Михаил Булгаков - Том 7. Последние дни
Гончарова. Ма vie est finie![138] Погибли мы, Василий Андреевич! А мне больше жизни не будет. Да я и жить не хочу.
Жуковский. Александра Николаевна…
Гончарова. Василий Андреевич, я не пойду к ней больше. Оденусь я сейчас и пойду на улицу. Не могу я здесь больше оставаться.
Жуковский. Не поддавайтесь этому голосу! Это темный голос, Александра Николаевна! (Шепотом.) Да разве можно ее бросить? Ее люди загрызут.
Гончарова. Да что вы меня мучаете, тяжело мне!
Жуковский. Провидение, провидение. К нему обратитесь, оно несчастных укрепит… А я вам велю, идите.
Гончарова идет и скрывается во внутренних дверях.
Что ты наделал?! (Прислушивается к хору.) Да. Земля и пепел… (Садится, что-то соображает, потом берет с фортепиано листок бумаги, записывает что-то.)…Не сиял острый ум… (Бормочет что-то.)…В этот миг предстояло как будто какое виденье… и спросить мне хотелось: что видишь?..
Дверь из столовой бесшумно открывается, и тихо входит Дубельт.
Дубельт. Здравствуйте, Василий Андреевич!
Жуковский. Здравствуйте, генерал.
Дубельт. Василий Андреевич, вы запечатывать собираетесь?
Жуковский. Да.
Дубельт. Я прошу вас, повремените минуту, я войду в кабинет, а потом мы приложим и печать корпуса жандармов
Жуковский. Как, генерал? Государю было угодно возложить на меня опечатание и разбор бумаг! Я не понимаю! Я буду разбирать бумаги. Один. Я не понимаю, зачем другая печать!
Дубельт. А разве вам не приятно, Василий Андреевич, ежели печать корпуса жандармов будет стоять рядом с вашей печатью?
Жуковский. Помилуйте, но…
Дубельт. Бумаги должны быть представлены на прочтение графу Бенкендорфу.
Жуковский. Как? Но там же письма частных лиц! Помилуйте! Ведь меня могут назвать доносчиком! Вы посягаете на единственное ценное, что имею, — на доброе имя мое! Я доложу государю императору!..
Дубельт. Вы изволите полагать, что корпус жандармов может действовать помимо повеления государя императора? Вы полагаете, что вас осмелятся назвать доносчиком? Ах, Василий Андреевич!.. Мера сия принимается отнюдь не в намерении вредить кому бы то ни было. Василий Андреевич, не будемте терять времени.
Жуковский. Повинуюсь.
Дубельт берет канделябр, входит в кабинет. Потом выходит из него, ставит канделябр, предлагает сургуч Жуковскому. Жуковский прикладывает печать. С улицы донесся звон разбитого фонаря, глухие крики.
Дубельт (негромко). Эй!
Портьера внутренних дверей отодвигается, и входит Битков.
Ты кто таков?
Битков. Я часовой мастер, ваше превосходительство.
Дубельт. Сбегай, друг, на улицу, узнай, что там случилось.
Битков. Слушаю. (Скрывается.)
Жуковский. Я никак не ожидал такого необычайного скопления народу! Страшно подумать, тысяч десять, надо полагать, перебывало сегодня!
Дубельт. Сегодня здесь перебывало сорок семь тысяч восемьсот человек.
Жуковский смотрит на Дубельта молча.
Битков (входит). Там, ваше превосходительство, двое каких-то закричали, что иностранные лекаря нарочно залечили господина Пушкина… Ну, какой-то швырнул в фонарь… кирпичом.
Дубельт. Ага. (Машет рукой Биткову.)
Тот уходит.
Ах, чернь, чернь!
Где-то за дверями сильнее послышался хор: «Содухи праведных скончавшихся…»
(Кладет печать в карман, подходит к внутренним дверям, говорит негромко.) Пожалуйте, господа.
Внутренние двери открываются, и из них начинают выходить в шинелях, с головными уборами в руках, один за другим десять жандармских офицеров.
Прошу к выносу, господа. Ротмистр Ракеев, прошу руководить выносом.
Ракеев выходит в дверь столовой.
(Другому жандармскому офицеру) А вас, полковник, прошу остаться здесь. Благоволите принять меры, чтобы всяческая помощь была оказана госпоже Пушкиной своевременно.
Один из жандармских офицеров уходит во внутренние двери, а остальные уходят вслед за Ракеевым в столовую.
А вы, Василий Андреевич? Останетесь с Натальей Николаевной, не правда ли? Страдалица нуждается в утешении.
Жуковский (резко). Нет, я хочу нести его. (Уходит в столовую)
Дубельт один. Поправляет эполеты и аксельбант, крестится и входит в столовую.
Темно.
Занавес
Показывается Мойка перед домом, где пушкинская квартира. Ночь. Скупой и тревожный свет фонарей. И медленно начинает плыть дом, но останавливается раньше, чем показались окна пушкинской квартиры. Летит снег. На набережной появляются Кукольник и Бенедиктов.
Кукольник. За мной, Владимир!
Бенедиктов. Ох, не задавили бы нас.
Кукольник. Следуй за мной!
Тотчас показывается конный жандарм и выбегает квартальный.
Квартальный. Виноват, господа, нельзя. Вы куда?
Кукольник. Почему вы преграждаете нам путь, господин офицер? Мы ко гробу господина Пушкина.
Бенедиктов. Поклониться.
Квартальный. Извините, не могу. Прошу повернуть. Доступа нет больше. Извольте посмотреть, что делается.
Бенедиктов. Нестор, идем назад.
Кукольник. Но позвольте…
Показывается плохо одетый человек и за спиной квартального пробегает.
Квартальный. Куда ты? (Бросается вслед за человеком.)
Жандарм. Назад, назад, не приказано!
Кукольник. Ну, что ж, ежели нельзя, так нельзя. Попрощаемся и тут. Сними шапку, Владимир.
Бенедиктов. Голова озябнет.
Кукольник (сняв шапку). Прощай, Александр! Ты был моим злейшим врагом! Сколько обид и незаслуженных оскорблений я претерпел от тебя! У тебя был порок — зависть, но в сию минуту я забываю все это и, как русский, душевно скорблю об утрате тебя! Прощай, Александр!
Бенедиктов приподнимает шляпу и крестится.
Мир твоему праху!
Дом начинает плыть. Появляются окна пушкинской квартиры. Окна налиты за занавесом светом. Домовая арка. Толпа народа теснится и гудит. В толпе квартальный, полицейские и конный жандарм.
Квартальный. Да не велено, говорят! Назад! Назад!
В толпе слышны возгласы:
— Да помилуйте, я в этом доме живу!
— Что же такое, до собственной квартиры невозможно протолкаться!
— Позвольте пройти!..
— Голландец застрелил.
— Ничего не голландец, кавалергард!
— Что врать-то? Француз.
— Наших, стало быть, иностранцы почем зря могут бить.
— Лекаря немцы! Ну, натурально, залечили русского!
— Я жаловаться буду, квартирую я о этом доме!
Посол (стиснут толпою). Pardon, messieurs, pardon!.. Виноват.
Квартальный. Извините, господин, нельзя!
Посол. Я посланник Франции. (Распахивает шубу, показывает ордена.)
Квартальный. Пропусти его превосходительство! Иваненко, осаживай их!
Пропускают посла. В толпе возгласы:
— Это что такое? А почему нашим нельзя?
— Русские не могут оплакать своего великого согражданина!
— Они ухлопали, их и пущают!
Внезапно из толпы выделяется фигура в студенческой форме и поднимается на фонарь.
Студент. Тише!
Толпа несколько стихает.
Не тревожьте прах поэта! Слушайте! (Снимает фуражку, проворно вынимает из кармана листок, читает.) Не вынесла душа поэта позора мелочных обид!
