Мигель Астуриас - Глаза погребённых
Росо Контрерас только сейчас понял, что его карта бита, однако все еще не мог успокоиться.
— Товарищ, конечно, прав… — И не без задней мысли он добавил: — Однако это никоим образом не лишает нас возможности обратиться к Компании с просьбой, чтобы она отменила это свое условие и ввела прибавку, тогда нам не придется идти на забастовку.
— Действительно, — ответил ему Сан, — мы будем настаивать на прибавке. Это одно из основных наших требований. Но прибавка не как благодеяние, а при условии… при условии, что ничего иного мы не хотим! Им придется сделать нам уступки, согласиться на прибавку. Право — на нашей стороне. Однако нам надо выиграть больше, и последнее слово не за Компанией. С нынешнего дня мы будем говорить с ней как равный с равным. Мы уже не какие-то бедняки-одиночки, действующие разрозненно, каждый, кто как сможет, а могущественное профсоюзное объединение, и вопрос ныне ставится так: либо Компания удовлетворит наши законные требования, либо мы объявляем забастовку.
Слова Табио Сана вызвали оживление. Не всем по душе была мысль о забастовке. Еще свежи в памяти воспоминания о том, чем закончились забастовки в Бананере — пулеметными очередями!.. Было ясно и то, какие последствия вызовет забастовка: будут страдать жены и матери, невинные дети — им нечего будет есть, а мужчинам придется бродить без работы.
Неожиданно, когда обстановка уже изрядно накалилась, появились братья Самуэли — Самуэлон, Самуэль и Самуэлито. Они размахивали руками и звали тех, кто уже вышел из ранчо, потягиваясь и зевая. Они кричали, что принесли важные вести.
— Товарищи, — заговорил Самуэлон, — мы пришли издалека, шли всю ночь. Нам нужно было отыскать одного человечка и срочно получить у него очень важную бумагу. Из Бананеры сообщают… сейчас я вам скажу. Нам предлагают послезавтра в ноль часов объявить забастовку на всех плантациях «Тропикаль платанеры». Это будет забастовка в поддержку наших требований и вместе с тем — в поддержку той забастовки, которую объявили в столице студенты, врачи, шоферы, учителя, судьи и торговцы… Там уже закрыто все, даже кинотеатры, мало кого встретишь на улице…
Росо Контрерас вылил на них ушат холодной воды:
— Как это чудесно! В Бананере, видать, не дураки, хотят притянуть нас к себе. А для такого воздушного змея у нас и бечевки нет. Во всяком случае, те, кто послал меня сюда своим представителем, заявили, что если забастовку объявят по какому-нибудь другому поводу, а не из-за жалованья, то они вначале должны будут обсудить…
— Точно такое же предупреждение было сделано и мне. Поэтому я лучше уйду, пока не поздно, — вмешался Симилиано Кой. — Здесь такую забастовку, как хотят в Бананере, провести не удастся — ни к чему хорошему она не приведет, шуму наделать можно, а того, что хотим — не добьемся. Надо выиграть время…
— Чепуха!
— Старушечья болтовня!
— Ты хочешь сказать — дать время Компании, не так ли?
— Дать время пиявке, чтобы высосала из нас побольше крови!
— Дайте объяснить!.. — повысил голос Симилиано Кой, откашливаясь и прочищая горло.
— Тише, товарищи, каждый имеет право высказаться!
— Надо послушать! Пусть говорят!
— Заткнитесь! Что, за чертовщина! Дайте ему сказать. Говори! Валяй!
— То, что я хотел сказать, не чепуха, как мне заявили вот эти… — указал Кой на группу Старателей, которые сначала не стеснялись выражать свое возмущение и требовали не давать ему слова, а теперь, после того, как их призвали к порядку, выжидательно молчали. — То, что я хотел сказать, лучше сказать сейчас, пока не раздался выстрел и пуля не вылетела не через ствол, а в обратную сторону… — Он смолк, проглотил слюну, поморгал, оглянулся, будто разыскивая когото и ожидая подсказки, и, наконец, вымолвил: — Я хотел сказать, товарищ, я не против этой забастовки, которую нам предлагает «Платанера»… — У Старателей его слова вызвали вздох облегчения. — Вот что я хотел сказать, а точнее, пояснить. Чтобы вышла у нас эта самая забастовка, есть два пути: либо нам дадут какое-то время, чтобы мы могли потолковать с людьми, либо надо будет собрать всех рабочих на большой совет, и пусть они сами решают, что делать.
Со всех сторон раздались голоса:
— Он, может, и прав!
— Хоть и конопат, да умом богат!
— А рожа что рогожа!
— Может, трахнули из-за угла мешком?
— Хорош господь бог тогда, когда не выступает против забастовки! — закричал кто-то из Старателей.
— Подожди, подожди! Вот он тоже объявит забастовку!
— А он уже объявил… после того как мир сотворил… Сейчас небо и земля сами по себе, но и они, чего доброго, объявят забастовку, тогда это уже будет день Страшного суда!
Табио Сан постучал ладонью по столу — сосновой доске на четырех ножках — требуя, чтобы не отвлекались и прекратили обсуждать предложение этого…
— Симилиано Коя, — выкрикнул свое имя выступавший, который стоял между Росо Контрерасом с его сторонниками и Старателями, горевшими желанием немедля здесь же объявить забастовку.
Тут попросил слово Самуэлито.
— Как товарищ Кой здесь сказал, делегаты уполномочены лишь на то, чтобы объявить забастовку, требуя повышения заработка…
— Не все! — предупредили Старатели.
— Хорошо, большинство, — продолжал Самуэлито, — но, я думаю, нам выгоднее выиграть время…
— То же самое и я хотел сказать: выиграть время… Я так, простите, и сказал, дать время времени…
Однако никто не слушал разъяснений Коя, а Самуэлито продолжал:
— Самое выгодное для нас — выиграть время. Пусть сегодня же утром присутствующие здесь делегаты переговорят с теми, кто их послал, и тогда можно готовить собрание рабочих, общее собрание. Надо будет собраться завтра до объявления забастовки. Сегодняшний день уже наступил — день, когда товарищи из Бананеры предложили нам начать обсуждение. Собрание можно провести на Песках Старателя…
— Старателей! — послышались голоса.
— Так что же, значит, идти у чужих на поводу?
— И для чьей пользы?
— Только не для моей!
— Ну и бессовестный народ пошел!
— Торгуются, как проститутки!
— Ты за что меня обозвал бессовестным?
— Поделом! Я же, по-твоему, торгуюсь!
— Заткнись… б…бананом!
— Попробуй сам!
— Что у тебя из глотки торчит?
— Ах, вот ты как!..
Крики переходили в ругань, страсти разгорались.
Самуэлито все же заставил себя выслушать, несмотря на шум и гам. А Старатели предложили сейчас же объявить забастовку, опережая рабочих Бананеры.
— Нечего спешить, — вмешался Самуэлито, — мы не пари разыгрываем, здесь дело серьезное, а то потом придется в затылке чесать!
Его поддержал Самуэль.
— Да, как уже сказал мой брат, не все уполномочены сегодня же дать ответ товарищам из Бананеры… — Его прервали восторженные крики, приветствовавшие героических рабочих Бананеры. — Но поскольку это дело не шуточное, то завтра мы, все рабочие Тикисате, сможем собраться и уже окончательно — без всякой сумятицы — решить, идем мы на забастовку вместе с рабочими Бананеры или не идем. Итак, завтра мы должны ответить: да или нет. По-мужски ответить.
— Конечно, да!.. Конечно, да!.. Так и будет!.. Так и будет!.. — отовсюду неслись возбужденные крики.
В конце концов решили на следующий день провести собрание на Песках Старателей.
Один из Старателей подошел к столу, спиной к которому стоял Табио Сан, — он о чем-то говорил с Флориндо Кеем.
Обернувшись, Табио Сан лицом к лицу встретился со старым Старателем.
— Вы, конечно, уже забыли, как меня зовут — Эфраин Сальватьерра,[148] и, быть может, не помните, что мы когда-то работали вместе. Тогда вы выглядели по-другому, лицо совсем другое, не узнать. Как поживаете?
— Хорошо, сеньор Эфраин, вот снова здесь…
— Я, быть может, и последний человек, но решимости у меня по-прежнему много, и мне, например, не очень-то нравится, что вас называют Сан, с нас уже хватает дяди Сэма… — Он засмеялся, синеватые губы раздвинулись, обнажив крепкие белые зубы. — Лучше, если мы будем называть вас Сансур, так точнее, верно?
— Во всяком случае, я — это я.
— Оно, конечно, по имени зовут даже святых, и мне думается, что Сан не звучит, лучше Сансур, похоже на Санто дель Сур…[149] Вот я заставил замолчать одного типа, он бродил тут, вынюхивал да выведывал, кто вы такой — рабочий или агитатор. Сукин сын, я ему сказал, чего ты хочешь, этот человек вместе с нами здесь работал, вместе с нами вырубал заросли, сеял на своей делянке, собирал урожай — маис и бобы[150] — себе на пропитание, а потом исчез, как все, и вернулся, как все возвращается — подобно имбирному корню. Все улетучивается — подобно запаху тамаринда![151]
