Эмиль Золя - Собрание сочинений. Т. 9. Дамское счастье. Радость жизни
— Дитя мое, — сказал он, отойдя с Полиной в сторону, — я не желаю больше быть вашим сообщником. Перестаньте советоваться со мной, разоряйтесь, если вам угодно… Вы прекрасно знаете, что я никогда не смогу противиться вашим просьбам, но, право же, потом я страдаю и совесть моя не чиста… Я предпочитаю лучше не знать то, чего не одобряю.
Глубоко растроганная, Полина поглядела на него. Затем, помедлив, сказала:
— Благодарю вас, мой добрый доктор. Но, не правда ли, самое важное, что я счастлива? Все остальное не имеет значения.
Он схватил ее руки и по-отцовски сжал их, одолеваемый грустными мыслями.
— Да, если только вы счастливы… Знаете, несчастье тоже подчас покупается дорогой ценой.
Разумеется, в пылу сражения с морем Лазар совсем забросил музыку. Рояль покрылся слоем пыли, партитура великой симфонии покоилась в глубине ящика, и то лишь благодаря Полине, которая заботливо собрала страницы, валявшиеся повсюду, даже под креслами. К тому же отдельные части симфонии уже не удовлетворяли Лазара, так, например, он считал, что сладостная, дивная мелодия небытия в финале, написанная в банальном ритме вальса, звучала бы лучше в темпе замедленного марша. Однажды вечером он заявил, что все переделает заново, когда у него будет время. И вспыхнувшая в нем страсть, волнение от постоянной близости молодой девушки — все это прошло вместе с творческой лихорадкой. Ему казалось, что и великий шедевр, и пылкую страсть он может отложить до лучших времен, отдалить или приблизить в зависимости от желания. Снова Лазар обращался с кузиной, как со старым приятелем, как с законной женой, которая отдастся ему, лишь только он раскроет объятия. С апреля они уже перестали жить в такой интимной близости, ветер остудил жар их ланит. Большая комната опустела, оба носились по скалистому берегу Бонвиля, изучая места, где должны быть установлены свайные заграждения и волнорезы. Зачастую они бродили босиком в холодной воде, возвращались усталые, умиротворенные и чистые, как в дни далекого детства. Когда Полина, чтобы подразнить его, играла знаменитый «Марш Смерти», Лазар восклицал:
— Перестань!.. Вот чепуха!
В тот вечер, когда пришел плотник, у Шанто начался приступ подагры. Теперь припадки повторялись почти каждый месяц. Казалось, салицилка, вначале помогавшая больному, только ухудшила его состояние. Поэтому Полина в течение двух недель была прикована к постели дяди. Лазар, продолжавший обследовать морской берег, стал брать с собой Луизу, чтобы увести ее подальше от больного, чьи крики пугали ее. Она занимала комнату для гостей, как раз над спальней Шанто, и, чтобы уснуть, ей приходилось затыкать уши и зарываться головой в подушку. Выйдя из дому, она снова улыбалась, приходила в восторг от прогулки, забывая о несчастном, который вопил от боли.
То были прелестные две недели. Вначале молодой человек с удивлением рассматривал свою новую спутницу. Она была так непохожа на ту, другую, — она вскрикивала, когда краб касался ее туфельки, до ужаса боялась воды и уверяла, что утонет, когда приходилось перепрыгнуть через лужу. Галька причиняла боль ее маленьким ножкам, она не выпускала из рук зонтика и носила перчатки до локтей, боясь открыть солнцу свою нежную кожу. Когда прошло изумление, Лазар стал поддаваться чарам этой пугливой, грациозной, беспомощной девушки, которая каждую минуту готова была просить у него защиты. От нее пахло не только свежим воздухом, она опьяняла его нежным ароматом гелиотропа; словом, это уже не мальчишка шел, подпрыгивая, рядом с ним, а настоящая женщина, и когда порыв ветра поднимал ее юбку и он мельком видел ее ножку в ажурном чулке, кровь бурлила в его жилах. Однако она была не так красива, как Полина, старше и уже чуть поблекла, но в ней было очарование кошечки, ее хрупкое, гибкое тело влекло его, все ее кокетливое существо сулило блаженство. Лазар как будто открыл ее внезапно, он не узнавал прежнюю худенькую девочку-подростка. Неужели годы, проведенные в пансионе, превратили ее в эту пленительную девушку, которая только и мечтает о мужчине, затаив в глубине своих прозрачных глаз ложь, привитую воспитанием? Мало-помалу он начал ощущать к ней влечение, болезненную страсть, прежняя детская привязанность перешла в утонченную чувственность.
Когда Полина получила наконец возможность покинуть комнату дяди и снова стала сопровождать Лазара, она сразу же почувствовала, что между Лазаром и Луизой установились новые отношения: они переглядывались, смеялись, а она оставалась в стороне. Она пыталась понять, что их так развеселило, и ей было не до смеха. Первые дни Полина смотрела на них по-матерински, как на молодых сумасбродов, которые хохочут по пустякам. Но вскоре она стала печальной, казалось, каждая прогулка тяготит ее. Впрочем, у нее не вырвалось ни единой жалобы, она только говорила, что ее мучают мигрени, но, когда кузен советовал ей остаться дома, Полина сердилась и не отходила от него ни на шаг. Однажды ночью, часов около двух, — Лазар еще не ложился, так как заканчивал какой-то чертеж, — ему почудились чьи-то шаги, он распахнул дверь и к своему изумлению увидел Полину, которая стояла впотьмах, облокотившись на перила, в одной нижней юбке и прислушивалась к шуму во втором этаже. Девушка уверяла, что внизу кто-то стонет. Но от этой лжи она вся зарделась, Лазар, поняв, что она лжет, тоже покраснел и смутился.
С той поры, хотя они не вступали в объяснения, между ними возник холодок. Он отворачивался, считая ее чудачкой, которая дуется из-за пустяков; она же становилась все мрачнее и мрачнее и ни на минуту не оставляла Лазара наедине с Луизой, следя за каждым их движением, а по вечерам изнемогала от отчаяния в своей комнате, вспоминая, как те двое шептались, возвращаясь с моря.
Между тем работы подвигались. Артель плотников, обшив толстыми досками ряды свай, заканчивала установку первого волнореза. Впрочем, это был только опыт, и плотники торопились, предвидя большой прилив; если деревянные балки устоят, то систему заграждения можно будет усовершенствовать. На беду, погода была ужасная. Дождь лил не переставая, и все обитатели Бонвиля промокли насквозь, наблюдая за тем, как вбивают сваи при помощи трамбовки. Наконец, в то утро, когда ожидали большого прилива, море потемнело от черного, как чернила, неба, с восьми часов дождь еще усилился, горизонт потонул в густом ледяном тумане. Это было досадно, так как Шанто собирались всей семьей отправиться на берег, чтобы видеть, как доски и сваи победоносно выдержат натиск волн.
Госпожа Шанто решила остаться с мужем, который был еще очень болен. Полину тоже убеждали остаться, так как уже с неделю у нее побаливало горло; она немного охрипла, а по вечерам ее лихорадило. Но она не вняла разумным советам, ей непременно хотелось пойти к морю, раз Лазар и Луиза собрались туда. Луиза, с виду такая хрупкая, в любую минуту готовая упасть в обморок, в сущности, обладала удивительной выносливостью, когда предстояло какое-нибудь развлечение.
Итак, после завтрака все трое решили отправиться на берег. Сильный ветер разогнал тучи, и молодые люди торжествующим смехом приветствовали эту нечаянную радость. На небе появились огромные голубые просветы, лишь кое-где мелькали черные лохмотья туч. Девушки заупрямились и взяли только зонтики от солнца. Один Лазар захватил дождевой зонт. Ведь он отвечает за их здоровье, он найдет для них какое-нибудь убежище, если снова начнется ливень.
Полина и Луиза шли впереди. Но когда они стали спускаться по мокрому крутому склону, ведущему в Бонвиль, Луиза вдруг оступилась; Лазар тотчас же подбежал и предложил ей руку. Полине пришлось идти сзади. Веселость ее сразу угасла; подозрительно глядя на них, она заметила, что локоть кузена нежно касается талии Луизы. Полина видела только это, все остальное исчезло, и берег, где рыбаки, ухмыляясь, ждали их прихода, и вздувшееся море, и волнорез, уже покрытый белой пеной. А на горизонте все разрасталась темная полоса налетающего шквала.
— Черт возьми! — тихо сказал молодой человек, оборачиваясь. — Пожалуй, вымокнем… Но пока дождя нет, мы успеем посмотреть, а потом укроемся напротив, в доме Утларов.
Прилив двигался против ветра, с раздражающей медлительностью. Разумеется, из-за этого он будет не таким сильным, как думали, но никто не уходил с берега. Волнорез, уже наполовину покрытый водой, действовал отлично, рассекая волны; срезанные гребни с шипением разбивались у самых ног зрителей. Но истинным триумфом было стойкое сопротивление свай. После каждого налетающего вала, несущего гальку из открытого моря, слышно было, как она падает и собирается в кучу по ту сторону заграждения, словно вдруг опрокинули целый воз камней. Эта растущая стена свидетельствовала об успехе, то было осуществление задуманного барьера.
— Я вам говорил! — кричал Лазар. — Теперь можете не бояться. Плевать вам на него!
