Ясунари Кавабата - Тысячекрылый журавль
Тикако выпрямилась, повернулась к Кикудзи.
– Да, вещь очень ценная. Уж лучше бы вы купили это сино. А то даже как-то страшно от такого подарка. Это ведь ее дочка подарила вам…
– Купить? Я подумаю.
– Подумайте. У вас в доме много чайной утвари господина Оота. Но ваш отец все покупал, платил за нее деньги. Конечно, тогда, когда стал покровительствовать госпоже Оота… Вот и выходит…
– Прекратите этот разговор!
– Ладно, ладно, молчу!
Тикако вдруг быстро и необыкновенно легко поднялась и вышла из комнаты.
Вскоре послышались голоса – ее и служанки. Когда она снова появилась, на ней был кухонный халат.
– А Оота-сан ведь с собой покончила! – сказала она. Ее слова обрушились на Кикудзи, как внезапный удар.
– Что за бред! Ничего подобного!
– Вы так думаете? И ошибаетесь! Я сразу поняла. От нее всегда веяло чем-то зловещим. – Тикако взглянула на Кикудзи. – И ваш отец говорил, что она загадочная женщина. Конечно, мы, женщины, смотрим друг на друга другими глазами, чем смотрят на нас мужчины, но… Странная она была, какая-то не то наивная, не то невинная… Не знаю, не знаю, но мне такие не по нутру… А что навязчивая она была, это уж совершенно верно…
– Я бы попросил вас не говорить дурно о покойной!
– Простите, Кикудзи-сан! Вы правы, нехорошо так говорить… Но ведь эта покойница и сейчас вам мешает – мешает вашему браку… Да и отец ваш от нее натерпелся…
«Не отец, – подумал Кикудзи, – а ты сама натерпелась». Связь отца с Тикако, наверно, была случайной и очень короткой, и бросил он ее не из-за госпожи Оота, а гораздо раньше. Но Тикако возненавидела госпожу Оота лютой ненавистью. За то, что эта женщина была дорогой и близкой отцу до самой смерти.
– Да, сложная она была штучка, эта Оота-сан! – не унималась Тикако. – Вы, Кикудзи-сан, мужчина молодой, малоопытный, вам в ней не разобраться. Я вам больше скажу: счастье, что она догадалась вовремя умереть, для вас счастье. Не то погибли бы вы, сгинули. Правда, правда!
Кикудзи отвернулся от Тикако. Но она словно и не заметила этого.
– Впрочем, разве я бы допустила, чтобы кто-нибудь помешал вашему браку?! Кто знает, может, она и чувствовала себя виноватой, да ничего не могла сделать со своей бесовской натурой. Оттого и решила умереть… А еще, наверно, надеялась после смерти встретиться с вашим отцом. Такая уж она была…
От этих слов у Кикудзи по спине забегали мурашки. Тикако вышла в сад.
– Пойду посижу в чайном павильоне. Может, успокоюсь, – сказала она.
Кикудзи некоторое время сидел неподвижно и смотрел на цветы.
Белые и бледно-розовые цветы… Белое с розоватым отсветом сино… Розы, гвоздики и керамика растворялись друг в друге, поглощали друг друга… Пока он сидел и смотрел, на фоне сино возникла легкая тень – Фумико, одинокая, печальная, съежившаяся на татами в опустевшем доме.
Губная помада госпожи Оота
1
Почистив зубы, Кикудзи вернулся в спальню. Служанка ставила цветок повилики в подвесную вазочку – декоративную тыкву-перехватку.
Снова забираясь в постель, Кикудзи сказал:
– Сегодня я встану, но попозже.
Он лег на спину, запрокинул голову на подушку и стал смотреть на цветок в тыкве, висевшей в углу токонома. Служанка, уже выйдя в соседнюю комнату, спросила:
– А на службу вы сегодня не пойдете?
– Не пойду. Отдохну еще денек… Но с постели встану.
Кикудзи простудился – у него были сильные головные боли, и последние пять дней он на работу не ходил.
– Послушай, где это ты нашла повилику?
– В имбире, у садовой ограды… Там выросла, всего-то один цветочек и расцвел.
Дикая повилика. Сама выросла. Стебелек тоненький, листья малюсенькие, и один-единственный цветок – простенький, скромный, темно-фиолетовый.
Однако и от мелких листьев, и от темно-фиолетового цветка, свисавших из тыквы, смуглой, будто покрытой потемневшим от времени красным лаком, веяло полевой прохладой.
Старая служанка, жившая в их доме еще при отце, порой бывала изобретательной.
На висячей цветочной вазочке еще сохранилась облупившаяся лакированная печать мастера, да и на старом ветхом футляре было написано, что это работа Сотан. Если надпись не обманывает, значит, этой тыкве около трехсот лет.
Кикудзи не разбирался в искусстве подбирать цветы для чайной церемонии, да и служанка наверняка в этом ничего не понимала, но ему показалось, что повилика подходит для утренней чайной церемонии [6].
Кикудзи глядел на цветок и думал: в трехсотлетней тыкве нежная повилика, которая проживет не более одного дня…
Может быть, в таком сочетании есть своя гармония?.. Может быть, это гораздо изящнее, чем ставить европейские садовые цветы в кувшин сино, которому тоже не меньше трехсот лет…
Ему почему-то стало тревожно: сколько же часов проживет повилика?
За завтраком Кикудзи сказал подававшей еду служанке:
– Я думал, повилика прямо на глазах завянет, а она еще свежая.
– Да, еще свежая.
Кикудзи вспомнил, что хотел поставить пионы в сино, подаренный ему Фумико. Пионы – в знак памяти о госпоже Оота. Когда Фумико подарила ему сино, время цветения пионов уже прошло, но отдельные цветы, может быть, где-нибудь еще и сохранились. А сейчас поздно.
– Я совсем забыл, что у нас была эта тыква. Как только ты ее отыскала!
– Я вспомнила.
– Не знаешь, отец ставил когда-нибудь повилику в эту тыкву?
– Не знаю, кажется, не ставили. А я так просто… сама поставила… Ведь повилика – вьющееся растение и тыква эта тоже. Вот я и подумала…
– Что? Вьющиеся растения?
Обескураженный Кикудзи рассмеялся.
После завтрака он попробовал почитать газету, но голова вскоре сделалась тяжелой, и он растянулся прямо на татами в столовой.
Служанка вошла в столовую, вытирая мокрые руки.
– Ты мою постель не убрала?
– Нет, но извольте подождать чуточку, я приберу в комнате.
Когда он вернулся в спальню, в токонома уже не было повилики. И тыквы тоже.
Кикудзи хмыкнул. Убрала. Наверно, чтобы он не видел печального увядания цветка.
Ему стало смешно, когда служанка сказала, что и повилика и тыква – вьющиеся растения. Наверно, все же этой старой женщине в таком своеобразном виде передались эстетические привычки ее бывшего хозяина.
Кувшин сино, пустой, так и стоял в токонома.
Если вдруг придет Фумико, ей будет неприятно такое небрежное отношение к ее подарку.
Кикудзи, принеся кувшин домой, в тот же день поставил в него белые розы и бледные гвоздики.
Ведь такие же цветы стояли в нем перед урной с прахом госпожи Оота – цветы, посланные Кикудзи на седьмой день поминальной недели.
Возвращаясь от Фумико с кувшином в руках, он зашел в тот же самый цветочный магазин и купил те же самые цветы, что и накануне, – розы и гвоздики.
Но потом он уже не ставил в кувшин никаких цветов. Ему казалось, стоит прикоснуться к этому сино, и в душе поднимется такое волнение, которое нечем будет унять.
Порой, идя по улице, он вдруг останавливал взгляд на какой-нибудь идущей впереди женщине средних лет и инстинктивно шел за ней. Потом, опомнившись, мрачнел и бормотал:
– Тянет, словно преступника…
И тогда он видел, что женщина совсем не похожа на госпожу Оота. Только линия бедер чем-то напоминала ее фигуру.
И все равно в эти минуты им овладевало нестерпимо острое желание. У него перехватывало дыхание, но через секунду желание сменялось изумлением, все это переплеталось, наслаивалось друг на друга, и он вдруг приходил в себя, как человек, только что намеревавшийся совершить преступление.
Преступное желание… Откуда оно, спрашивал он самого себя, пытаясь заглушить то, что в нем поднималось. Но ответа не было, а тоска по госпоже Оота возрастала.
Ему делалось страшно – с такой силой ощущал он живое тело мертвой. Что же с ним станет, если это чувство будет вечно его преследовать?..
Может быть, это совесть его терзает, не дает покоя памяти чувств?..
Убрав сино в футляр, Кикудзи улегся в постель. Стал рассеянно смотреть в сад. Загремел гром.
Гроза, далекая, но сильная, приближалась с каждым раскатом.
Отблески молний пробегали по деревьям сада.
Но ливень опередил грозу. Гром начал отдаляться.
Дождь был сильный. Струи поднимали фонтаны песка на дорожках.
Кикудзи встал и набрал номер телефона Фумико.
– Оота-сан переехала, – ответили ему.
– Как?.. – Кикудзи опешил. – Простите за беспокойство, но вы не могли бы…
Он понял, что Фумико продала дом.
– Простите, вы не знаете, куда переехала Оота-сан?
– Извините, пожалуйста… одну минуточку…
С ним, кажется, говорила прислуга. Через секунду она снова взяла трубку и назвала адрес и телефон, должно быть, прочитала по бумажке. Кикудзи записал – дом господина Тодзаки и номер телефона. Позвонил туда.
– Да, это я, Фумико… Простите, заставила вас ждать…
Голос Фумико прозвучал неожиданно весело.
