Натаниель Готорн - Дом с семью шпилями
Странно, но тем не менее справедливо, что люди так же, или даже больше, тщеславятся своими недостатками, как и достоинствами. Гепзиба при любом удобном случае заявляла о природной нерасположенности Пинчонов к наукам и считала ее наследственной чертой. Может быть, так и было в действительности.
Родственницы еще не окончили завтрак, как из лавочки послышался резкий звонок, и Гепзиба поставила на стол недопитую чашку чая с таким мрачным отчаянием, что на нее и впрямь жаль было смотреть. В занятиях не по вкусу второй день обычно бывает для нас тяжелее первого: мы возвращаемся к делу со всей раздражительностью, в которую нас привели предшествовавшие неприятности. По крайней мере Гепзиба была совершенно уверена, что никогда не привыкнет к этому сердитому звяканью колокольчика. В который бы раз она его ни слышала, он всегда потрясал своей неожиданностью и резкостью ее нервную систему. Особенно в эту минуту, когда, глядя на старинный китайский фарфор, она услаждала себя мыслями о знатности своего рода, — особенно в эту минуту она чувствовала невыразимое отвращение при мысли о том, что ей придется иметь дело с покупателем.
— Не беспокойтесь, милая кузина! — сказала Фиби, вскочив с места. — Сегодня я буду торговать.
— Ты, ребенок! — воскликнула Гепзиба. — Что смыслит деревенская девочка в таких делах?
— Да кто же, если не я, занималась продажей всех хозяйственных припасов в нашем деревенском амбаре? — возразила Фиби. — У меня даже была будка на ярмарке, и я торговала в ней лучше всякого другого. Этому и учиться нечего — все зависит от сметливости. Вот увидите: я такая же ловкая торговка, как и хозяйка.
Старая леди с недоверчивостью следила за Фиби и время от времени заглядывала из коридора в лавочку, чтобы посмотреть, как девушка справляется с делом, а дело было в ту минуту довольно затруднительным. Какая-то старуха, в белом платье, зеленой кофте и в чем-то вроде чепца на голове, принесла несколько мотков пряжи с намерением обменять их на какие-нибудь товары. Это была, вероятно, последняя женщина в городе, не оставившая еще старинной прялки. Интересно было послушать, как разбитый и глухой голос старухи и милый голосок Фиби сливались в один говор, и еще интереснее — наблюдать контраст между их фигурами: с одной стороны легкость и красота, с другой — дряхлость и бесцветность; в одном отношении их разделяла только конторка, в другом — разница в возрасте больше чем шестьдесят лет. Что касается самого обмена, то здесь опытная хитрость и плутоватость пришли в столкновение с природной прямотой и проницательностью.
— Ну, как вам моя работа? — спросила Фиби, смеясь, когда старуха ушла.
— Прекрасно, дитя мое, прекрасно! — ответила Гепзиба. — Мне бы так не удалось. Правду вы говорите, что все дело здесь в сметливости, которая досталась вам от матери.
Люди, которым нелюдимость или неловкость мешают принять надлежащее участие в шумной деятельности общества, смотрят с неподдельным удивлением на людей, которые являются настоящими действующими лицами на сцене мира; и до такой степени непонятны им эта решимость и энергичность, что они готовы в угоду своему самолюбию уверять себя, что эти качества несовместимы с другими способностями, которые, по их мнению, гораздо выше и важнее. Так и Гепзиба охотно признала за Фиби превосходство над собой в способности к торговле. Она с удовольствием слушала советы молодой девушки касательно разных способов увеличить прибыль, не рискуя капиталом. Она не мешала Фиби готовить дрожжи, варить пиво и, кроме того, печь для продажи маленькие сладкие пирожки, до такой степени вкусные, что кто их хоть раз отведывал, тот не переставал приходить за ними. Все эти доказательства расторопности в хозяйстве были чрезвычайно приятны для Гепзибы, и она невольно бормотала про себя с кислой улыбкой и со смешанным чувством удивления, жалости и возрастающей привязанности к родственнице:
— Что за милая малютка! Если бы только она была леди! Но это невозможно! Фиби пошла не в Пинчонов: ей все передалось от матери.
Что касается того, была Фиби леди или нет, этот вопрос решить очень трудно: только едва ли он пришел бы на ум здравомыслящему человеку. Я думаю, что только у нас в Новой Англии можно встретить девушку, которая бы соединяла в себе столько свойственных леди качеств с таким множеством других. Ее правил не стеснял никакой устав: она была удивительно верна самой себе и никогда не действовала наперекор окружающим ее обстоятельствам. Ее хрупкая, маленькая, почти детская фигурка была до такой степени гибкой, что движение ей как будто давалось легче неподвижности. Лицо Фиби с обрамляющими его темными локонами, слегка заостренным носиком, со здоровым румянцем и с полудюжиной веснушек — дружеским сувениром апрельского ветра и солнца, — также не дает нам полного права назвать ее красавицей. Но в ее глазах были блеск и глубина. Она казалась очень миловидной, грациозной, как птичка, именно, как птичка; ее присутствие в доме напоминало легкий свет солнца, падающий на пол сквозь тень движущихся листьев, или отблеск огня в камине, танцующий на стенах при наступлении вечера. Приятно было смотреть на Фиби — на этот образец женской грации, сочетавшейся с достоинствами ума, — а в какой сфере такая женщина была бы не на своем месте? Такая женщина каждое занятие, самое важное и самое ничтожное, скрасит своим участием в нем и окружит атмосферой любви и радости.
Так широко и свободно лежала перед Фиби дорога жизни. Казалось даже, будто морщинистая физиономия Дома с семью шпилями, которая смотрела на вас, мрачно нахмурив брови, в самом деле прояснялась и весело поблескивала своими мутными окнами, когда Фиби бегала туда-сюда по комнатам. Иначе невозможно объяснить тот факт, что все соседи так скоро узнали о ее появлении в доме. В лавочке то и дело толкались покупатели, начиная с девяти часов и до самого обеда — в это время беготня несколько утихала, но потом возобновлялась с прежней суетливостью и прекращалась только за полчаса до заката долгого летнего дня. Одним из самых неугомонных посетителей лавочки был маленький Нед Хиггинс, истребитель пряничных негров. Утром этого дня он явил новые чудеса прожорливости, уничтожив двух верблюдов и один локомотив. Фиби радостно смеялась, подсчитывая на аспидной доске свои барыши и высыпав из ящика целую кучу медных монет, среди которых мелькало и несколько серебряных.
— Нам нужно возобновить запасы, кузина Гепзиба, — говорила маленькая торговка. — Пряники кончились, как и немецкие деревянные молочницы и множество других игрушек. Часто спрашивали дешевый изюм, а еще чаще — свистки и барабаны, и по крайней мере десять мальчишек требовали вареных в сахаре фруктов. Нам непременно нужно достать лесных яблок, хоть уже и прошла на них пора. Но, милая кузина, посмотрите, какая куча у нас медных денег! Настоящая медная гора!
— Прекрасно! Прекрасно! Прекрасно! — повторял дядюшка Веннер, пользуясь любым случаем зайти в лавочку. — Вот девушка, которой не придется коротать жизнь на моей ферме! Ах ты, Господи! Что за проворная малютка!
— Да, Фиби — славная девушка, — изрекала Гепзиба, важно нахмурив брови. — Но, дядюшка Веннер, вы знаете наш род издавна: как вы думаете, неужели все это передалось ей от Пинчонов?
— Честно сказать, я не замечал в них ничего подобного, — отвечал почтенный старик. — Да и нигде, правду сказать. Я много видел на своем веку людей — не только в кухнях и на задних дворах, но также и на улицах, на пристанях и в других местах, где мне случалось работать, но при всем том должен сказать вам, мисс Гепзиба, что никогда еще не случалось мне видеть, чтобы какое-нибудь создание работало так, как этот ребенок Фиби, — словно сами ангелы Божии ей помогают!
Как ни была преувеличена похвала дядюшки Веннера, но в ней скрывалось верное и тонкое чувство. Фиби проводила долгий, полный хлопот день в трудах, которые сами по себе могли бы считаться неопрятными и отталкивающими, но грация, с какой она выполняла эти ничтожные занятия, делала их необыкновенно привлекательными.
Обе родственницы до наступления ночи, в промежутках между появлениями покупателей, нашли время для того, чтобы сделать несколько шагов к дружескому сближению. Старая леди находила печальное и гордое удовольствие в том, чтобы водить Фиби из комнаты в комнату и рассказывать ей грустные предания о событиях, свершавшихся в стенах этого дома. Она показывала своей кузине впадины от рукоятки шпаги лейтенант-губернатора на створках двери, ведущей в комнату, где мертвый хозяин, старый полковник Пинчон, встретил своих гостей страшно нахмуренным взглядом. Этот мрачный взгляд, по замечанию Гепзибы, до сих пор вселял ужас во всякого, кто переступал порог комнаты. Затем она попросила Фиби стать на один из стульев и рассмотреть старинную карту восточных земель Пинчонов. В одной полосе земли, на которую она указала пальцем, находились серебряные рудники; эта местность значилась в заметках самого полковника Пинчона, но могла стать достоянием общества только после того, как права семейства на данные земли признает правительство. Таким образом, вся Новая Англия была заинтересована в том, чтобы это дело решилось в пользу Пинчонов. Гепзиба объявила также, что где-то под домом, или в погребе, или, может быть, в саду непременно должен находиться огромный клад, состоящий из кучи английских гиней.
