Михаил Булгаков - Том 8. Театральный роман
— Я теперь никто, — ответил оживающий больной, и улыбка искривила его рот.
— Откуда вы сейчас?
— Из дома скорби. Я душевнобольной, — ответил пришелец.
Маргарита заплакала и проговорила сквозь слезы:
— Он — мастер, мастер, верьте мне! Вылечите его!
— Вы знаете, с кем вы сейчас говорите? — спросил Воланд, — у кого находитесь?
— Знаю, — ответил мастер, — соседом моим в сумасшедшем доме был Иван Бездомный. Он рассказал мне о вас.
— Как же, как же. Я имел удовольствие встретиться с этим молодым человеком на Патриарших прудах, — ответил Воланд, — и вы верите, что это действительно я?
— Верю, — сказал пришелец, — но, конечно, спокойнее мне было бы считать вас плодом галлюцинаций. Извините меня…
— Если спокойнее, то и считайте галлюцинацией, — вежливо ответил Воланд.
— Нет, нет, — испуганно обратилась к мастеру Маргарита, — перед тобою мессир!
— Это не важно, обаятельнейшая Маргарита Николаевна! — встрял в разговор Коровьев, а кот увязался вслед за ним и заметил горделиво:
— А я, действительно, похож на галлюцинацию. Обратите внимание на мой профиль… — кот хотел еще что-то сказать, но его попросили замолчать, и он ответил: — Хорошо, хорошо. Готов молчать. Я буду молчаливая галлюцинация! — замолчал.
— Верно ли, что вы написали роман? — спросил Воланд.
— Да.
— О чем?
— Роман о Понтии Пилате.
Волана откинулся назад и захохотал громовым образом, но так добродушно и просто, что никого не испугал и не удивил. Коровьев стал вторить Воланду, хихикая, а кот неизвестно зачем зааплодировал. Отхохотавшись, Воланд заговорил, и глаз его сиял весельем.
— О Понтии Пилате? Вы?.. В наши дни? Это потрясающе! И вы не могли найти более подходящей темы? Позвольте-ка посмотреть…
— К сожалению, не могу этого сделать, — ответил мастер, — я сжег его в печке…
— Этого нельзя сделать, простите, не верю, — снисходительно ответил Воланд, — рукописи не горят, — и обратившись к коту, велел ему: — Бегемот, дай-ка роман сюда!
Тут кот вскочил со стула, и все увидели, что сидел он на толстой пачке рукописей в нескольких экземплярах. Верхний экземпляр кот подал Воланду с поклоном.
Маргарита задрожала, вскрикнула, потом заговорила, волнуясь до слез:
— Вот он, вот он! О, верь мне, что это не галлюцинация! — и, повернувшись к Воланду: — Всесильный, всесильный повелитель!
Воланд проглядел роман с такой быстротой, что казалось, будто вращает страницы струя воздуха из вентилятора. Перелистав манускрипт, Воланд положил его на голые колени и молча, без улыбки, уставился на мастера.
Но тот впал в тоску и беспокойство, встал со стула, заломил руки и пошел в лунном луче к луне, вздрагивая, бормоча что-то.
Коровьев выскочил из-под света свечей и темною тенью закрыл больного, и зашептал:
— Вы расстроились? Ничего, ничего… До свадьбы заживет!.. Еще стаканчик… И я с вами за компанию…
И стаканчик подмигнул — блеснул в лунном свете и помог стаканчик. Мастера усадили на место, и лицо его теперь стало спокойно.
— Ну, теперь все ясно, — сказал Воланд и постучал длинным пальцем с черным камнем на нем по рукописи.
— Совершенно ясно, — подтвердил кот, забыв свое обещание стать молчаливой галлюцинацией, — теперь главная линия этого опуса ясна мне насквозь. Что ты говоришь, Азазелло? — спросил он у молчащего Азазелло.
— Я говорю, — прогнусавил тот, — что тебя хорошо бы утопить.
— Будь милосерден, Азазелло, — смиренно сказал кот, — и не наводи моего господина на эту мысль. Поверь мне, что я являлся бы тебе каждую ночь в таком же лунном покрывале, как и бедный мастер, и кивал бы тебе и манил бы тебя за собою. Каково бы тебе было, Азазелло? Не пришлось бы тебе еще хуже, чем этой глупой Фриде? А?
— Молчание, молчание, — сказал Воланд и, когда оно наступило, сказал так:
— Ну, Маргарита Николаевна, теперь говорите все, что вам нужно.
Маргарита поднялась и заговорила твердо, и глаза ее пылали. Она сгибала пальцы рук, как бы отсчитывая на них все, чтобы ничего не упустить.
— Опять вернуть его в переулок на Арбате, в подвал, и чтобы загорелась лампа, как было.
Тут мастер засмеялся и сказал:
— Не слушайте ее, мессир. Там уже давно живет другой человек. И вообще, нельзя сделать, чтобы все «как было»!
— Как-нибудь, как-нибудь, — тихо сказал Воланд и потом крикнул: — Азазелло! — И Азазелло очутился у плеча Воланда.
— Будь так добр, Азазелло, — попросил его Воланд.
Тотчас с потолка обрушился на пол растерянный, близкий к умоисступлению гражданин в одном белье, но почему-то с чемоданом и в кепке. От страху человек трясся и приседал.
— Могарыч? — спросил Азазелло.
— А… Алоизий Могарыч, — дрожа ответил гражданин.
— Эго вы написали, что в романе о Понтии Пилате контрреволюция, и после того, как мастер исчез, заняли его подвал? — спросил Азазелло скороговоркой.
Гражданин посинел и залился слезами раскаяния.
Маргарита вдруг как кошка кинулась к гражданину и завывая и шипя:
— А! Я — ведьма! — и вцепилась Алоизию Могарычу в лицо ногтями.
Произошло смятение.
— Что ты делаешь! — кричал мастер страдальчески. — Ты покрываешь себя позором!
— Протестую, это не позор! — орал кот.
Маргариту оттащил Коровьев.
— Я ванну пристроил, — стуча зубами, нес исцарапанный Могарыч какую-то околесицу, — и побелил… один купорос…
— Владивосток, — сухо сказал Азазелло, подавая Могарычу бумажку с адресом, — Банная, 13, квартира 7. Там ванну пристроишь. Вот билет, плацкарта. Поезд идет через 2 минуты.
— Пальто? А пальто?! — вскрикнул Могарыч.
— Пальто и брюки в чемодане, — объяснил расторопный Азазелло, — остальное малой скоростью уже пошло. Вон!
Могарыча перевернуло кверху ногами и вынесло из спальни. Слышно было, как грохнула дверь, выводящая на лестницу.
Мастер вытаращил глаза, прошептал:
— Однако! Это, пожалуй, почище будет того, что рассказывал Иван… А, простите, это ты… это вы… — сбился он, не зная, как обратиться к коту, «на ты» или «на вы», — вы — тот самый кот, что садились в трамвай?
— Я, — подтвердил кот и добавил: — Приятно слышать, что вы обращаетесь ко мне на «вы». Котам всегда почему-то говорят «ты».
— Мне кажется почему-то, что вы не очень-то кот, — нерешительно ответил мастер.
— Что же еще, Маргарита Николаевна? — осведомился Воланд у Маргариты.
— Вернуть его роман и… — Маргарита подбежала к Воланду, припала к его коленям и зашептала: —…верните ему рассудок…
— Ну, это само собой, — шепотом ответил Воланд, а вслух сказал: — И все?
— Все, — подтвердила Маргарита, розовея от радости.
— Позвольте мне сказать, — вступил в беседу мастер, — я должен предупредить, что в лечебнице меня хватятся. Это раз. Кроме того, у меня нет документа. Кроме того, хозяин-застройщик поразится тем, что исчез Могарыч… И… И главное то, что Маргарита безумна не менее, чем я. Марго! Ты хочешь уйти со мною в подвал?
— И уйду, если только ты меня не прогонишь, — сказала Маргарита.
— Безумие! Безумие, — продолжал мастер, — отговорите ее.
— Нет, не будем отговаривать, — покосившись на мастера, ответил Воланд, — это не входило в условие. А вот насчет чисто технической стороны дела… документ этот и прочее. Азазелло!
Азазелло тотчас вытащил из кармана фрака книжечку, вручил ее мастеру со словами:
— Документ!
Тот растерянно взял книжечку, а Азазелло стал вынимать из кармана бумаги и даже большие прошнурованные книги.
— Ваша история болезни…
Маргарита подвела мастера к свечам со словами «ты только смотри, смотри…»
— … прописка в клинике…
— Раз, и в камин! — затрещал Коровьев, — и готово! Ведь раз нет документа — и человека нет? Не правда ли?
Бумаги охватило пламя.
— А это домовая книга, — пояснил Коровьев, — видите, прописан Могарыч Алоизий… Теперь: эйн, цвей, дрей…
Коровьев дунул на страницу, и прописка Могарыча исчезла.
— Нету Могарыча, — сладко сказал Коровьев, — что Могарыч? Какой такой Могарыч? Не было никакого Могарыча. Он снился.
Тут прошнурованная книга исчезла.
— Она уже в столе у застройщика, — объяснил Коровьев. — И все в порядочке.
— Да, — говорил мастер, ошеломленно вертя головой, — конечно, это глупо, что я заговорил о технике дела…
— Больше я не смею беспокоить вас ничем, — начала Маргарита, — позвольте вас покинуть… Который час?
— Полночь, пять минут первого, — ответил Коровьев.
— Как? — вскричала Маргарита, — но ведь бал шел три часа…
— Ничего неизвестно, Маргарита Николаевна!.. Кто, чего, сколько шел! Ах, до чего все это условно, ах, как условно! — эти слова, конечно, принадлежали Коровьеву.
