Анатолий Кони - ИЗ ЗАПИСОК И ВОСПОМИНАНИЙ СУДЕБНОГО ДЕЯТЕЛЯ
Мне вспоминается, как была поражена привезенная из Москвы для следственных действий знаменитая игуменья Митрофания, когда при ней привели в обширную камеру Книрима не менее, хотя и в другом роде, знаменитого Овсянникова. Взглянув друг на друга и озираясь на свое еще недавнее прошлое, они могли воскликнуть: "Пан умер! великий Пан умер!"…
Пропавшая серьга
Несколько лет назад я - по профессии врач - был приглашен одним из судебных следователей Петербурга для осмотра и вскрытия трупа мещанки Эммы Герзау, отравившейся медным купоросом. Обстановка и причины этого самоубийства заинтересовали меня, и я просил у следователя позволения познакомиться с подлинным делом, когда оно будет окончено. Я выписал из дела дословно некоторые протоколы и документы и не раз задумывался над их печальным смыслом. Теперь, когда со времени этого происшествия прошло много лет, я полагаю, что не совершу особой нескромности, если напечатаю эти протоколы и документы в том порядке, в каком они следовали друг за другом в подлинном виде, вероятно, тлеющем теперь в архивной пыли. Я только изменил собственные имена и фамилии и кое-где сделал грамматические поправки.
Телеграмма. 20-го октября 188… года. 5 часов пополудни. - Судебному следователю N участка. "На углу N проспекта и N улицы, дом Иванова, отравилась ревельская мещанка Эмма Герзау. Жизнь в опасности". Помощник пристава N.
Телеграмма. 21-го октября 188… года. 10 часов пополудни. - Судебному следователю N участка. "Эмма Герзау скончалась. Отравилась медным купоросом. Предсмертное показание мною снято и следы преступления предохранены". Помощник пристава N.
Протокол допроса. 20-го октября. 7 часов вечера. - "Зовут меня Эмма, по отчеству Иванова, Герзау, 36 лет, незамужняя мещанка, под судом и следствием не была, грамотная, имею рожденных вне брака детей: Екатерину - 15 лет, Петра - 14 лет, Николая - 12 и Варвару - 7. Отравилась сама купоросом потому, что не в силах больше жить.
К самоубийству побудило меня безвыходное положение, а главное - случай пропажи серьги у квартирантки моей Сидоровой, в краже которой обвиняется моя дочь Екатерина.
Я убеждена, что не она украла ее. Записка, оставленная на столе, написана мною собственноручно, ночью на сегодняшнее число". - По прочтении этого показания, Эмма Герзау, подтвердив оное, от подписания его отказалась, отзываясь, что не может, и присовокупила: "Не мучьте, ради Христа". Помощник пристава, околоточный надзиратель, двое понятых.
Предсмертная записка Герзау. - "Нет сил больше бороться. Жизнь надоела. Причин тому много. Главным образом побуждает меня лишить себя жизни история этих дней.
Я верю, что не Катя серьгу украла, но одному богу известно, кто мог это сделать. Тяжело, очень тяжело расстаться с детьми! Что-то будет с ними - сохрани их, Господи!
Письма отца их оставляю на столе. Эти дни я лишилась своей последней нравственной опоры. Я не была достойна того, что со мной сделали. У меня ничего не осталось для детей. Сил моих не достает. Благодарю добрую Амалию Карловну за ее искреннее чувство ко мне. Она добрая душа, и я очень виновата перед нею, ставя ее в такое положение.
Госпожа Сидорова в своем праве, но все-таки поступила со мной жестоко. Много оставляю долгов. При иных обстоятельствах поправила бы их, но теперь нет больше сил жить…"
Из письма господина NNN. - "Кавказ. 187… Милая Эммочка! Получил твои оба письма разом. Поздравляю с дочкой. Очень жаль, что тебе так много пришлось страдать.
Много сокрушаюсь об этом и представь себе - не могу и утешить особенно. По приезде сюда захворал общим расстройством организма. Теперь поправился, но работы на постройке много. Поцелуй детей. Буду писать, а теперь некогда… Твой…" и т. д.
Через полгода, оттуда же. - "Вчера получил твое грустное письмо. Не могу я не понимать твоих страданий и вместе с тобою бедных деток. Сердце разрывалось при воспоминании о вас. Посылаю все, что могу - - 50 р[ублей] с[еребром]. Дела свои запутанные все еще не могу устроить.
Надо вооружиться терпением и энергией. Я хорошо понимаю твое тяжелое положение, но бессилен еще настолько, что не могу даже совета подать: действуй по своему усмотрению и благоразумию…"
Через год затем - оттуда же. - "…Как ты поживаешь и как живут детки? Посылаю 25 р. Жизнь веду отшельническую, замаливаю прежние грехи. Был я в Москве и так летал, что не успел заехать в Питер и написать тебе об этом.
Время ужасно быстро скачет. До свидания - скоро увидимся. Некогда писать. Твой…" и т. д.
Через полтора года затем - оттуда же. - "Милая Эммочка, два твоих письма получил вчера. Не стану описывать впечатления, произведенного ими. Они раскрыли мне картину вашей жизни несколько живее, чем это было постоянно в моей душе. Бедные мученики - да хранит вас провидение!
Как ни тяжела трудовая жизнь и лишения, но нравственные страдания еще хуже - тяжелым гнетом лежат они на душе и не дают ей покоя. Но довольно об этом - все это мы оба знаем. Новый год даст вам лучшее положение, мои милые труженики. Если есть возможность - потерпи немного, месяца через полтора обстановка будет яснее. Посылаю, что могу - 25 р.".
Через два с половиною года затем. Юг России. - "Добрый, милый друг. Я много виноват перед тобою и вообще против всех обязанностей человека. Если бы это продолжалось небольшое время, то было бы простительно, но на самом деле выходит, что я вовсе не такой порядочный человек, как думала ты и как думал я сам. До людей, впрочем, тут вообще нет дела. Они никогда не поймут, как надо. Все они, по большей части, глупы или злы, как собаки. Не следует быть простаком и судить по себе о них. В этом состоит большая ошибка, из-за которой много приходится страдать…
Получив твою вторую телеграмму, с удовольствием отвечаю на нее, тем более, что могу действительно выслать с этим письмом 25 р., другие же постараюсь выслать на днях и вообще буду присылать непременно каждый месяц. Пора за ум взяться. Может быть, я еще успею сколько-нибудь загладить мои грехи перед вами… Много у меня долгов - вот я и верчусь, как муха на свечке: и греться надо, и крылья не сжечь… Так-то, милая Эмма, будем по-старому дружбу водить и переписываться не реже, как раз в месяц, если это будет удобно. А чувства мои открыты для вас всех.
Милый Колюшка! Я рад за твои успехи, - ты уже порядочно пишешь, и я непременно буду высылать тебе деньги на школу. После первого числа получишь. Целую тебя, а ты поцелуй маму за меня. Твой папа".
Протокол осмотра. 21-го октября. - "…Тело Эммы Герзау лежит на кровати в протянутом положении. Одето в белой холщовой рубахе и полубатистовой кофте и покрыто простынею. Посреди комнаты письменный стол, на нем рас печатанные лекарства, записка Герзау и пачка с письмами г-на NNN. В соседней комнате много следов рвоты с зеленого цвета осадком купороса. По наружному осмотру тела оказалось: покойной, по-видимому, 35 лет, телосложения слабого, сильно изнуренная. Волосы на голове распущены, темно-русые, а глаза и рот закрыты, лицо бледно-исхудалое, грудь впалая с выдающимися ребрами, знаков наружного насилия на теле нет". Помощник пристава. Врач. Двое понятых.
Акт дознания полиции. - "…Около двух лет назад покойная ездила на юг России для свидания с г. NNN и затем, возвратись в Петербург, не имела с ним больше переписки.
Она терпела большую нужду. Добывала скудное насущное содержание белошвейною работою. В последние годы содержала также меблированные комнаты. В прошлом году покойная страдала женскою болезнью, от которой пользовалась в Максимильяновской лечебнице, по скорбному листу Э 000. Пользовавший ее врач запретил работу на машине, вследствие чего нужда усилилась. 16-го октября квартировавшая у покойной дочь чиновника Сидорова заявила полиции о пропаже у ней серьги, оцененной в 50 р., обвиняя в краже 15-летнюю дочь Эммы Герзау. Это последнее обстоятельство очень повлияло на моральное состояние покойной, и она, в стесненных своих обстоятельствах, решилась на самоубийство. Свидетелями по делу могут быть бывшие жильцы квартиры Герзау. Дело о похищении бриллиантовой серьги у Сидоровой передано мировому судье N участка". Помощник пристава.
Протокол допроса свидетеля. - "Зовут меня Петр Иванович Высоколоб, 25 лет, дворянин, студент Технологического института. Я жил у Эммы Герзау около десяти месяцев, платя за квартиру по 15 р. в месяц. Хозяйка все время находилась в крайне стесненных материальных обстоятельствах.
К этому присоединилось еще огорчение, причиненное тем, что старший сын не выдержал вступительного экзамена в реальное училище, а она страстно желала дать ему порядочное образование и во всем себе для этого отказывала.
Незадолго до ее смерти старшая дочь ее была заподозрена в похищении бриллиантов у жилицы Сидоровой. По заявлению Сидоровой явилась полиция, и был составлен протокол, причем обнаружилось, что Эмма Герзау не вдова, за каковую она себя выдавала, а незамужняя девушка. Оказалось также, что дети ее - все незаконнорожденные, о чем они тотчас и узнали. Это все привело Герзау в ужасное нравственное состояние, так что, уезжая вскоре затем к отцу в деревню, я говорил детям, чтобы они берегли свою мать, ввиду крайне расстроенного ее состояния…"
