Пэлем Вудхауз - Том 18. Лорд Долиш и другие
— Я работаю, сэр, — сообщил он, — младшим клерком и посыльным у мистера Солли Куэйна, импресарио.
Кларенс задумчиво постучал по лбу; затем его лицо прояснилось.
— Помню. Именно он устроил ангажемент для генералов.
— Он самый, сэр.
— Продолжайте.
Бойскаут возобновил повествование.
— Моя обязанность — сидеть в особой клетушке в приемной, спрашивать фамилии у посетителей, а главное — следить, чтобы никто не входил к мистеру Куэйну, пока сам не вызовет. Это самое трудное в моей работе. Вы не поверите, до чего нахальные нынче актеры. Не успеют войти, уже сочиняют, будто им назначено. Жулики мелкие!
Кларенс сочувственно кивнул.
— Сегодня утром один человек-змея, акробат из общества, поднял такой шум, что в конце концов пришлось отнести его карточку в кабинет. Мистер Куэйн говорил с одним джентльменом, собственно, со своим братом, мистером Кохуном, я его сразу узнал. Они были поглощены беседой и не обратили на меня внимания. Я и не думал подслушивать, но, так или иначе, услышал. Речь шла о генералах. «Да, я знаю, в газетах пишут про восемьсот семьдесят пять, старина, — разобрал я слова мистера Куэйна, — но строго между нами, они столько не получают. Германец потянул пятьсот монет, а русского я едва сосватал за четыреста пятьдесят. Почему — ума не приложу. На мой взгляд, скорее уж он соберет зрителей. Комик в своем роде!» Тут он меня заметил. Последовало некоторое недоразумение. В общем, меня уволили. Только я освободился, сразу отправился вас искать. Мне подумалось, что это, быть может, важная информация.
У Кларенса заблистали глаза.
— Вы сослужили хорошую службу, рядовой… нет, капрал Биггс. Не жалейте о потерянном месте. Наша организация найдет вам другую работу. Донесение, что вы доставили, — величайшей, чрезвычайной важности. Будь я проклят! — воскликнул он, забываясь от восторга. — Мы их поймали врасплох. Ну, если через день-другой они не перегрызутся, я здорово в них ошибся.
Он встал, затем снова сел.
— Капрал… нет, прах меня побери, сержант Биггс, давайте разопьем стаканчик по такому случаю. Ваши новости могут означать спасение для Англии. Что вам заказать?
Тот радостно отдал честь.
— Я бы не отказался от шипучего лимонада, спасибо большое, — сказал он.
Принесли напиток. Они подняли бокалы.
— За Англию, — произнес Кларенс просто.
— За Англию, — отозвался его подчиненный.
* * *Быстрым шагом Кларенс вышел из кафе и, погруженный в свои мысли, поспешил к редакции еженедельника «Анкор»[122] на Веллингтон-стрит.
— Да-а? — спросил мальчишка-посыльный.
Кларенс пустил в ход «бойскаутский экивок», особый пароль. Мальчишка мигом оставил свои замашки и почтительно отдал честь.
— Мне нужно к редактору, — сказал Кларенс. Краткая речь, но родине она сулила спасение.
Глава 5 СЕМЕНА РАЗДОРА
Со времени, когда Кларенс побывал в редакции «Анкор», недовольство среди завоеванных, да и завоевателей, постоянно росло. Первое возбуждение от иностранной оккупации, пока она была внове, улеглось, его вытеснила несгибаемая независимость, столь свойственная типичным британцам. В глубине души настоящий англичанин питает неистребимое отвращение к виду того, как в родную страну вторгаются чужеземные полчища. Люди стали задаваться вопросом, по какому праву всякие иностранцы попирают британскую землю. Народом овладевала все возрастающая досада.
Возможно, при отъезде сэра Гарри Лодера Англия впервые поняла, к чему может привести вторжение. В заявлении газете «Тайме» великий комик высказался без околичностей. Он откровенно и твердо возвестил, что покидает страну, поскольку сиена мюзик-холла отдана на откуп иноземным остолопам. Ему жаль Англию. Ему по душе Англия. Однако сейчас он может сказать только: «Храни вас Бог». Англичане содрогнулись, сообразив, что прежде он говорил: «Храни вас Бог, пока я не вернусь».
Понемногу подымалось зловещее ворчание.
Недовольство нарастало и по другим причинам. Полк русских, маршируя в походном порядке по крикетному стадиону во время матча Суррея и Ланкашира, сбил «экран»,[123] в результате Хейворд[124] вышел из игры, так и не заработав ни одного очка. Отряд германских саперов вырыл траншею поперек корта в «Королевском клубе».[125]
Ворчание усиливалось.
Завоевателям тоже приходилось несладко. Установилось суровое, как всегда, позднее английское лето, и казаки, выросшие в более мягком сибирском климате, очень страдали. За русской линией фронта мало кто не был простужен. Германцы в Тоттнеме кашляли так, что слышно было на Оксфорд-стрит.
Ну и, конечно, отношение британцев действовало им на нервы. Они готовились к яростному сопротивлению. Они рисовали себе вторжение как цепь стычек, быть может, тяжких, но захватывающих. Они предполагали, что после оккупации патрули на улицах станут провожать ненавидящими взорами. Когда их презрительно мерили взглядом, они терялись. Для нервного иностранца нет ничего ужасней, чем высокомерный снисходительный взгляд англичанина. Завоевателям вечно казалось, будто они все делают не так. Они чувствовали себя, как пассажир, застигнутый в первом классе с билетом третьего класса. Они не знали, куда девать руки и ноги. У них уши горели, когда они шли маршем по столице. Под холодным взором населения они претерпевали те же муки, что и человек, который приходит в незнакомый дом к обеду в твидовом костюме и видит остальных во фраках. Они потели и ежились.
Да и скучно им было. Начало сентября — не лучшее время в Лондоне, даже для местных жителей. Заняться было нечем. Театры почти все были закрыты. На улицах слякоть и грязь. Хорошо было генералам, те каждый вечер появлялись в огнях рампы, но основная масса оккупантов не знала, куда деваться от скуки.
Лондон был все равно что пороховой склад. Кларенсу Чагуо-теру выпала честь твердой рукой поднести спичку, чтобы забушевало пламя.
Глава 6 ГРОМ СРЕДИ ЯСНОГО НЕБА
Кларенс был в редакции «Анкор» в пятницу. Выходила газета по четвергам. «Анкор» — это «Тайме» артистического мира. Она посылает проклятия одним, раздает (нещедрые) благословения другим. «Анкор», критикующую Федерацию артистов варьете, можно сравнить только с Юпитером-громовержцем, последним в наши измельчавшие времена. Ее обычай: на всю страну монаршьим криком грянуть «Пощады нет!» — и спустить дрессированных собачек войны.[126]
По стечению обстоятельств, вечерней газете, где работал Кларенс, потребовалось взять интервью у русского генерала именно в четверг после достопамятного визита на Веллингтон-стрит. Мистер Хьюберт Уэйлз[127] на днях опубликовал роман, настолько рискованный по форме и содержанию, что на него публично ополчился с кафедры не кто-нибудь, а сам преподобный каноник Эдгар Шеппард,[128] доктор богословия, сонастоятель придворной часовни его величества, помощник служителя королевской опочивальни и младший подаватель августейшей милостыни. В утренней газете задали вопрос: «Нужна ли цензура в беллетристике?» — и, как водится, редакторы собирали высказывания знаменитостей, предпочтительно таких, чье мнение никого не интересовало.
Поскольку все прочие репортеры были в разгоне, редактор оказался в затруднении.
— Что, никого больше не осталось? — потребовал он. Главный заместитель поразмыслил:
— Ну, есть тот щенок Чагуотер.
(Так в редакции обычно называли спасителя Англии.)
— Его и пошлите, — приказал редактор.
* * *Номер великого князя Водкиноффа в театре варьете «Магнум» каждый вечер начинался ровно в десять. На афишах его имя писали крупнее всех. Кларенса задержал смотр бойскаутов, и он добрался до мюзик-холла только без пяти десять. Он вошел в гримерную, когда генерал уже направлялся на сцену.
Великий князь переодевался в большой комнате вместе с другими актерами. Персональных гримерных в «Магнуме» не было. Кларенс присел на сундучок, принадлежащий «Несравненной труппе прыгучих зуавов прямо из пустыни», и стал ждать. Четверо мускулистых молодых людей, труппа в полном составе, одевались после выступления. На Кларенса никто не обращал внимания.
Наконец один зуав заговорил:
— Скажи, Билл, сегодня принимали не очень. Замороженный зал.
— Куда уж дальше, — отозвался его коллега. — Просто мурашки по коже.
— Интересно, каково придется фон-барону. Очевидно, он имел в виду великого князя.
— Ему-то что. Такую халтуру им только подавай. Настоящим профессионалам хода нет, а любители цветут и пахнут. Расческа найдется, Гарри?
Гарри, высокий молчаливый зуав, протянул расческу. Билл продолжал:
