Шодерло Лакло - Опасные связи. Зима красоты
Сердце ее взволнованно заколотилось. Чуть дальше она признала овчарню, перед которой некогда водружали майское дерево[98]. Сюда приходили плясать фарандолу девушки на выданье и парни, задумавшие жениться; здесь она встретила Викторию — черноволосую, румяную Викторию в дерзком расцвете пятнадцатилетней красоты. Виктория приглянулась ей. Но шесть лет спустя, когда оспа наложила на ее хозяйку свою страшную руку, девчонка сбежала из дому вместе с остальными служанками…
Изабель закрывает глаза; ей тогда было всего двадцать лет — двадцать сияющих лет! — а маркизу пятьдесят пять. Виктория приходила гасить свечи в ее спальне. Когда Мертей задирал служанке юбку или гладил пухленькие ее грудки, темные девичьи глаза впивались в светлые — Изабель; в этом взгляде читалось торжество: чьему-то владычеству приходит конец!.. Позже Изабель посылала ее с записками к Вальмону, и тот, конечно, не преминул тоже позабавиться с нею. Со временем Виктория обучилась многим хитростям и уловкам; она вполне уверилась в том, что получать от жизни возможно только золото — золото и ничего более, — ублажая мужчин высшего общества. Интересно, что сталось нынче с Викторией — податливой, свеженькой, аппетитной Викторией с ее развращенной душонкой?
Теперь Изабель замедляет шаг. В теплом утреннем мареве еще не проснувшейся деревни царит тишь, даже птицы — и те безмолвствуют.
А вот и Вервиль. Изабель огибает деревушку и сворачивает на дорогу с распятием на обочине; она бредет с опущенной головой, словно боясь споткнуться о камень, но нет, — просто ей страшно. Только что увиденная овчарня с майским деревом была сплошь черной от жирной вонючей копоти; обгорелая крыша провалилась внутрь. Страх пробирает Изабель до костей: вот уже почти восемь лет, как она не бывала здесь, и два года, как Вервиль, по словам Шомона, погиб в огне, запаленном рукою Эктора.
Тропинка сворачивает, бежит вверх, переходит в аллею. Усыпанные гравием дорожки густо поросли травой; пахнет шиповником… странно, ведь раньше здесь благоухали розы. Изабель чувствует дурноту: ее розы сгорели, сгорели дотла!
К чему долее отрицать очевидное?! Но Изабель не щадит себя, она храбро смотрит.
Гранитный фундамент не уступил пожару, разве что кое-где дал трещины, но черные оконные проемы без стекол и криво висящая на вывернутых петлях дверь кажут взгляду дотла разоренные залы. Расплавленная черепица крыши устилает разбитые плиты и обугленный паркет; деревянные шкафы библиотеки намертво слиплись с остатками золоченых книжных переплетов и медными прутьями дверец. Здесь к запаху гари примешиваются запахи оплавленного пергамента и паленой кожи — словно от костра еретика.
Искусственная речка сплошь заросла кувшинками; они выбрались даже на берег, обвили каменный парапет, и их свежие мясистые цветы выглядят почти непристойно среди этого страшного пепелища.
Большие юкки перед домом пострадали на свой лад: в их треснувших стволах что-то поблескивает, и внезапно Изабель с почти бесчувственным интересом отмечает: ага, понятно, — оконные стекла полопались от жара и разлетелись вдребезги, а осколки впились в черную древесину, которая потом зарубцевалась вокруг них. Но острые кончики все еще выступают наружу и блестят на солнце.
За спиной у нее раздается треск; она оборачивается. Их трое — женщина и двое мужчин; они настороженно уставились на нее.
Исхудалые лица, грязные, как у нее, лохмотья, жадные пронизывающие глаза.
— Ты тоже ищешь убежище?
Изабель отрицательно качает головой. Женщина подходит ближе, пристально разглядывает ее: «А я как будто тебя где-то встречала». Они мерят друг друга глазами. Изабель, встревожившись, отворачивается, но женщина уже успела увидеть. Она испуганно подносит руку к губам: «Господи Боже, я так и думала!» — и тут же замолкает. Изабель понимает: ее узнали.
Мужчины, рыскавшие тем временем по сгоревшим комнатам, выходят с разочарованным видом: там давно уже пусто, нечем поживиться, ни вещей, ни жратвы.
— Эй, девки, пошли поищем еще где-нибудь!
Изабель идет за ними. Женщина, опустив голову, шагает рядом с нею. Тщетно Изабель роется в памяти, — это испитое лицо ей незнакомо. Попутчица исподтишка поглядывает на нее — без гнева, даже без острого любопытства, всего лишь с тупым удивлением.
В деревне мужчины обшаривают дома и наконец в пятом из них находят немного хлеба. Оборванка даже отыскала где-то окорок — старый, вонючий, но нынче привередничать не приходится. Они с трудом жуют протухшее жесткое мясо; Изабель, не желая выделяться, ест вместе с остальными.
Подойдя к водоему, чтобы напиться, они видят двух собак; при виде людей те с рычанием отбегают прочь. Женщина испускает крик ужаса: собаки обгрызли два трупа, валяющихся лицом вниз. Мужчины переворачивают их и разражаются проклятиями: «Ну, ясно, тут солдатня поработала!» Их лица перекошены ненавистью.
Тела уже смердят, ноги и животы внизу запачканы кровью. Женщина отбегает подальше, ее рвет; вернувшись и утирая рот, она оправдывается: «Это, верно, от ветчины». Изабель тоже сотрясают спазмы, — ветчина или что другое, но и она извергает рвоту. Наклонясь, женщина придерживает ей голову и шепчет — не зло, но с каким-то мертвенным торжеством в голосе: «Ну как, весело тебе, маркиза?»
Изабель выпрямляется, пристально смотрит на нее: «Кто же ты?»
— Тихо! — обрывает ее та. — Потом поговорим. Я боюсь этих двоих, они злы, как черти, я их не знаю.
И впрямь: мужчины пристально глядят на них пустыми, мертвыми глазами, в которых нет ничего человеческого.
Маленькая их группа идет весь день; женщины бредут сзади, стараясь, впрочем, не слишком отставать. Когда начинает смеркаться, они подходят к морскому побережью. Здесь всегда найдется сушняк; просоленный, даже волглый, он трещит, дымит, но все же кое-как горит и согревает.
Мужчины разводят костер в яме и ищут на скалах ракушки; пока Изабель и Франсуаза — так зовут женщину — собирают хворост, обломки досок и сухую траву, они обдирают раковины, перед тем как сунуть их в горячую золу.
Женщина наконец назвалась; она оказалась младшей дочерью смотрителя колодцев папаши Матье. Теперь Изабель признала ее, вернее, начала припоминать. Франсуазе должно быть года двадцать два, но она уже лишилась половины зубов, поэтому, разговаривая, стыдливо прикрывает рот ладонью. «Это у меня от сидра», — жалуется она.
— Зачем вы вернулись сюда?
— Хотела увидеть.
— Ну, это на вас похоже! Только чего тут глядеть-то? А вот коли вас узнают, берегитесь, недорого я дам за вашу шкуру.
— Но ведь и тебе тогда несдобровать.
— О, я не в счет! — горько усмехается та. — Здешние женщины хорошо знают, что за штука эта сволочная война. Кто бы с нами ни воевал — король или Комитет общественного спасения, ваш пасынок Эктор или солдаты Второго года[99], — нам все едино, нас все подряд грабят, преследуют, брюхатят; скажи спасибо, если в живых останешься… вот она какая, эта самая Революция. Одним только она и хороша: видишь, маркиза, как я нынче храбро с тобой толкую! А что до всего прочего…
Один из мужчин встает, подбоченившись: ну как, узнала ты, откуда она взялась?
— Да откуда же ей взяться, жирный ты боров, как не из Кутанса; там они убили ее мужа. А ей удалось сбежать, — слишком уж она страшна, чтобы забавляться с нею.
Подняв голову, Изабель кажет им пустую глазницу, побитое оспой лицо. Мужчина брезгливо морщится: ну, красотка, придется тебе самой заботиться о пропитании, вряд ли кто возьмется тебя кормить, с такой-то рожей! И он злобно хохочет: твой мужик, верно, охотно отправился на тот свет, от тебя подальше! Изабель молча отходит, надвинув чепец на глаза. О чем она только думала?! Искать себе пропитание, сказал он… Да, верно, в этом подлом мире нужно как-то существовать, и не всегда это легко. Она замечает, как жадно и вопрошающе смотрит на нее Франсуаза. «Раньше-то о вас заботились другие, нешто не так?» — говорит этот взгляд.
Чуть позже Изабель отходит в сторонку; один из мужчин, дернув Франсуазу за юбку, приказывает: пошли! Другой уже храпит вовсю. Изабель снова и снова вспоминает Вервиль. Она сама выбирала всю мебель, все ковры, все картины для дома, всех коров и овец для фермы; сама посадила все розы, деревья, кусты, ко всему приложила руку. Это она настояла: хочу разводить баранов рядом с вашими дурацкими коровами, пусть у нас будет свое мясо; она использовала все, что почерпнула в детстве из разговоров своей матери с дядей Оскаром, когда они поминали родную провинцию Фрисланд. Крестьяне мигом раскусили ее: она никогда не кричала, не угрожала, не распекала; она просто смотрела в глаза и презрительно бросала: «Кого вы хотите обмануть?» Она объезжала свои земли на тяжеловесном жеребце с мощными бабками, который с невозмутимым спокойствием шел сквозь плотный морской ветер. И все, все покорно подчинялись ей. Она им ничего не спускала, но и правами своими не злоупотребляла никогда. В Вервиле крестьяне-арендаторы жили спокойно и безбедно.
