Кнут Гамсун - А жизнь идет...
— Но почему у тебя библия на русском языке?
— В ней больше силы, — сказал Август.
— Как — больше силы? Откуда ты знаешь?
— Она для того, чтобы возлагать на неё руку, когда произносишь клятву, наши библии для этого не годятся. И потом она может связывать и разрешать.
Они поговорили об этом некоторое время. Так и осталось скрытым, что эта библия может — связывать и разрешать, но Август уверял, что своими собственными глазами видел действие её силы.
— А может, ты продашь её? — спросил один из торговцев.
О, эта мелкая, подлая душонка, — он рассчитывал, вероятно, заполучить святую книгу, чтобы потом перепродать её! Такая бессовестность!
Август торжественно отказал ему: раз уж он владеет этой русской библией, то, пока жив он, ни за что не расстанется с ней. Цыган продолжал разглядывать комнату.
— А эта маленькая книжка, что это такое? Да это никак...
— Это молитвенник, — отвечал Август.
— Это колода карт, — сказал цыган и потянулся к полке. Она лежала, словно нарочно туда положенная так, чтобы её увидели, взяли и пустили в ход, но всё-таки странное дело, что цыган увидал её. Август сказал:
— Перестань рыться в моих вещах!
— Колода карт! — повторил цыган.
Август: — Это невозможно, у меня нет таких вещей. Это колдовство. У меня лежал тут молитвенник, теперь его нет, а на его месте колода карт.
— Хе-хе-хе! — засмеялись парни. — Давайте испробуем её. На-все-руки, сдавай!
Август перекрестился:
— Я не дотронусь до карт.
Они стали играть без него, а он глядел. Вынули мелкие деньги и стали играть на них, выигрывали и проигрывали, проигрывали и выигрывали снова. Август всё глядел. Они увлеклись, стали громко божиться и горячиться, кто-то швырнул на стол целую крону.
— Я могу, пожалуй, поиграть с вами часок, — сказал Август.
Деньги Августа недолго лежали без движения: они быстро потекли, его блестящие кроны одна за другой стали исчезать в карманах игроков. Вначале он сидел за столом будто бы недовольный, с благочестивым выражением лица, с трудом принимал деньги, выигрыш оставлял на столе до следующей игры, удваивал его, и всё с таким видом, точно парни силком, за волосы, втянули его в эту жалкую игру на кроны и эре, до которых ему не было никакого дела. Остальные горячились, стучали кулаками по столу, и их проклятья давно перешли за пределы дозволенного. Август продолжал охотно выкладывать деньги.
— Ты проигрываешь, — сказали они.
— По-вашему, это называется проигрывать? — отвечал он. — Ну, сдавайте! Ход следующего!
В этом отношении ой был строг, он не позволял сидеть и болтать, и задерживать других. Глядя на него, нельзя было сказать, что он намерен застрелиться из собственного револьвера, когда проиграет все деньги; нет, игра — игра! — приковывала его внимание, он оживлённо и одобрительно кивал головой, когда игра делалась азартной, и даже протягивал руку за картой, немного раньше, чем до него доходила очередь.
— Вот ты опять проиграл, — говорили ему.
— Сдавай дальше! Будем играть быстрее!
— Что ж ты не крестишься? — дразнили они его. — Так-то помогает тебе русская библия?
Эти дураки, идиоты воображали, что он дрожит над несчастными копейками, которые теряет, что он в отчаянии и тотчас, как только проиграется дочиста, пойдёт топиться в водопаде. Они корчились от смеха и восторга, когда выигрывали крону, и торопились опустить её в жилетный карман. Август же клал руки на карты, не поглядев на них, и назначил игру вслепую, — вслепую!
Ему повезло, и он несколько раз выиграл; это подзадорило Августа, его старые глаза загорелись.
— Пас или вдвойне? — спросил он ещё раз, не глядя в карты.
Они поглядели друг на друга, покачали головой и бросили карты.
— Пас или вдвойне? — стал он искушать цыгана.
Цыган поддался и взял свои карты обратно, захватил нечаянно одну лишнюю и быстро сбросил другую.
— Это жульничество! — закричали кругом. — Сдавай ещё раз!
Август, хотя это касалось его одного, ничего не сказал. Черномазое лицо цыгана побледнело, губы его дрожали. Когда Август проиграл, все закричали:
— Но ведь это жульничество! Вам бы следовало пересдать и принять и нас в игру. Ты вытащил валета и сбросил семёрку, — сказали они цыгану.
— Я выиграл бы и без валета, — ответил цыган.
Они некоторое время пререкались. Август молча заплатил проигрыш. Игра окончилась.
Один из торговцев, уходя, попробовал было стащить колоду. Август остановил его:
— Давай сюда карты!
— Ты же сказал, что они не твои!
— Давай сюда карты! — повторил Август.
Всякие случайности, раздоры из-за пустяков, но они продолжали играть по вечерам. Приходили новые люди, явился и Иёрн Матильдесен. У него никогда не было ни копейки, но Август дал ему крону и велел сторожить под окном, а если покажется кто из рабочих, то постучать по стеклу. Инстинкт и опыт подсказывали ему, что нельзя играть со своими рабочими.
Август проигрывал, выигрывал и проигрывал снова. Иногда ему приходилось выкладывать даже крупные суммы, но он и вида не показывал, что это ему неприятно. Наоборот, казалось, что эти вечера с карточной игрой веселят его. Недавно ему пришли в голову ещё два адреса для почтовых извещений за границу, и чёрт знает сколько они стоили. Тут оказалось, что от его денег остались сущие пустяки. А на что ему эти пустяки? Что с ними делать? Оставалось только проиграть их в карты.
Раз после ужина он зашёл к доктору, где его приняли, обласкали и угостили. Доктор Лунд говорил уже с окружным судьёй о деньгах Августа в Полене, может быть, они помещены в банк в Будё или в Троньеме, об этом решено было узнать.
— Ты действительно счастливец, если в наше время деньги валятся тебе прямо с неба.
— Сколько же их может быть? — спросил Август.
Доктор этого не знал, а фру слышала только разговоры о крупной сумме в своей родной деревне.
Август разговорился с фру о живых и умерших односельчанах; изредка она получала письма от матери из Полена и могла порассказать кой о чём.
Он спросил об Эдеварте.
— Какой Эдеварт?
— Эдеварт Андреасен, вы же знаете.
Но ведь он же умер двадцать лет тому назад, а Август ни о ком ничего не знал! Эдеварт поехал на Север, чтобы догнать его, Августа, не допустить его бегства. Один на один с западным ветром. И погиб. Он взял тогда почтовую лодку. Это было, по крайней мере, пятнадцать лет назад.
Август долго молчал, погружённый в свои мысли, потом сказал, как бы про себя:
— Какое свинство, что он умер!
Вошли мальчики докторской четы, сели и стали слушать, — может быть, их предупредили. Но так как они ничего не услыхали о Южной Америке и разбойничьих набегах, то ушли.
— А Паулина жива и по-прежнему торгует в своей мелочной лавочке, — рассказывала фру Лунд. — И Ане-Мария жива, а Каролус умер. А Эзра стал богатым мужиком, крупным землевладельцем. А рыбопромышленник Габриэльсен...
Август: — Я возьму на себя смелость спросить: остались ли живы мои ёлки?
— Не знаю, — сказала фру. Но в ту же минуту как будто хорошо припомнила ёлки и растрогалась.
А его фабрика возле лодочных сараев? А красивые дома, которые он настроил в Полене? А скалы, с которых он велел счистить мох и сделал пригодными для вяления рыбы?
Оба мальчика опять вошли, уселись и приготовились слушать. Никакой перемены: всё та же скучная болтовня о Полене.
Доктор спросил:
— Ну, а в Южной Америке ты не бывал с тех пор?
— Нет.
— Но откуда же ты приехал теперь?
— Теперь? Да как будто бы из Латвии. Не могу же я помнить всё. Я посетил столько городов, видел сотни пейзажей.
«Вот начинается!» — подумали, вероятно, мальчики.
— Да, ты много видел и испытал. Как же было в Латвии?
— Эстляндия, Латвия, Лифляндия, все эти прибалтийские страны, да и сам Балтийский залив, впрочем...
— Они ничего особенного не представляют?
Август обнаружил своё давнишнее презрение к Балтийскому морю: оно коварнее всякого тигра, и при этом по нему невозможно плавать. Это озеро. И к тому же почти сухое.
Тут мальчики засмеялись и вероятно, подумали: «Вот началось!» Но не тут-то было. Ни доктору, ни его жене не удалось извлечь из Августа ни одной истории, ни одной приличной выдумки. Это был не прежний Август из Полена, теперь он состарился и стал религиозным.
Фру Лунд: — Как это называют тебя здесь, в Сегельфоссе? Я давно уже слыхала это прозвище, но я не знала, что это ты. Ты разве не хочешь больше называться Августом?
— Нет, как же, «Август» — моё христианское имя. А «На-все-руки» — это моё прозвище в повседневной жизни. Это я сам сказал шефу: «Запишите меня как мастера на все руки».
— У тебя шикарный шеф!
— Шеф! — воскликнул Август. — Более замечательного человека не выдумаешь! Я бывал у него в конторе, он может просматривать за раз три толстых протокола и, кроме того, ещё разговаривать с тобой.
