Уильям Коллинз - Две судьбы
— Никто не мог удержать ее, Джордж, — ответила матушка.
— Она уехала сегодня утром в дилижансе, который идет в Эдинбург.
Я был горько разочарован. Да, «горько» настоящее слово, хотя речь шла о женщине для меня посторонней.
— Вы сами видели ее? — спросил я.
— Мимоходом видела несколько минут, друг мой, когда шла к тебе наверх.
— Что она сказала?
— Она просила меня извинить ее перед тобой. Она сказала:
«Передайте мистеру Джерменю, что мое положение ужасно. Никто на свете не может помочь мне. Я должна уехать. Моя прошедшая жизнь так же кончена, как будто ваш сын дал мне утонуть в реке. Я должна начать новую жизнь в новом месте. Просите мистера Джерменя извинить меня, что я уезжаю, не поблагодарив его. Есть личность, которую я твердо решилась не видеть более никогда! Никогда! Никогда! Прощайте, постарайтесь простить». Она закрыла руками лицо и не говорила ничего больше. Я старалась войти к ней в доверие, все напрасно, я была вынуждена оставить ее. В жизни этой несчастной женщины есть какое-то ужасное бедствие. И какая она интересная особа к тому же! Невозможно не жалеть ее, заслуживает она этого или нет. Все окружающее ее — тайна, мой друг. Она говорит по-английски без малейшего иностранного произношения, а между тем имя она носит не английское.
— Она назвалась вам разве?
— Нет, а я боялась спросить ее. Но трактирщица была не так совестлива. Она сказала мне, что осмотрела белье бедняжки, пока оно сохло перед огнем. Белье было помечено: Ван-Брандт.
— Ван-Брандт? — переспросил я. — Это похоже на голландскую фамилию. Однако она говорила так чисто, как англичанка, говорите вы. Пожалуй, она родилась в Англии.
— Или замужем, — заметила матушка, — а Ван-Брандт фамилия ее мужа.
Мысль, что она замужняя женщина, заключала в себе что-то отталкивающее для меня. Я жалел, что это предположение пришло матушке на ум. Я отверг его, я настаивал на моем собственном убеждении, что незнакомка незамужняя. В качестве незамужней я мог позволить себе роскошь думать о ней, я мог обсуждать большую или меньшую вероятность для меня отыскать пленительную беглянку, которая произвела на меня такое сильное впечатление, отчаянная попытка которой совершить самоубийство чуть было не стоила мне жизни.
Если она доехала до Эдинбурга (что, наверное, сделает, чтобы избежать преследования), надежда разыскать ее, в таком большом городе и при моей слабости в настоящее время, представлялась крайне сомнительной. Тем не менее какая-то тайная надежда поддерживала меня и не повергала в глубокое уныние. Я питал чисто воображаемое (может быть, мне следовало бы сказать, чисто суеверное) убеждение, что мы, чуть было не умершие вместе и вместе возвращенные к жизни, наверно, предназначены делить в будущем или радости, или горе. «Я думаю, что увижусь еще с ней», была моя последняя мысль перед тем, как слабость одолела меня и я спокойно заснул.
Вечером меня перевели из гостиницы домой, в мою собственную спальню, и в ту же ночь я видел ее опять во сне.
Ее образ был так же живо запечатлен в моем сознании, как совершенно иной образ ребенка — Мери, когда, бывало, я видел его в прежнее время. Образ женщины во сне явился мне драпированным, как я видел ее на мосту. На ней была та же соломенная садовая шляпа с широкими полями. Она смотрела на меня так же, как в то время, когда я подходил к ней в вечернем полусвете. Немного погодя ее лицо озарилось божественно пленительной улыбкой и она шепнула мне на ухо:
— Друг, узнаешь ты меня?
Конечно, я узнавал… однако, с каким-то непостижимым чувством сомнения. Узнавая ее во сне, как незнакомку, в которой сильно заинтересовался, я был все-таки недоволен собой, точно я не узнал ее надлежащим образом. С этой мыслью я проснулся, и в эту ночь я уже не спал больше.
За три дня я настолько набрался сил, что мог кататься с матушкой в удобной старомодной коляске, принадлежавшей некогда мистеру Джерменю.
На четвертый день мы задумали прокатиться к маленькому водопаду в окрестностях. Матушка восхищалась этим местом и часто жалела, что не имеет ничего, что напоминало бы его. Я решил взять с собой альбом и попробовать, не могу ли я в угоду ей срисовать любимый ее вид.
После долгих поисков я нашел наконец мой альбом для рисунков (который не держал в руках много лет) в старой конторке, остававшейся запертой со времени моего отъезда в Индию. Роясь в ней, я выдвинул один из ящиков и увидел в нем драгоценный памятник старого времени — первый опыт в вышивании моей бедной маленькой Мери, зеленый флаг!
При виде забытого подарка я перенесся мысленно в коттедж управляющего и вспомнил старуху Дермоди с ее самоуверенным предсказанием насчет меня и Мери.
Я улыбнулся, вспомнив уверения старухи, что никакая человеческая сила не в состоянии помешать союзу родственных детей в будущем времени. Что сталось с предсказанными сновидениями, через которые мы должны были общаться в продолжение нашей разлуки? Прошли годы, однако, я не видел Мери ни во сне, ни наяву. Прошли годы, и первый образ женщины, явившийся мне во сне несколько дней назад, был образ женщины, которую я спас из реки! Я думал об этих случаях и переменах в моей жизни, однако, без презрения и без горечи. Новая любовь, которая вкрадывалась мне в сердце, смягчила меня и сделала сострадательнее. Я сказал себе: "О, бедная маленькая Мери! " и поцеловал зеленый флаг, в знак чувства благодарности тому времени, которому не суждено вернуться.
Мы поехали к водопаду.
День был великолепный, уединенная лесная местность сияла во всей красоте. Деревянный павильон, откуда открывался вид на стремительно падающий с высоты поток реки, был построен владельцем этой местности для удобства устраиваемых увеселительных поездок. Матушка посоветовала мне попробовать срисовать вид павильона. Я приложил все старание, чтобы угодить ей, однако не остался доволен результатом моих усилий и бросил рисунок вполовину недоконченным. Оставив на столе в беседке альбом и карандаш, я предложил матушке перейти деревянный мостик, переброшенный через реку ниже водопада, и посмотреть, каков вид с этой точки.
Оказалось, что с противоположного берега картина водопада представляла еще больше затруднений такому любителю-художнику каким был я. Мы вернулись к павильону.
Я подходил первый к отворенной двери. Неожиданное открытие заставило меня остановиться. Павильон уже не был пуст, после того как мы оставили его. Дама сидела У стола с моим карандашом в руках и писала в моем альбоме!
Прождав с минуту, я сделал несколько шагов к двери и опять остановился, от изумления захватило дух. Незнакомка, сидевшая в павильоне, теперь ясно представлялась мне той женщиной, которая покушалась на свою жизнь на мосту!
Не могло быть сомнения. Вот и одежда та же, и памятное лицо, которое я видел в вечерних сумерках, которое снилось мне ночью совсем недавно! Та самая женщина была это, я видел ее так ясно, как отражение солнца в водопаде, та самая женщина, с моим карандашом в руках, пишущая в моем альбоме!
Матушка, следовавшая за мной, заметила мое волнение.
— Джордж, — воскликнула она, — что с тобой?
Я указал рукой на отворенную дверь павильона.
— Ну хорошо, — сказала матушка, — на что же мне смотреть?
— Разве вы не видите, кто сидит у стола и пишет в моем альбоме?
Матушка с тревогой посмотрела на меня.
— Уж не заболел ли он опять? — сказала она про себя.
Едва эти слова донеслись до моего слуха, как женщина положила карандаш и медленно поднялась со стула.
Она взглянула на меня грустным и умоляющим взором, потом подняла руку и сделала мне знак, чтобы я подошел к ней. Я повиновался. Двигаясь бессознательно, привлекаемый все ближе и ближе неодолимой силой, я поднялся на ступени, которые вели в павильон. Я остановился в нескольких шагах от нее. Она шагнула ко мне и слегка прикоснулась рукой к моей груди. Ее прикосновение наполнило меня странно смешанным ощущением восторга и страха. Спустя немного она заговорила тихим, мелодичным голосом, который сливался в моих ушах с отдаленным журчанием водопада, пока наконец оба звука не слились в один. Я слышал в журчании потока ясно произнесенные ее голосом слова: "Вспомни меня. Приди ко мне! " Она отняла руку от моей груди, мгновенный мрак, словно мимолетная тень, затмил в комнате яркий дневной свет. Я искал ее глазами, когда прояснело опять. Ее уже не было.
Ко мне вернулось сознание действительности.
Я увидел тени снаружи, которые стали длиннее и говорили, что вечер близок. Я увидел приближающийся экипаж, который ехал за нами. Я почувствовал руку матери на моем плече и встревоженный голос ее, когда она говорила со мной. Я был в состоянии ответить ей знаком, прося не беспокоиться обо мне, но более того я сделать не мог. Одно желание поглощало все мое существо, и дух, и тело — желание взглянуть на альбом. Так же, несомненно, как я видел женщину, так же, несомненно, я видел, что она писала в моем альбоме моим карандашом.
