Франс Бенгстон - Викинги
Вставки Альфреда в текст собственноручно им переведенного труда римского историка Павла Орозия по географии Европы содержат любопытные сведения о плаваниях Вульфстана (то ли норвежца, то ли англосакса) и норвежца Отера, относящихся к 875—880 годам. Вульфстан впервые пересек по широте Балтийское море от Ютландии до Вислинского залива и поведал Альфреду диковинные сведения географического и этнографического характера. Что же касается Отера, то он (возможно, по поручению самого Альфреда, текст допускает и такое толкование) обогнул Скандинавский полуостров и первым проложил не речной, а морской путь в Белое море, достигнув Биармии («Великой Перми» русских летописей) и устья Северной Двины. Кер красочно описывает в своем отчете королю неизвестный еще тогда Нордкап, район Мурмана, страну терфиннов («лесных финнов») на «Терском берегу» Белого моря (юг Кольского полуострова и Карелия).
Новые открытия порождали разработку и освоение новых путей. Новгородские ушкуйники, получившие это название от своих ладей — ушкуев, проложили две наиболее удобные и оживленные трассы к северовосточным берегам Европы: северную — по Пинеге, Северной Двине, рекам Кулой, Мезень, Пеза и Пильма до Печоры, и южную — по Сухоне, Северной Двине и Вычегде тоже до Печоры. К началу XIII века они дошли до северных отрогов Урала.
Однако доминирующими оставались все же южные пути. Недаром в IX—XVI веках Черное море сплошь и рядом называлось Русским, хотя берега его были усеяны греческими и римскими колониями, пережившими тысячелетия.
Блажен, кто странствовал, подобно Одиссею,
В Колхиду парус вел за Золотым руном
И, мудрый опытом, вернулся в отчий дом
Остаток дней земных прожить с родней своею,—
писал Дю Белле. С древнейших времен это было пиратское море — опасное, но и прибыльное. Оно помнило корабли Ясона, поход Ксенофонта, жертвоприношение Ифигении. Здесь, на Змеином острове, покоился прах обожествленного Ахилла, тщетно дожидавшегося, когда же к нему наконец присоединится его сподвижник Одиссей, штурмовавший вместе с ним Трою:
Доселе грезят берега мои:
Смоленые ахейские ладьи,
И мертвых кличет голос Одиссея...
Ахилл не дождался друга. Вместо него пришли иные народы, и на черноморских берегах зазвучали неведомые языки. То были славяне, варвары в понимании греков и римлян. Не ахейские, а русские моряки бороздили теперь черноморские волны, и именно русский поэт Максимилиан Волошин много веков спустя вспомнит в своих стихах о тени Ахилла, все еще витающей над ними. «О понте ексинском не всуе имамы сумнитися, аще сего первейщаго моря (Средиземного.— А.С.) частию может нарещися,— сообщает Бернхард Варен и добавляет: — Ниже сумнуние есть, дабы понт евксинский иногда ради твоя вины имел быти езером, босфору заграждену бывшу». Русские долбленые или кожаные лодьи несли свои товары по пути аргонавтов и тысяч безвестных одиссеев, чьи тени тоже навечно остались витать в этих местах, на бывшей окраине бывшего цивилизованного мира.
Товары Севера находили хороший и быстрый сбыт в Византии и Аравии. Осенью князья собирали дань, дожидались прибытия лодий с северных морей и зимой, сообразуясь с общим количеством груза, валили дуб, осину, ясень, липу и строили нужное число лодий, выжигая или выдалбливая стволы. По весне их переправляли из Новгорода и Смоленска, Любеча и Чернигова в Киев, и там опытные корабелы доводили военно-купеческий флот до кондиции.
Константин Багрянородный называет русские суда моноксилами, то есть однодеревками. Однако для дальних походов лодки, выдолбленные из одного ствола, явно не годятся: ведь кроме четырех десятков человек в каждой (об этом прямо упоминают летописи), они должны были везти еще и оружие, и разного рода припасы, и запасные части рангоута и такелажа, и все необходимое для ежедневных жертвоприношений, и товары, и «живой провиант» — скот.
Поэтому логичнее допустить, что словом «моноксил» в византийскую эпоху обозначали не только долбленки, но и суда с десяти-пятнадцатиметровым килем, выкроенным из единого древесного ствола. Судя по скудным обмолвкам летописцев, киевско-новгородские лодьи имели малую осадку, чтобы легче было преодолевать пороги и сводить до минимума тягости волока; их снабжали рулевыми и гребными веслами с уключинами; на их мачтах белел прямоугольный парус, а на палубах всегда был наготове якорь, не видный стороннему наблюдателю за высоким фальшбортом, улучшающим остойчивость судна и увеличивающим его грузовместимость. В июне лодьи перегонялись к устью Днепра и после недолгой, но необходимой подготовки выходили в море.
Их влекла в морские просторы не только торговля. Купцы редко бывали просто купцами. Недостатки кавказского берега с его маленькими и плохо расположенными по отношению к преобладающим ветрам гаванями с лихвой компенсировались изобилием оживленных торговых трасс. Самой привлекательной была артерия, соединявшая страны Средиземноморья с южными берегами Тавриды и предназначавшаяся в основном для обмена итальянских или греческих вин на крымское зерно и скот. Начиная с III века купеческо-пиратские флоты не оставляли без внимания этот путь, свой промысел на нем они сделали наследственным и в Средние века заметно усовершенствовали его благодаря выучке у крымских татар.
Богатые флотилии, шествующие к крымским берегам из колоний Генуи, византийские, а позднее и турецкие корабли представляли лакомый кусок. Будучи не в силах обеспечить безопасность своих судов, генуэзцы ограничились заботой о безопасности грузов, прибывавших с моря или доставляемых из приазовских степей: полузаброшенный древнегреческий торговый город они превратили в генуэзский укрепленный форт и дали ему греческое имя Анапа, что означает «место отдыха». Однако отдых оказался для них недолгим, и, забегая вперед, можно вспомнить руины разрушенной дотла Анапы, на которых турки построили в 1783 году свою крепость, а в 1828-м сделали весьма дальновидный шаг, уступив ее России.
Несмотря на интенсивную торговлю, русско-византийские отношения оставляли поэтому желать много лучшего и в конце концов вылились в открытый конфликт. В 907 году князь Олег, после захвата Киева подчинивший почти все славянские племена по Днепру, пошел войной на Византию с тем, «чтобы Русь, приходящая в Царьград, могла брать съестных припасов сколько хочет... а когда пойдут русские домой, то берут у царя греческого на дорогу съестное, якоря, канаты, паруса и все нужное».
Время для этого похода было выбрано как нельзя лучше: Византия по существу была без боеспособного флота. «Монахи расслабили умы государей,— ядовито иронизирует Монтескье,— и заставили их поступать безрассудно, даже когда они совершали добрые дела. В то время как военные матросы по повелению Василия (867—886.— А.С.) были заняты постройкой церкви святого Михаила, сарацины грабили Сицилию и взяли Сиракузы. А когда его преемник Лев употреблял свой флот для той же цели, он позволил сарацинам захватить Тавромению и остров Лемнос». Как раз в царствование этого Льва, прозванного Мудрым и Философом, и пожаловала в Византию Олегова дружина.
Олег осадил Константинополь двумя тысячами ло-дий с сорока человеками в каждой и восьмидесятитысячной конницей. С русичами шли «на греков» дулебы, хорваты, чудь, меря, тиверцы и другие подвластные Руси или союзные ей племена. Разгромив окрестности столицы, князь приступил к штурму. «И вышел Олег на берег,— сообщает Нестор,— и начал воевать, ил много греков убил в окрестностях города, и разбил множество палат, и церкви пожег. А тех, кого захватили в плен, одних иссекли, других мучили, иных же застрелили, а некоторых побросали в море, и много V другого зла сделали русские грекам, как обычно делают враги. И повелел Олег своим воинам сделать колеса и поставить на них корабли. И с попутным ветром подняли они паруса и пошли со стороны поля к городу. Греки, увидев это, испугались и сказали через послов Олегу: «Не губи города, дадим тебе дани, какой захочешь». И остановил Олег воинов, и вынесли ему пищу и вино, но не принял его, так как было оно отравлено. И испугались греки и сказали: «Это не Олег, но святой Дмитрий, посланный на нас от Бога». После этого переговоры пошли успешней, и условия диктовал Олег.
Получив огромнейший выкуп — по двенадцати гривен «на ключ», то есть на уключину, русский князь отбыл восвояси, то ли прибив, то ли повесив, как говорит летопись, на ворота Царьграда свой щит в память о военном триумфе и предупредив, что скоро снова пожалует «в гости», дабы заключить письменный договор, а пока поглядит, как ромеи держат слово. Переговоры вели пятеро парламентариев — дружинники Карл, Фарлоф, Вельмуд, Рулав и Стемид. Все — норманны, как и сам Олег. Если вспомнить известные из истории бесчинства викингов, нетрудно вообразить, каково пришлось грекам.