Михаил Булгаков - Том 8. Театральный роман
Тут на балконе появился Афраний.
— Банга, не трогать, — тихо молвил прокуратор и прочистил голос.
Афраний, прежде чем начать говорить, оглянулся по своему обыкновению и, убедившись, что, кроме Банги, которого прокуратор держал за ошейник, лишних нет, тихо сказал:
— Прошу отдать меня под суд, прокуратор. Вы оказались правы. Я не сумел уберечь Иуду из Кериафа. Его зарезали.
Четыре глаза в ночной полутьме глядели на Афрания, собачьи и волчьи.
— Как было? — жадно спросил Пилат.
Афраний вынул из-под хламиды заскорузлый от крови мешок с двумя печатями.
— Вот этот мешок с деньгами Иуды подбросили убийцы в дом первосвященника, — спокойно объяснял Афраний, — кровь на этом мешке Иуды.
— Сколько там? — спросил Пилат, наклоняясь к мешку.
— Тридцать денариев.
Прокуратор рассмеялся, потом спросил:
— А где убитый?
— Этого я не знаю, — ответил Афраний, — утром будем его искать.
Прокуратор вздрогнул, глянул на пришедшего.
— Но вы, наверное, знаете, что он убит?
На это прокуратор получил сухой ответ:
— Я, прокуратор, пятнадцать лет на работе в Иудее. Я начал службу еще при Валерии Грате. И мне не обязательно видеть труп, чтобы сказать, что человек убит. Я официально вам докладываю, что человек, именуемый Иудой из города Кериафа, этою ночью убит.
— Прошу простить, Афраний, — отозвался вежливый Пилат, — я еще не проснулся, оттого и говорю нелепости. И сплю я плохо и вижу лунную дорогу. Итак, я хотел бы знать ваши предположения по этому делу. Где вы собираетесь его искать? Садитесь, Афраний.
— Я собираюсь его искать у масличного жома в Гефсиманском саду.
— Почему именно там?
— Игемон, Иуда убит не в самом Ершалаиме и не далеко от него. Он убит под Ершалаимом.
— Вы замечательный человек. Почему?
— Если бы его убили в самом городе, мы уже знали бы об этом, и тело уже было бы обнаружено. Если бы его убили вдалеке от города, пакет с деньгами не мог быть подброшен так скоро. Он убит вблизи города. Его выманили за город.
— Каким образом?
— Это и есть самый трудный вопрос, прокуратор, — сказал Афраний, — и даже я не знаю, удастся ли его разрешить.
— Да, — сказал Пилат во тьме, ловя лицо Афрания, — это действительно загадочно. Человек в праздничный вечер уходит неизвестно зачем за город и там погибает. Чем, как и кто его выманил?
— Очень трудно, прокуратор…
— Не сделала ли это женщина? — вдруг сказал прокуратор и поверх головы Афрания послал взгляд на луну.
А Афраний послал взгляд прокуратору и сказал веско:
— Ни в каком случае, прокуратор. Это совершенно исключено. Более того скажу: такая версия может только сбить со следу, мешать следствию, путать меня.
— Так, так, так, — отозвался Пилат, — я ведь только высказал предположение…
— Это предположение, увы, ошибочно, прокуратор. Единственно, что в мире может выманить Иуду, это деньги…
— Ага… но какие же деньги, кто и зачем станет платить ночью за городом?
— Нет, прокуратор, не так. У меня есть другое предположение, и пожалуй, единственное. Он хотел спрятать свои деньги в укромном, одному ему известном месте.
— Ага… ага… это, вероятно, правильно. Еще: кто мог убить его?
— Да это тоже сложно. Здесь возможно лишь одно объяснение. Очевидно, как вы и предполагали, у него были тайные поклонники. Они и решили отомстить Каиафе за смертный приговор.
— Так. Ну, что же теперь делать?
— Я буду искать убийцу, а меня тем временем вам надлежит отдать под суд.
— За что, Афраний?
— Моя охрана упустила его в Акре.
— Как это могло случиться?
— Не постигаю. Охрана взяла его в наблюдение немедленно после нашего разговора с вами. Но он ухитрился на дороге сделать странную петлю и ушел.
— Так. Я не считаю нужным отдавать вас под суд, Афраний. Вы сделали все, что могли, и больше вас никто не мог бы сделать. Взыщите с сыщика, потерявшего его. Хотя и тут я не считаю нужным быть особенно строгим. В этой каше и путанице Ершалаима можно потерять верблюда, а не то что человека.
— Слушаю, прокуратор.
— Да, Афраний… Мне пришло в голову вот что: не покончил ли он сам с собою?
— Гм… гм, — отозвался в полутьме Афраний, — это, прокуратор, маловероятно.
— А по-моему, ничего невероятного в этом нет. Я лично буду придерживаться этого толкования. Да оно, кстати, и спокойнее всех других. Иуду вы не вернете, а вздувать это дело… Я не возражал бы даже, если бы это толкование распространилось бы в народе.
— Слушаю, прокуратор.
Особенно резких изменений не произошло ни в небе, ни в луне, но чувствовалось, что полночь далеко позади и дело идет к утру. Собеседники лучше различали друг друга, но это происходило оттого, что они присмотрелись.
Прокуратор попросил Афрания поиски производить без шума и ликвидировать дело, и прежде всего погребение Иуды, как можно скорее.
А затем он спросил, сделано что-либо для погребения трех казненных.
— Они погребены, прокуратор.
— О, Афраний! Нет, не под суд вас надо отдавать, нет! Вы достойны наивысшей награды! Расскажите подробности.
Афраний начал рассказывать. В то время как он сам занимался делом Иуды, команда тайной стражи достигла Голгофы еще засветло. И не обнаружила одного тела.
Пилат вздрогнул, сказал хрипло:
— Ах, как же я этого не предвидел!
Афраний продолжал повествовать. Тела Дисмаса и Гестаса, с выклеванными уже хищными птицами глазами, подняли и бросились на поиски третьего тела. Его обнаружили очень скоро. Некий человек…
— Левий Матвей, — тихо, не вопросительно, а как-то горько, утвердительно сказал Пилат.
— Да, прокуратор…
Левий Матвей прятался в пещере на северном склоне Голгофы, дожидаясь тьмы. Голое тело убитого Иешуа было с ним. Когда стража вошла в пещеру, Левий впал в отчаяние и злобу. Он кричал, что не совершил никакого преступления, что всякий по закону имеет право похоронить казненного преступника, если желает. Что он не желает расставаться с этим телом. Он говорил бессвязно, о чем-то просил и даже угрожал и проклинал…
— Меня, — сказал тихо Пилат, — ах, я не предвидел… Неужели его схватили за это?
— Нет, прокуратор, нет, — как-то протяжно и мягко ответил Афраний, — дерзкому безумцу объяснили, что тело будет погребено.
Левий Матвей, услыхав, что речь идет об этом, поутих, но заявил, что он не уйдет и желает участвовать в погребении. Что его могут убить, но он не уйдет, и предлагал даже для этой цели хлебный нож, который был с ним.
— Его прогнали? — сдавленным голосом спросил Пилат.
— Нет, прокуратор, нет.
Что-то вроде улыбки в полутьме мелькнуло на лице Афрания.
Левию Матвею было разрешено участвовать в погребении. Тут Афраний скромно сказал, что не знал, как поступить, и что если он сделал ошибку, допустив к участию этого Левия Матвея, то она поправима. Левий Матвей, свидетель погребения, может быть легко так или иначе устранен.
— Продолжайте, — сказал Пилат, — ошибки не было. И вообще, я начинаю теряться, Афраний. Я имею дело с человеком, который, по-видимому, никогда не делает ошибок. Этот человек — вы.
Левия Матвея взяли на повозку, так же как и тела, и через два часа уже в сумерках, достигли пустынного ущелья. Там команда, работая посменно по четыре человека, в течение часа выкопала глубокую яму и похоронила в ней трех казненных.
— Обнаженными?
— Нет, прокуратор. Хитоны были взяты командой. На пальцы я им надел медные кольца. Ешуа с одною нарезкою, Дисмасу с двумя и Гестасу с тремя.
Яма зарыта, завалена камнями. Поручение ваше исполнено.
— Если бы я мог предвидеть… Я хотел бы видеть этого Левия Матвея.
— Он здесь, прокуратор, — ответил Афраний, вставая и кланяясь.
— О, Афраний!..
Пилат поднялся, потер руки, заговорил так:
— Вы свободны, Афраний. Я вам благодарен. Прошу вас принять от меня это, — и он достал из-под плаща, как тогда днем, спрятанный мешок.
— Раздайте награды вашей команде. А лично от меня вот вам на память… — Пилат взял со стола тяжелый перстень и подал его Афранию.
Тот склонился низко, говоря:
— Такая честь, прокуратор…
— Итак, Афраний, — заговорил Пилат, плохо слушая последние слова своего гостя, нервничая почему-то и потирая руки, что, по-видимому, становилось привычкой прокуратора, — вы свободны, я не держу вас. Мне пришлите сюда этого Левия сейчас же. Я поговорю с ним. Мне нужны еще кое-какие подробности дела Иешуа.
— Слушаю, прокуратор, — отозвался Афраний и стал отступать и кланяться, а прокуратор обернулся, хлопнул в ладоши и вскричал:
— Эй! Кто там? Свету в колоннаду мне! Свету!
Из тьмы у занавеса тотчас выскочили две темные как ночь фигуры, заметались, а затем на столе перед Пилатом появились три светильника.
