Патрик Уайт - Женская рука
Даусон шевельнулся и, казалось, застонал — правда, еле слышно.
Неста Сосен выдохнула дым через нос.
— Пеларгонии чересчур хрупкие, — сказала она.
Но Ивлин положила этому конец. Каждый должен оставаться верен себе. Сама она играла свою роль виртуозно, и в подобных случаях Хэролд невольно восхищался женой.
— Какие изысканные цветы в Доломитах… — вспоминая, она закрыла глаза, словно от изысканного страдания, — мы любовались ими, когда приехали туда в отпуск из Египта. Такая жалость, что невозможно увезти, пересадить эти яркие, чистейшей окраски россыпи. Египет для них губителен. Сидней был бы не многим лучше. В Сиднее почти все альпийские цветы иссушает жара. — Стоило это признать, и все показалось еще ужасней. — Мистер Даусон, — сказала Ивлин, — я не стану вам навязывать, но просто предлагаю еще кусочек кекса, он тает во рту. Я, конечно, не бог весть как стряпаю. — При этих словах она взглянула на Несту. — Но иной раз он мне удается. И я знаю, чем угодить мужчине. Разве что Хэролд слишком великодушен. Или обманщик.
Даусон сегодня приоделся, но костюм — явно лучший в его гардеробе — словно был с чужого плеча. В нем он казался сплошь оранжевым, только глаза, не будь они такие бесхитростные, могли бы обжечь.
Такие они были ярко-синие, наверно, это и мешало Несте в них посмотреть.
Ее уговорили снять шляпу, и из-за блуждающего дыма сигареты, которую она столь прихотливо держала в руке, казалось, будто темные папоротниковые завитки и переплетения волос и нависающие замшевые веки существуют отдельно от нее. Сегодня она была в сером. К удовольствию Ивлин. Серое вполне уместно.
Но Хэролду и без огурцов было бы не по себе. Хотелось остаться в одиночестве, как это умел Клем Даусон.
Даусон сидел сцепив толстые пальцы, и на них видна была кустистая оранжевая поросль.
Потом Ивлин Фезэкерли, опустив уголки губ, спросила:
— Чем же вы в последнее время занимаетесь, мистер Даусон?
Потому что ощутила — нить вечера провисает.
Даусон выпрямился и ответил:
— Сказать по правде, я варю апельсиновый джем.
Вдруг Неста заерзала, да, заерзала на оставшемся от матери Хэролда стуле розового дерева, которому по-прежнему оказывала предпочтение, хотя едва помещалась на нем.
— Неужели апельсиновый? — резко спросила она.
Ивлин забыла, какие у Несты глаза. А они — цвета топаза, блестящие, даже сверкающие.
— У меня он никак не получается, — выдохнула Неста.
Тут Фезэкерли осознали, что Неста Сосен и Клем Даусон обращаются друг к другу прямо и открыто.
— Он почти всегда подгорает, — призналась Неста.
— Не подгорит, если бросить туда три монетки по два шиллинга.
— Пф-ф! — она выдохнула дым. — Надо еще про это не забывать. Моя тетушка, Милдред Тодхантер, учила меня этой хитрости с монетками.
Несколько минут эти двое сидели и смотрели друг на друга. Потом осознали, что на них смотрят, и оба стряхнули с себя воображаемые пылинки. Сигаретный пинцетик Несты разжался и выпустил потухший окурок. Даусон обвел комнату рассеянным, невидящим взглядом.
Напитанный влажной духотой день вовсе уж неожиданно пронизало холодом.
— Из всего, во что верят эти проклятые египтяне, самое непостижимое — погружение храмов под воду.
Ивлин умышленно выждала несколько недель и лишь тогда села за письмо, которое сочиняла чуть не все это время. Оно начиналось так:
Дорогой мистер Даусон,
мне кажется, мы, кто достиг определенного возраста, очень зависим от своих друзей и нам следовало бы чаще собираться под одной крышей…
Она помедлила, полюбовалась написанным…
…то у одного, то у другого. В сущности, я пишу, чтобы пригласить вас на дружеский, без затей завтрак…
Те, кто пугал ее и восхищал, написали бы «ленч», но, поразмыслив, она отказалась от этого слова из соображений психологических…
…если перспектива покинуть Ваш любимый дом и нарушить заведенный распорядок дня не кажется Вам чересчур скучной…
— Ивлин, ты что делаешь? — спросил Хэролд.
— Пишу письмо.
Дальше он не спрашивал, и так понял.
Ответа на письмо Ивлин не получила, это противно, но ведь глупо было ждать простейшей вежливости от такого дикаря, говорила она себе.
И тут пришла записочка:
Уважаемая миссис Фезэкерли!
Я пишу вместо мистера Даусона, он хворает. Я хожу туда по вторникам гладить, и он просил меня написать это письмо. Он сильно хворает. Чего-то у него с сердцем. Говорят, он оклемается, и впрямь оклемается, потому как сам того желает. Пишу только потому как он просил и как вы для него человек уважаемый. Но он не велит вам или кому другому приезжать. Больно далеко ехать.
Искренне ваша
И. Перри (миссис).
— Даусон серьезно болен, — сказала Ивлин. — Сердце.
— Бедняга Клем, — сказал Хэролд, сгибая и разгибая пальцы. — Давай съездим к нему.
— Нет, — сказала Ивлин. — Такому человеку, когда он хворает, люди невмоготу. Но есть ему необходимо. Чтобы жить. Может, я могла бы что-нибудь ему отвезти.
Обоим представился Даусон, скрюченный на кровати в продуваемом всеми ветрами домишке. И Хэролд согласился. Ивлин как-никак женщина.
Она купила овощей, приготовила суп и налила в жестяной бидон, но в автобусе супом все-таки плеснуло на ее синюю юбку. И всю дорогу, когда каблуки подворачивались на камнях, она должна была напоминать себе, что страдает ради доброго дела.
Узкая дорожка сквозь ветер, вниз по склону скалы, над недвижными кактусами и дрожащими гибкими кустиками тимьяна привела наконец к безмолвному дому. В кухне капало из крана, и Ивлин пожалела, что нет с ней Хэролда. Неуместной скульптурностью бросилось в глаза приспособление для варки яиц.
И — Клем Даусон, лежащий на кровати. Он кинул на гостью мимолетный взгляд из-под рыжих бровей.
— Я никого не ждал, — сказал он.
Ветер с моря завывал среди альпийских розовато-лиловых цветов и трав.
Она наверняка страшно растрепанная.
— Не можем же мы бросить вас на произвол судьбы. Смотрите, я принесла вам хороший, питательный суп.
Но он не посмотрел. По-прежнему лежал с закрытыми глазами — похоже, он из тех мужчин, которые, заболев, впадают в мрачность и их надо умасливать.
— Разогреть вам немножко супу?
— Нет, — сказал Даусон.
— Ну что ж, — ее милосердие не желало гаснуть, — я поставлю его в холодильник, и вы сможете поесть, когда будет охота.
Ивлин вернулась в кухню, которая была уже ей знакома. Спальню, вот что ей хотелось рассмотреть. В тот первый раз хозяин не завел их туда.
Холодильник оказался не набит, но и не пуст. Ивлин вылила суп в кастрюлю и поставила ее так, чтоб была под рукой. Только теперь она заметила рыбный пудинг, на вид приготовленный весьма искусно, от него уже откромсала кусок, надо думать, неловкая рука больного.
— Рыбный пудинг выглядит очень даже аппетитно, — сказала Ивлин, когда, по-прежнему исполненная бодрости, вернулась в спальню. — Он выглядит таким легким, и такой нежный соус. Это, наверно, ваша миссис Перри готовила, которая нам написала, да?
Даусон фыркнул:
— Отродясь она не сготовила ничего съедобного. Судя по тому, что приносит мне пробовать.
Сказано это было с необычайной горячностью, Ивлин сразу засомневалась, так ли уж он серьезно болен.
— Нет. — Даусон запнулся, потом докончил: — Это мисс Сосен принесла.
— О-о? — выдохнула ошарашенная Ивлин.
Но ведь она сама их свела, теперь надо принять новость как должное.
— Я так рада, что у вас нашлось что-то общее, — сказала она, лишь бы не молчать. — Хотя бы еда. Что может быть важней! И Неста такой замечательный человек. Такой надежный.
Она сидела скованно, точно пришла в больницу навестить больного, смотрела на свои кольца, обручальное и венчальное, и сама себя слышала: говорит так, будто нахваливает товар в магазине.
— Мисс Сосен — она вполне, — сказал Даусон, все не открывая глаз и подергивая носом, будто сгонял несуществующую муху.
Ивлин Фезэкерли представила приход Несты. Услышала их общее молчание. Однако разве это не естественно? Такие чуют друг друга. И сходятся. И плодятся. Ужасное выражение.
Выведенная из душевного равновесия, она брезгливо оглядела комнату, которую до этой неприятной неожиданности ей так хотелось получше рассмотреть. До чего они жалкие, эти убежища одиноких мужчин. Целомудренней даже, чем буфеты старых дев. Яйцо для штопки, сегодня без носка. Почти уже исписавшийся плотничий карандаш. Аккуратнейшие мотки бережно сохраняемых бечевок. Керосиновая лампа под матовым абажуром, которой все еще пользуются. «Завоевание Перу». Пара рукавиц — зимним утром здесь, на морском берегу, они едва прикрывают шершавые, узловатые руки Даусона.
