Герберт Уэллс - Собрание сочинений в 15 томах. Том 8
Тут Хупдрайвер, игрушка в руках Судьбы, тоже поднялся, с ужасом сознавая, что его внутренний советчик был прав. Все перевернулось. Он все испортил, и теперь ему, как видно, остается только ударить этого человека. Они с Чарли стояли в шести футах друг от друга, разделенные столом, оба разгоряченные, тяжело дыша. Вульгарная трактирная драка, да еще — теперь уже это ясно — с лакеем! Великий боже! Вот к чему привела его язвительная, полная достоинства отповедь! Как, в сущности, все это произошло? Теперь, наверно, надо обойти стол и ринуться на него. Но, прежде чем драка началась, вмешался человек в гетрах.
— Не здесь, — сказал он, становясь между противниками.
Все поднялись с мест.
— Чарли — он ловкий малый, — сказал человечек с бородой.
— Пошли на двор к Буллеру, — сказал человек в гетрах, беря на себя руководство с готовностью и охотой знатока. — Если джентльмен ничего не имеет против. — Двор Буллера был, по-видимому, вполне подходящим местом. — Там все можно будет сделать по правилам, как положено.
И прежде чем Хупдрайвер успел осознать, что происходит, он уже шагал по задворкам гостиницы, направляясь на первый и единственный в его жизни кулачный бой, которым ему суждено было гордиться.
Внешне, насколько можно судить при луне, мистер Хупдрайвер был спокоен и готов к драке. Но внутри у него царило полное смятение. Просто удивительно, как все произошло. Одна реплика так быстро следовала за другой, что ему было крайне трудно уловить развитие событий. Он отчетливо помнил, как прошел из одной комнаты в другую, полный достоинства, даже аристократизма, тщательно продумавший свою убедительную речь и жаждущий лишь отчитать несчастного деревенщину за неумение вести себя. Слово за слово — и вот он шагает по освещенному луной проулку, худая черная тень среди теней покрупнее, идет спокойно и деловито навстречу чему-то неизвестному и нелепому, что ждет его на дворе у Буллера. Драка на кулаках! Странно! Ужасно! Впереди смутно виднелась фигура Чарльза, и он видел, что человек в гетрах доброжелательно, но крепко держит его под руку.
— Чертовски глупо, — говорил Чарльз, — устраивать драку из-за такой ерунды. Ему-то хорошо. У него отпуск, и ему не надо завтра вечером подавать этот проклятый обед. И перестань держать меня под руку, слышишь?
Они вошли во двор к Буллеру через калитку. Во дворе стояли сараи — таинственные сараи, едва различимые в лунном свете, — пахло коровами и отчетливо виднелся насос, бросавший черную тень на побеленную стену. Вот здесь ему расквасят физиономию в лепешку. Он понимал, что это совершеннейшее безумие — стоять тут под ударами, но выхода из положения не видел. Однако что же будет дальше? Сможет ли он снова показаться ей на глаза? Он одернул свою спортивную куртку и стал спиной к воротам. Как принимают оборонительное положение? Так, что ли? А что, если повернуться сейчас, броситься бегом в гостиницу и запереться у себя в спальне? Оттуда они не заставят его выйти — ни за что. А попробуют — так он может подать на них в суд за нападение. А как, интересно, подают в суд? Тут он увидел перед собой Чарльза, мертвенно-бледного в лунном свете.
Первый удар был нанесен ему в плечо, и он отступил. Чарльз теснил его. С силой отчаяния он двинул правой. Это был удар его собственного изобретения — экспромт, но он случайно совпал с существующим по правилам боковым ударом в голову. В восторге он понял, что попал кулаком Чарльзу в челюсть. Это был единственный миг удовольствия, которое испытал Хупдрайвер за время драки, и был этот миг быстролетен. Не успел он снова приблизиться к Чарльзу, как получил удар в грудь и отлетел назад. Он еле удержался на ногах. У него было такое чувство, точно ему сплющили сердце.
— Черт возьми! — произнес кто-то, прыгавший позади него.
Когда мистер Хупдрайвер зашатался, Чарльз издал громкий воинственный крик. Он словно вырос над Хупдрайвером в лунном свете. Кулаки его мелькали в воздухе. Это был конец — не иначе. Мистер Хупдрайвер, очевидно, присел, вывернулся, ударил и промахнулся. Чарльз пронесся мимо, левее него и тоже промахнулся. Удар скользнул по левому уху мистера Хупдрайвера, — боковой маневр был завершен. Следующий удар уже пришелся сзади. Небо и земля неистово завертелись вокруг мистера Хупдрайвера, и тут он вдруг увидел фигуру в светлом костюме, стремительно промчавшуюся к раскрытой калитке и исчезнувшую в ночи. Человек в гетрах ринулся куда-то мимо мистера Хупдрайвера, но слишком поздно: беглеца перехватить уже не удалось. Послышались крики, смех, и мистер Хупдрайвер, все еще стоявший в оборонительной позиции, понял тут великую и чудесную правду: Чарли бежал. Он, Хупдрайвер, дрался и победил по всем правилам войны.
— Здорово вы ему дали в челюсть, — с неожиданным дружелюбием сказал беззубый человечек с бородой.
— Дело в том, — говорил мистер Хупдрайвер, сидя у обочины дороги, ведущей в Солсбери, и прислушиваясь к далекому колокольному звону, — я должен был проучить этого малого, просто должен…
— Как ужасно, что приходится драться с людьми! — заметила Джесси.
— Эти грубияны стали совершенно невыносимы, — сказал мистер Хупдрайвер. — Если время от времени не ставить их на место, то даме-велосипедистке скоро невозможно будет показаться на дороге.
— Я думаю, любая женщина отступила бы перед необходимостью применить силу, — сказала Джесси. — Видимо, мужчины в чем-то храбрее женщин. По-моему… я просто не представляю себе, как человек может войти в комнату, полную грубиянов, выбрать самого сильного и дать ему для острастки взбучку. Я при одной этой мысли содрогаюсь. Мне казалось, что только гвардейцы в книгах Уйды способны на такие вещи.
— Это был всего лишь мой долг джентльмена, — сказал мистер Хупдрайвер.
— Но идти прямо навстречу опасности!
— Привычка, — скромно сказал мистер Хупдрайвер, стряхивая с колена пепел от сигареты.
23. Унижение мистера Хупдрайвера
В понедельник утром двое беглецов завтракали в «Золотом фазане» в Блэндфорде. Они двигались тщательно продуманным, извилистым путем через Дорсетшир к Рингвуду, где Джесси надеялась получить ответ от своей школьной учительницы. К этому времени они пробыли вместе уже около шестидесяти часов, и вы можете представить себе, что чувства мистера Хупдрайвера значительно углубились и усилились. Сначала Джесси была для него только импрессионистским наброском — чем-то женственным, живым и пленительным, чем-то, что было явно «выше» него и только по счастливой случайности оказалось рядом. На первых порах, как вы знаете, он стремился держаться с ней на равных, изображая из себя человека более незаурядного, более состоятельного, более образованного и, главное, более высокого происхождения, чем на самом деле. Его знание женской натуры ограничивалось почти исключительно юными леди, с которыми он вместе работал в магазине, а у представительниц этого сословия (как и среди военных и среди слуг) старая, добрая традиция резкого социального разграничения до сих пор свято блюдется. Он мучительно боялся, что она может счесть его «наглецом». Позже он начал понемногу понимать ее взгляды и вкусы. Полное отсутствие жизненного опыта сочеталось в ней с преклонением перед самыми смелыми отвлеченными идеями, и своей убежденностью она заразила и Хупдрайвера. Она собиралась начать Самостоятельную Жизнь — решительно и безоговорочно, и мистер Хупдрайвер глубоко проникся такой же решимостью. Как только он понял ее стремления, ему стало ясно, что и он с детских лет думал о том же. «Конечно, — заметил как-то он в приливе мужской гордости, — мужчина свободнее, чем женщина. Там, в колониях, знаете ли, нет и половины тех условностей, которые встречаются в нашей стране».
Ему приятно было, что у нее сложилось самое высокое мнение о его смелости; это ободрило его.
Раза два он попробовал показать ей свое презрение к условностям, даже не подозревая, что тем самым произвел на нее впечатление ограниченного человека. Отказавшись от многолетней привычки, он не предложил ей пойти в церковь. И вообще высказывал на этот счет весьма вольные взгляды. «Это не больше, чем привычка, — говорил он, — просто привычка. Право же, какой от этого может быть толк». И он отпустил несколько превосходных шуток по поводу пасторских шляп и их сходства с печными котлами, которые вычитал на обложке «Глобуса». Зато он продемонстрировал хорошее воспитание тем, что ехал все воскресенье в перчатках и нарочито бросил недокуренную сигарету, когда они проезжали мимо церкви, куда стекались прихожане к вечерней службе. Он предусмотрительно избегал в разговоре литературных тем, ограничиваясь легкими, шутливыми замечаниями, так как знал, что она собирается сама писать.
В результате прослушать службу на галерее старинной Блэндфордской церкви предложила Джесси, а не он. Надо сказать, что Джесси испытывала жестокие угрызения совести. Она поняла, что все получается совсем не так, как она себе представляла. Она читала романы Оливии Шрейнер и Джорджа Эджертона и так далее, не слишком разбираясь во всем этом, как и положено молоденькой девушке. Она понимала, что самым правильным было бы снять квартиру, ходить в Британский Музей и писать передовые статьи в ежедневных газетах, пока не подвернется что-нибудь получше. Если бы Бичемел (эта отвратительная личность) сдержал свои обещания, а не повел себя так ужасно, все было бы хорошо. Теперь же единственной ее надеждой была свободомыслящая мисс Мергл, которая год назад выпустила высокообразованную Джесси в свет. Мисс Мергл сказала ей при расставании, что надо жить бесстрашно и честно, и подарила томик эссе Эмерсона и «Голландскую республику» Мотли, которые должны были помочь Джесси преодолеть пороги юности.
