдим; так и в деревне у нас говорили.
– Это упырь, — заявила кузнечиха. — Но ты ничего не бойся, Викторка; помогу тебе, еще не поздно. Завтра принесу я кое-что, и ты эту вещь держи завсегда при себе. Утром, как пойти тебе из горницы, никогда не забывай окропить себя святой водой и сказать: «С нами бог, сгинь-пропади, нечистая сила!» Когда пойдешь по полю, не смотри ни назад, ни по сторонам, а если солдат заговорит с тобой, не гляди на него, хоть бы пел он тебе самые сладкие речи. Он и голосом может околдовать — так ты затыкай уши от греха! Запомни мои слова. Ежели через несколько дней тебе не полегчает, придется другое средство попытать: придешь ко мне снова.
Викторка ушла домой обрадованная, в надежде что станет теперь у нее на душе легко и весело, как бывало прежде. На другой день кузнечиха принесла ей какой-то предмет, зашитый в красный лоскутик, и сама повесила Викторке не шею, строго-настрого наказав не снимать и никому не показывать. Вечером, когда Викторка косила траву, она заметила, что неподалеку у дерева кто-то стоит, и почувствовала, как кровь прилила к лицу, но совладала с собой и ни разу не оглянулась. Окончив работу, она так быстро побежала домой, будто земля под ней горела. Минуло три дня, настало воскресенье. Мать пекла пироги, отец пошел приглашать на обед учителя и соседей, по всей деревне кумушки шушукались: «У Микши нынче сговор! . . .»
После полудня явились к Микше трое сельчан в праздничных кафтанах; у двоих на рукавах были приколоты веточки розмарина. Хозяин встретил гостей на пороге, а все домашние, стоя на крыльце, приветствовали их словами:
– Пошли вам боже счастья!
– Вашими устами да мед бы пить! — отвечал сват за отца и сына.
Жених переступил порог последним. С улицы доносились женские голоса: «А славный парень этот Тоник, глядите, как голову держит — олень, да и только, а какая красивая ветка розмарина у него на рукаве! Где это он ее купил? . . .» Мужские голоса отвечали: «Чтож ему не гордиться, ведь он уводит из деревни самую красивую девушку, лучшую плясунью, добрую хозяйку, да к тому же с хорошим приданым ... И впрямь ему повезло!...»
Так думали на селе многие отцы и матери и сердились на Викторку. Почему она чужака выбрала, почему ей не приглянулся никто из своих? Удивлялись, куда она так торопится: что это за каприз такой ... В общем, судили да рядили, как всегда водится в таких случаях.
Вечером был сговор. Учитель составил брачный контракт, свидетели и родители поставили под ним три крестика вместо имен, которые пришлось приписать учителю: Викторка пожала Тонику руку и обещала через три недели стать его женой. На другой день пришли подружки пожелать ей счастья, а когда она вышла на площадь, все ее стали поздравлять: «Пусть бог пошлет невесте всего доброго в жизни!» Заметили только, что когда молодежь закричала хором: «Скучно тебе будет без нас, Викторка! Зачем тебе понадобилось уходить?!» — слезы выступили у нее на глазах.
Несколько дней Викторка оставалась веселой; если нужно было выйти за околицу, шла без страха, который не оставлял ее раньше, пока не носила она на груди кузнечихину ладанку и не была сговорена. Ей казалось, что бояться теперь нечего, и девушка благодарила за то бога и куму, давшую такой хороший совет. Но радость ее была непродолжительна.
Однажды под вечер сидели они с женихом в саду. Беседовали о будущем своем хозяйстве, о свадьбе. Вдруг Викторка замолчала, устремила взгляд на кусты, и руки ее задрожали.
– Что с тобой? — с удивлением спросил жених.
– Посмотри вон на те ветки напротив нас, ты ничего там не видишь? ... — прошептала Викторка.
Парень всмотрелся и сказал:
– Нет, ничего не вижу. А что там такое?
– Мне показалось, что смотрит на нас черный солдат, — шепнула невеста еще тише.
– Ну, погоди! Я положу этому конец! — вскрикнул Тоник и бросился к кусту; но напрасно, там никого не нашел.
– Я ему спуску не дам! Пусть только попробует на тебя заглядываться, узнает, с кем имеет дело! — сердился Тоник.
– Не затевай с ним ссоры, Антонин, прошу тебя. Знаешь ведь, он солдат. Отец сам ходил к ним на Червеную гору; он дорого бы дал, если бы тамошний офицер убрал черного солдата из нашего села ... Но тот сказал, что не может этого сделать, если б даже захотел. А что, мол, солдат смотрит на девушку, в том еще никакой вины нет. Отец там слышал, будто этот егерь из очень богатого рода; он по своей охоте записался на военную службу и может бросить ее, когда захочет. Заспоришь с таким — тебе же плохо придется.
Так сказала Викторка Тонику, и он обещал оставить солдата в покое.
Но на Викторку с того вечера опять нашло тяжелое раздумье; как бы крепко ни прижимала она ладанку к сердцу, оно не переставало беспокойно биться, когда глядели на нее недобрые глаза. Викторка снова пошла к кузнечихе за советом:
– Уж и не знаю, верно, это наказанье божье; нисколечко не помогает мне то, что вы дали, а я ведь все исполнила в точности, — жаловалась Викторка.
– Постой, девка, потерпи, я ему покажу, будь это хоть сам антихрист! Нужно только добыть две его вещи. Покуда я их не достану, сторонись его как можешь. Молись ангелу-хранителю, и за души в чистилище тоже молись, за которые никто не молится. Если какую выручишь, она будет твоей заступницей перед богом.
– То-то и беда, кумушка, что я уж и молиться спокойно не могу, — плакала девушка.
– Вот видишь, девка: долго тянула, тебя нечистая сила и одолела. Ну, даст бог, мы этого дьявола переборем.
Викторка, собрав все свои силы, горячо молилась, а когда мысли начинали разбегаться, вспоминала о страданиях Христа, о деве Марии. Ох, только бы отступила от нее злая сила.
Так боролась она с собой день и два: на третий день собралась Викторка на дальний край отцовского поля за клевером: работнику наказала приехать за ней поскорее — накосить травы недолго! ... На поле-то она шла легко, прыгала, словно козочка, люди останавливались, любуясь ею, уж такая она была ладная .. . Туда-то она ушла сама, а домой привез ее слуга на телеге с зеленым клевером, бледную, пораненную. Нога ее была перевязана белым тонким платком: пришлось нести девушку в дом на руках.
– Матерь божья, святогорская! — вскричала мать. — Что с тобой, дитя мое, приключилось?!
– Занозила я глубоко ногу терновником, дурно мне стало . .. Отнесите меня в комнату, я лягу ... — попросила Викторка.
Положили ее на кровать. Отец тотчас побежал за кузнечихой. Та примчалась словно на пожар, а за ней, как водится, куча незваных кумушек. Одна советует положить на рану мать-и-мачеху, другая — глухую крапиву, третья предлагает кровь заговорить, четвертая окурить; но кузнечиха не дала себя сбить с толку и присыпала отекшую ногу картофельной мукой. Потом она выслала всех из комнаты, заявив, что сама будет ухаживать за Викторкой и все скоро будет в полном порядке.
– Ну, а теперь расскажи, девка, что с тобой приключилось; ты точно не в себе. И кто это перевязал тебе ногу таким беленьким да тоненьким платочком? Я уж его спрятала, чтоб не углядели сплетницы, — приговаривала предусмотрительная кузнечиха, устраивая ногу на постели.
– Куда вы его дели, кума? — торопливо спросила Викторка.
– Он у тебя под подушкой.
Викторка достала платок, посмотрела на кровавые пятна, прочитала вышитое незнакомое ей имя. Лицо ее то краснело, то бледнело.
– Ох, девка, девка, не нравишься ты мне; что ж прикажешь о тебе думать?
— Думайте, что бог меня оставил, что погибла я на веки вечные и нет мне никакого спасения! «Это она, верно, в горячке бредит ...» — подумала старуха, дотрагиваясь до щеки девушки: но щека была холодна, холодны были и руки, горели только глаза, устремленные на платок, который она держала перед собой обеими руками.
– Так слушайте, кума, — начала Викторка тихо. — Только никому не передавайте: я вам все расскажу. Эти два дня не видела я его — вы знаете, о ком говорю, но нынче, нынче с самого утра звенели у меня в ушах слова: «Иди за клевером, иди за клевером . . .», будто нашептывал мне кто. Поняла я, что это дьяволово искушение, знала, что солдат чаще всего бывает там, около нашего поля, сидит под деревом на пригорке, но я покоя себе не находила, пока не взяла платок и косу. Дорогой подумалось мне, что ведь сама я себе враг, а в ушах все звенит: «Иди за клевером, иди за клевером . . . Еще неизвестно, будет ли он там, чего же тебе бояться, ведь за тобой скоро придет Томеш». Эта мысль всю дорогу подгоняла меня. Глянула я на дерево — там никого нет. «Ну, если нету его, значит и бояться нечего», — решила я, взяла косу и собралась было косить. Но тут захотелось мне испытать свое счастье, поискать четверолистный клевер: я и загадала: если найду, значит буду счастлива с Антонином . . . Ищу, ищу, все глазоньки изглядела, никак не могу отыскать. Тут вздумалось мне глянуть на пригорок, и увидела я под деревом того солдата! Я быстро отвернулась, с маху наступила на терн, лежавший у дороги, и поранила себе ногу. Закричать не закричала, но так мне было больно, что в глазах потемнело, и я упала на землю. Вижу, словно во сне, кто-то взял меня на руки и понес; очнулась я от сильной боли. У ручья стоял на коленях солдат и обвязывал мою ногу намоченным в воде белым платком. «Боже мой, думаю, что же теперь со мной будет, не убежать мне от этих глаз . .. Одно спасенье — не глядеть». Боль не утихала, голова кружилась, но я даже не охнула, а глаз так и не открыла. Когда он дотрагивался до моего лба, брал меня за руку — я молчала, хотя порой по коже мороз пробегал. Потом он положил меня на землю и начал брызгать водой на лицо, другой рукой поддерживал мою голову; что мне оставалось делать — я должна была на него взглянуть ... Ах милая кума, глаза его сияли, будто ясное солнышко: я снова опустила веки.
