Джейн Остен - Любовь и дружба и другие произведения
Прощайте, моя дорогая.
Искренне Ваша
Сьюзен Л.
ПИСЬМО СЕДЬМОЕМисс Ш. Латтрелл — мисс М. Лесли
Бристоль, 27 марта
Письма, которые я получила на этой неделе от тебя и от твоей мачехи, очень меня повеселили: вы обе, я вижу, ужасно завидуете красоте друг друга. Как странно, что две хорошенькие женщины, да еще мать и дочь, и дня не могут прожить под одной крышей, не испытывая взаимной ревности. Пойми: вы обе очень красивы, и довольно об этом. Вероятно, письмо это следует послать по адресу «Портмен-сквер», куда, надо полагать, вы уже приехали, о чем ты (как бы ни была велика твоя любовь к замку Лесли) наверняка ничуть не жалеешь. Что бы там ни говорили об изумрудной зелени полей и живописных сельских пейзажах, я всегда придерживалась того мнения, что Лондон с его развлечениями, должно быть, не так уж и плох, если оставаться в нем ненадолго, а потому была бы очень счастлива, если бы матушкин доход позволял привозить нас зимой в столицу. Больше же всего мне всегда хотелось попасть в Воксхолл, чтобы увидеть собственными глазами, в самом ли деле там, как нигде, умеют тонко нарезать холодную говядину. Сказать по правде, у меня есть подозрение, что мало кто умеет резать холодную говядину так, как это делаю я; а впрочем, было бы странно, если б после стольких усилий с моей стороны я этим искусством не овладела. Матушка всегда считала своей лучшей ученицей меня; батюшка же, покуда был жив, предпочитал Элоизу. И то сказать, более разных характеров, чем у нас с сестрой, не бывает. Мы обе любили читать, однако она предпочитала труды по истории, а я — кулинарные рецепты. Она любила рисовать, а я — ощипывать кур. Никто не мог лучше спеть песню, чем она; точно так же, как никто не может лучше испечь пирог, чем я… И так продолжалось до тех пор, пока мы не повзрослели. Изменилось только одно: всегдашние споры о том, чьи занятия предпочтительнее, более не ведутся. Мы уже давно договорились восхищаться занятиями друг друга; я всегда с удовольствием слушаю ее пение, она с не меньшим удовольствием поедает мои пироги. Так, во всяком случае, обстояло дело до того дня, когда в Сассексе объявился Генри Гарви. Прежде чем его тетушка обосновалась в наших краях, куда она, как тебе известно, переехала около года назад, его визиты к ней случались не часто, да и продолжались не слишком долго. Когда же она переехала в Холл, который находится неподалеку от нашего дома, визиты эти сделались куда более частыми и продолжительными. Это, как ты догадываешься, не могло понравиться миссис Диане, которая является заклятым врагом всего, что не благопристойно, всего того, что не соответствует правилам хорошего тона. Она была настолько недовольна поведением своего племянника, что я сама слышала, как она бросала ему в лицо такие обвинения, которые, не разговаривай он в эти минуты с Элоизой, наверняка бы очень его расстроили. В это время и произошли изменения в поведении моей сестры, о которых я вскользь упомянула. С этих пор она больше не соблюдала нашего с ней договора восхищаться трудами друг друга, и, хотя я, со своей стороны, с готовностью аплодировала любому сельскому танцу, который она исполняла, даже ее любимый пирог с голубятиной, мною испеченный, не вызывал у нее ни единого слова одобрения. Этого, конечно, было достаточно, чтобы вывести из себя любого, однако я оставалась хладнокровной, как заварной крем, и, замыслив отомстить, преисполнилась решимости молчать и ни в чем ее не упрекать. Мой план мести состоял в том, чтобы вести себя с сестрой точно так же, как и она со мной, и, даже если она напишет мой портрет или сыграет Мальбрука (единственную мелодию, которая мне по-настоящему нравилась), сказать ей всего лишь: «Спасибо, Элоиза». И это при том, что много лет подряд, что бы она ни играла, я то и дело выкрикивала: «Bravo, Bravissimo, Encore, Da capo, Allegretto, Con expressione и Poco presto», а также многие другие чужеземные слова, которые, как уверяет Элоиза, выражают восхищение. Вероятно, так оно и есть; некоторые из них я вижу на каждой странице нотных альбомов — в этих словах, надо полагать, выразились истинные чувства композитора.
Свой план я осуществляла со всей дотошностью. Не могу сказать, что с успехом, ибо (увы!) молчание мое, когда она играла, как видно, ничуть ее не огорчало; напротив, однажды она даже сказала мне: «Знаешь, Шарлотта, я очень рада, что ты наконец отказалась от странной привычки то и дело аплодировать, когда я играю на клавесине. У меня от твоих аплодисментов и восторженных выкриков болит голова, да и у тебя самой начинает першить в горле. Очень тебе благодарна за то, что свое восхищение ты теперь держишь при себе».
Никогда не забуду своего весьма остроумного ответа. «Элоиза, — сказала я, — прошу тебя, не беспокойся. Впредь я всегда буду держать свое восхищение при себе и никогда не стану распространять его на тебя».
Это была самая резкая фраза их всех, какие я себе позволила. Нельзя сказать, что прежде я ни разу не испытывала желания съязвить, но тут — кажется, впервые в жизни — я не сдержалась.
По-моему, не было еще на свете двух молодых людей, что испытывали друг к другу большее чувство, чем Генри и Элоиза. Любовь твоего брата к мисс Бертон, возможно, и была более страстной, но уж никак не более сильной. А потому можешь себе представить, в какое состояние пришла моя сестра, когда он сыграл с ней такую шутку. Бедняжка! Она до сих пор с удивительным постоянством оплакивает его смерть, а ведь прошло уже больше полутора месяцев! Что ж, бывают люди, которые переживают подобные невзгоды тяжелее других… Из-за потери любимого она сделалась так слаба и чувствительна, что сегодня все утро проплакала только от того, что расстается с миссис Марло, которая, вместе со своим мужем, братом и сыном, покидает Бристоль. Я, кстати, тоже огорчена, что они уезжают, ведь это единственная семья, с которой мы здесь сошлись, однако лить по этому поводу слезы у меня и в мыслях не было. Надо, впрочем, признать, что Элоиза и миссис Марло много проводили времени вместе, друг к другу привязались, а потому их слезы при расставании понять можно. Чета Марло направляется в Лондон, Кливленд их сопровождает. Ни я, ни Элоиза не можем за ними последовать — остается надеяться, что тебе и Матильде повезет больше. Когда придет наш черед покинуть Бристоль, сказать пока трудно: Элоиза по-прежнему хандрит и никуда ехать не хочет, а между тем ее пребывание здесь не пошло ей впрок. Надеюсь, что через пару недель наши планы прояснятся.
Пока же остаюсь и пр.
Твоя Шарлотта Латтрелл
ПИСЬМО ВОСЬМОЕМисс Латтрелл — миссис Марло
Бристоль, 4 апреля
Очень обязана Вам, моя дорогая Эмма, за предложение переписываться, каковое предложение, льщу себя надеждой, следует воспринимать как свидетельство Вашей любви. Хочу Вас заверить, что переписываться с Вами для меня большая радость, и, насколько мне позволят здоровье и настроение, Вы найдете во мне постоянного и надежного корреспондента. Обещать, однако, что мои письма Вас развлекут, не могу: Вы достаточно хорошо знаете мою ситуацию, чтобы понимать: веселье мое было бы сейчас неуместно, да и неестественно. Ожидать от меня новостей не приходится: мы никого не видим и мало чем интересуемся. Не ждите от меня и сплетен, ибо по той же самой причине они до нас не доходят, а сочинять их мы не умеем… Словом, ждать от меня можно лишь тоскливых излияний разбитого сердца, что постоянно вспоминает недолгое счастье, выпавшее на его долю, и тяжко переносит нынешнее свое прозябание. Возможность писать Вам, говорить с Вами о моем безвозвратно потерянном Генри будет для меня несказанным счастьем — Вы же, при Вашей доброте, никогда, я знаю, не откажетесь прочесть те строки, написание которых так облегчило мое сердце. Прежде мне казалось, что заиметь друга, а вернее, подругу, которой я могла бы излить душу (моя сестра не в счет), никогда не будет предметом моих желаний. Как же я ошибалась! Шарлотта слишком поглощена перепиской сразу с двумя близкими подругами, чтобы уделить внимание мне, и, надеюсь, Вы не сочтете мои слова по-девичьи восторженными, если я скажу, что уже давно мечтала завести ласковую и сострадательную подругу, которая бы выслушивала мои печальные истории, не пытаясь меня утешить, когда знакомство с Вами, близость, которая воспоследовала и совершенно исключительное внимание, которое Вы мне уделили, позволили мне тешить себя надеждой, что интерес ко мне со временем перерастет в дружбу, которая, если только я не обманусь в своих чаяниях, явится величайшим счастьем, выпавшим на мою долю. Обнаружить, что подобные надежды сбылись, — это и в самом деле огромная и, пожалуй, единственная на сегодняшний день радость моей жизни. Я так слаба, что, будь Вы со мной, Вы бы наверняка уговорили меня прекратить писать, что, дабы на деле доказать Вам свою любовь, я и делаю.
