Михаил Чулков - Пересмешник, или Славенские сказки
Чтоб скрыть мое смятение, тотчас принял я на себя спокойный вид. Прежде я не инако думал об нем, как о пустыннике, и не старался примечать того, что не входило совсем в мою мысль; а тогда начал я рассматривать его руки, которые, как помню, прежде он от меня скрывал, а я, не имея нималого подозрения, совсем о том не догадывался. По счастию моему, сделал он тогда, разговаривая, такое движение, что открыл свою правую руку, на которую тотчас любопытные глаза мои устремились. Рука сия показалась мне наипрелестнейшею рукою женскою, и я, увидя оную, затрепетал, не зная сам от чего; и как любопытство мое уже не упускало ничего, тогда и голос его показался мне нежным, хотя пустынник и старался произносить его с некоторым напряжением, чтоб тем он походил на мужеский. Сколь ни слабо было сияние от лампад, однако глаза мои приметили между белыми бровями и седою бородою такую нежность и красоту лица, которые совсем переменили мои мысли и обратили дружество мое к нему в приязнь совсем другого рода. Сей вечер расстался я с ним не так, как обыкновенно. Собеседник мой, приметя, может быть, во мне смущение, встал, не окончав разговора, и пошел поспешно в свою комнату, а я остался рассуждать еще в пущем смятении. Однако ж недолго в оном находился: знакомила моя пришла тогда ко мне и извиняла своего брата, что он не возвратился ко мне, чему причиною, сказывала, застигшее его великое дело; потом завела со мною разговор, которого хотя начало было постороннее, однако конец клонился к тому, чтоб выведать из меня, не был ли я в кого влюблен и нет ли теперь у меня любовницы. Что не бывало у меня оной, то говорил я ей правду, а на что было такое сделано предложение, того еще тогда постигнуть я не мог. Поговоря она со мною совсем о другом, пожелала мне спокойной ночи и простилась до другого свидания. На другой день с превеличайшею нетерпеливостию желал я увидеть моего наставника; минуты казались мне без него часами, но и он не менее хотел со мною свидеться; итак, прислал за мною своего служителя прежде обыкновенного времени. Когда я к нему пришел, то начались у нас обыкновенные с ним разговоры, но которые текли у него смятенно; много раз перерывалися они у него не у места, и голос его при том трепетал; потом, сделав движение и смятенное восклицание:
- Ну,- сказал он,- пора мне делать превращение и вывесть тебя из заблуждения, которое причиняла тебе моя ряса.
Выговоря сие, скинул с себя в мгновение рясу, шапку, бороду и седые брови. Тогда из угрюмого пустынника предстала предо мною наипрелестнейшая красавица. Едва прелести ее кинулись в мои глаза, я обмер, сердце мое трепетало, смущенные мои глаза остановили на лице ее свое движение; мысли мои, прельщенные ее заразами, пресекли вход другим воображениям; и, одним словом, я ничего не слышал и не видел, кроме нее, и сидел окаменелым, устремя на нее торопливые мои взоры.
Преобратившаяся моя красавица, приметя во мне сие смущение, прервала сама мое молчание.
- Тебе непременно должно показаться удивительным мое превращение, я этому верю и в том соглашаюсь, но когда ты услышишь причины, побудившие меня к оному, то, конечно, перестанешь тогда ему удивляться; и вот причина, побудившая меня к сему чудному превращению. По славе твоих изрядных качеств и добродетелей узнала я о тебе уже давно и имела к достоинствам твоим всегда почтение, потом уведомилась о всех твоих обстоятельствах, что ты славянин и здесь иностранец, что ты лишился двух благодетелей и, наконец, своего родителя, что ты впал оттого в пресильную печаль, что, возненавидя свет и непостоянное его счастие, пришел в такое страшное отчаяние, что хотел в молодых своих летах, оставя человеческое обхождение, удалиться в уединение и уже принял к тому меры.
Тогда я, побуждаема будучи человеколюбием и славою твоих достоинств, захотела вывесть тебя из твоего заблуждения, но, рассуждая о способах к тому, не находила их, потому что ежели бы я стала тебя увещевать в таком образе, в каком теперь нахожусь, то непременно б ты меня не послушал, а что больше всего, то б могла я впасть чрез сие в оковы злословия, да и ты бы сам не инако оное счел, как признаком или моего неразумия, либо тщеславия, или же знаком моей к тебе любви, которая хотя сама по себе нимало не подвержена порицанию, но злословцы дали бы ей непременно имя беззакония. Итак, видя себя с сей стороны неспособною подать тебе помощь, прибегнула я к сей хитрости из одного сожаления к человеку, чтоб, превратяся в пустынника и человека, живущего под законом строгой добродетели, спознаться с тобою и отвлечь тебя от твоего странного намерения, доказав тебе заблуждения смятенных твоих мыслей. Намерение мое мне удалось; итак, я теперь довольна, исполнила должность так, чтоб заслужить от тебя имя приятельницы, коею хочу я быть тебе от искреннего сердца.
- Представь себе,- продолжал Славурон, обратясь к Силославу,- каково тогда было мое удивление по выслушании ее речей. Я почти не верил сам себе, что все то слышал и на нее смотрел; я не мог себе вообразить, чтоб женщина в ее леты могла вмещать в себе такую добродетель и разум для спасения ближнего своего от напасти; напоследок, оправясь от моего смятения, благодарил ее наичувствительнейшим образом, прося ее и вперед продолжать ко мне свою благосклонность, за которую обещал ей вовек остаться преданнейшим ее слугою.
Но я уже не одну чувствовал к ней тогда благосклонность: прелесть ее лица, добродетель и разум, летая в удивленных моих мыслях, производили в сердце моем неугасимый пламень; и я уже не тот был больше Славурон, который стремился бежать в пустыню. Все мое сердце и мысли прилепилися к прекрасной моей нравоучительнице, разлучение минутное с нею казалось мне ужасным гробом и сборищем всех напастей; итак, определил себя стараться узнать ее обо мне мысли и выведать, не любовь ли была причиною старания ее об удержании меня в свете.
Предприяв сие намерение, вникал я во все ее речи, но противу желания моего находил в них неизъяснимую скромность. Наконец, доведя разговор до ее состояния, просил ее, чтоб она удостоила меня объявлением обстоятельств, касающихся до ее жизни. Просьба моя без отговорок была удовольствована.
- Я,- говорила она,- уроженица города Афин, отец мой имел там сан священника-паладина. Некогда пришел в дом наш иностранец под видом, чтоб просить отца моего принесть Афине обещанную им жертву; но в самом деле желание его было увидеть меня и свесть с отцом моим знакомство, чтоб чрез то получить свободный вход в наш дом. Он был житель здешнего города и начальник легиона; в Афинах был он тогда для некоторого дела по повелению здешнего кесаря; он меня по праздникам видывал в Минервином храме и влюбился в меня. И таким образом, сведши потом с родителем моим хорошее знакомство, зачал за меня свататься. Отец мой, зная его достоинство и добродетель, без всяких отговорок на то согласился.
Свадьба наша была сыграна благополучно, и по нескольких после оной днях, отправя муж мой положенное на него от кесаря дело, возвратился в свое отечество; напоследок по полугодном со мною сожитии, будучи в походе против варваров, убит на сражении; итак, я осталась вдовою и наследницею всего его имения, потому что других, кроме меня, наследников у него не было. Вот вся моя история,-примолвила она мне,- и я уже месяца с два вдовою.
- По окончании своей повести разговаривала она со мною о вещах посторонних; а я, напротив того, будучи мучим любовию, не думал уже более ни о чем, кроме моей страсти, покушался тысячу раз открыть ее моей победительнице, но робость и стыд и важный ее вид меня удерживали от исполнения оного. По крайней мере, старался я открыть оную околичностями и оными же взаимными образом и от нее получал. Таким успехом хитрости моей будучи ободрен, хотел было ей настоящее сделать открытие, но наступившая глубокая полночь помешала моему благополучию. Обладательница моя, не дав мне докончить начатых мною слов, встала поспешно со стула и, пожелав мне доброй ночи, оставила меня в пущем прежнего смятении, после чего и я пошел домой, кляня несчастливую мою участь, сделавшую меня навсегда игралищем счастия.
Пришедши домой,- продолжал Славурон,- бросился я в постелю, но не для вкушения сладкого сна, а чтоб отдаться воле моих мыслей, которые всеминутно накладывали на меня крепчайшие любви оковы. Наконец, по долгом размышлении, покрыл меня Морфей своими крыльями, и едва я заснул, как прелестный призрак представил пред меня обожаемую мною красавицу. Сердце мое наполнилось восхищением, я бросился к ее ногам и готовился изъяснить все мое чувство, как вдруг вскрутившийся вихрь похитил ее из глаз моих. Я закричал, и в самое то время вошел ко мне мой служитель и докладывал мне, что незнакомый человек желает со мною видеться. Я его приказал впустить, служитель мой его кликнул, и незнакомый подал мне письмо следующего содержания, которое я еще и до сих пор помню:
"Что я тебя любила, Славурон, оное доказали все тебе мои поступки, но я видела, если только не обманывалася, что и ты ко мне то же чувствуешь. Я было определила скоро уже увенчать нашу страсть и доказала бы тебе, что я стою твоею быть; я не афинянка и не жрецова дочь, как тебя вчера уверяла, а знатного в здешнем городе господина; но жестокие случаи воспротивились моему желанию. Прости, Славурон, я еду, судьба лишает меня твоего присутствия и влечет в неизвестную мне дорогу, но если ты меня прямо любишь, то будешь искать меня и на краю света. Прости! и помни то, что я тебя люблю!"
