Эрве Базен - Масло в огонь
— Водонапорную башню — почему бы и нет, — проговорил мосье Ом, — только чем за нее платить?
— Мосье Каливель воспользуется обстоятельствами, — сурово ответствовал нотариус, — и сделает надбавку.
— Дело не в надбавке, метр, дело в необходимости.
— Если бы община вовремя построила башню, у нас сейчас не было бы проблемы, — прошептал доктор Клоб.
Голоса зазвучали громче; спор заходил в тупик и становился слишком жарким. Папа снова воспользовался суматохой и исчез. Все его тут видели — и хватит. Разглагольствования ему надоедали — хоть он и занимался страхованием, красноречие не было его коньком.
— Каливель прав, но и Безэн тоже, — сказал он, увлекая меня за собой.
Это не было суждением Пилата, но тут учитывались две точки зрения, какие обычно возникают при решении многих практических проблем, а политика принимает во внимание лишь одну из них. В Сен-Ле, как и во многих других сырых краях, вода вроде бы есть всюду, но на самом деле ее нигде нет. Людям не приходится рыть глубокие колодцы или водоемы, потому что достаточно небольшой выемки, и она всегда будет заполнена водой. Бесчисленные ручьи с трудом прокладывают себе дорогу в перенасыщенной влагой земле, но ни один из них не достигает на территории общины размеров реки и не располагает хоть сколько-нибудь значительным запасом воды. К тому же поблизости нет ни одной возвышенности, которая помогла бы создать давление, если не считать Волчьего Хвоста, расположенного слишком далеко, да холма де-ля-Эй, где мадам Ом никогда не позволит устроить резервуар. Водонапорная башня была бы выходом из положения. Однако нотариус, ожесточенный противник этой идеи, представил весомые аргументы: перспектива в должном количестве обеспечить водой мотопомпу и одновременно водопровод, которым пользуются жители поселка, — правда, едва лишь одна четверть населения, — не выдерживала сравнения с необходимостью взыскать дополнительные сантимы с остальной части общины, состоящей из ферм, до которых канализация не дотянется никогда. Неразрешимая проблема. Обойдя репортера «Пти курье», который все еще косился в нашу сторону, мы поднялись по лестнице вместе с Люсьеном, не отстававшим от нас ни на шаг. Только мы добрались до площадки, как следователь покинул зал заседаний, превращенный в его кабинет. Долговязый, худой, нагло задрав нос, но опустив глаза, мосье Жиат-Шебе уводил с собой секретаря и бригадира Ламорна. Все трое, казалось, были в весьма дурном расположении духа.
— Пожарники! — вещал следователь. — Я только и выслушиваю показания пожарников и жандармов! Одни, поглядев на огонь, брызнули на него водой, а другие, поглядев на пепел, брызнули чернилами на требуемые бумаги… Отчеты, отчеты… И ни одного свидетеля! Так мы с вами, бригадир, непременно отыщем поджигателя! Он может спать спокойно… Что еще?
Папа, держа в руке шляпу, загородил ему проход.
— Сержант Колю, — представил его регистратор. — Знаете, тот, который…
— Тот, который… тот, который… А, ну да.
Уважение появилось на лице представителя закона, когда он быстро перевел взгляд с ног «того, который» на черную войлочную макушку.
— Еще раз примите мои поздравления, мосье, — сказал он. — Но того, что вы рассказали сегодня утром на месте происшествия, для меня вполне достаточно. Вы можете располагать… О, какая прелестная девчушка!
Меня возмутила эта его «девчушка», и я прижалась к стене, освобождая ему проход вдоль перил. Он спустился на две ступеньки.
— И все же одно слово, пожалуйста, — вдруг проговорил он.
Его нос, резавший ломтями воздух, вдруг замер. Кончик холеного розового пальца уперся в папин жилет.
— Вы ведь страховой агент, а значит, в ваши обязанности входит фиксировать те детали, которые могут пригодиться вашей компании… Во время всех последних пожаров или во время хотя бы одного из них вы в самом деле ничего не заметили, что показалось бы вам необычным?
— О господи… нет! — ответил папа так неуверенно, что следователь, насторожившись, вжал указательный палец в его диафрагму.
— Подумайте!
— Нет, я ничего не заметил… — повторил папа. — Ничего, если не считать одного совпадения, которое, понятно, ничего особенного не значит.
— Так скажите же! — возопил мосье Жиат-Шебе.
В нетерпении он постукивал подошвой по краю третьей ступеньки. Диалог между следователем и папой, происходивший на верхней площадке парадной лестницы, привлек общее внимание — настолько, что в нижнем зале замерли все разговоры, а рты так и остались открытыми. Журналист, скользя от столба к столбу, придвинулся совсем близко и принялся судорожно записывать. Вспышка магния озарила папино лицо как раз в ту минуту, когда он наконец произнес:
— Извините, господин следователь, я заметил только, что все пожары происходили в свадебную ночь.
* * *Слышно было, как муха пролетит. Следователь, упершись подбородком в шею и скрестив руки, шарил глазами по сторонам, как человек, судорожно соображающий, не будет ли он выглядеть смешно, принимая всерьез великую детскую тайну.
— Хм! — буркнул он. — Мне еще сказали, что все сгоревшие фермы принадлежали местному мэру. Человек двадцать приходили ко мне с этим заявлением. Ошибочным, впрочем, — ведь ферма Дарюэля не принадлежит мосье Ому.
Но присутствовавших папино сообщение, казалось, взволновало намного больше. Иные, старательно напрягая память, загибали пальцы — один за другим: получалось четыре. Затем, произведя подсчет, сосед глядел на соседа, серьезно, не без уважения, высоко подняв брови, готовый вот-вот переступить границу, отделяющую непостижимое от невероятного.
— Гляди-ка ты! — произнес Раленг, выражая скупыми средствами чувства тех, кто и не делал вид, будто что-то знает.
— Любопытно! В самом деле, любопытно! — почти тотчас заметил доктор Клоб, выражая мнение остальных. Если действительно существует какая-то связь между тем и другим, надо будет мне вспомнить теорию вероятности… Неужели в этой дыре мог появиться столь изощренный садист?
И он задумался, зажав бороду в кулаке, в то время как все вдруг разом заговорили. Следователь, все еще стоя на третьей ступеньке, спрашивал мнение бригадира. А мы, не дожидаясь их разрешения, сбежали вниз. Папа, попрежнему в сопровождении дочери и Люсьена Троша, широким шагом вышел за ограду и направился прямиком к четырем фермерам, которые, стоя на площади в окружении толпы, обсуждали случившееся.
— Слушай! — схватив за рукав Марсиаля Удар, зашептал ему в лицо папа. — Не забудь предупредить меня заказным письмецом, притом самое позднее завтра, о том, что ты сгорел. И ты, Бине, тоже…
Потом он пригладил мне волосы — так он делал всегда, когда собирался куда-то уходить.
— Мне надо еще повидать одного клиента. А ты пойди помоги маме.
И вскочил на велосипед. Взявшись за руль своего велосипеда, я заметила, что обе шины проколоты. В одной из них так и осталась торчать игла.
— А-а! Это штучки Иппо! — заключил Люсьен, взвалив велосипед на плечо. — Придется тебе идти пешком, а я занесу его вечером.
Я проводила Люсьена до гаража, где он, расставшись со мной, тотчас залез под Б-14, металлические внутренности которого валялись на закапанном маслом цементе. Домой я возвращалась одна, лопаясь от злости, и трижды обернулась, чтобы крикнуть «гадина» Ипполиту, который сопровождал меня на почтительном расстоянии, хохоча во все горло, улюлюкал, свистел в сомкнутые ладони, следуя испытанному способу браконьеров и шуанов, для которых крик совы служил сигналом к сбору.
VII
В жарище, в пару, в запахе горячего белья и заваренного крахмала наши голые руки двигаются ритмично — точно шатуны. Жюльена вытягивает из кучи и раскатывает с ходу полотенца и тряпки. Мама, оставив себе дощечку для глажки рукавов с ее сложностями, работает главным образом кончиком утюга, укрощая ловкими и быстрыми движениями кисти манжеты, углы воротничка, кружевные оборки. Будто по часам, каждые пять минут, она меняет утюг на один из тех, что дожидаются своей очереди на дисках, стоящих посередине плиты, прикладывает его к щеке, проверяя температуру с точностью до нескольких градусов, и левой рукой выхватывает из кучи следующую вещь. Ну а мне поручают только носовые платки, и я орудую электрическим утюгом на маленьком столике рядом, беспрестанно мучая мой «Калорматик» переключением термостата единственно ради того, чтобы увидеть, как зажигается или гаснет маленькая красная лампочка. Отутюженное белье складывается в две медленно растущих на комоде стопки — стопка Колю чуть выше стопки Трошей; и тишина, которая окутывает кухню, нарушается разве что тиканьем остывающего утюга да коротким потрескиванием, доносящимся с решетки зольника. Не слышно ни слова. Через час я не выдерживаю и, подойдя к Жюльене, скрещиваю руки поверх белой бумажной комбинации.
