Джордж Макдональд - Сэр Гибби
В ответ на его слова Гибби вытащил из нагрудного кармана написанный им документ и, как прошение, протянул его лэрду. Мистер Гэлбрайт язвительно усмехнулся и не стал бы даже к нему прикасаться, но, заметив гербовую печать, по старой привычке протянул руку. По той же привычке — а может, из — за того, что ему было мало света, — он присел к столу. Гибби всё так же стоял, а Фергюс спокойно разглядывал его с видом самодовольного превосходства. Лэрд прочёл про себя следующее:
Я, Гилберт Гэлбрайт, баронет, настоящим даю обязательство и обещаю передать мисс Джиневре Гэлбрайт, единственной дочери мистера Томаса Гэлбрайта, эсквайра, все документы, подтверждающие права собственности на дом и землю поместья Глашруах, в тот день, когда она выйдет замуж за Донала Гранта, магистра. Я передам имение в её полную собственность и распоряжение, чтобы в дальнейшем она могла поступать с ним по своему желанию.
Гилберт Гэлбрайт,
Старый особняк Гэлбрайтов,
Висельный холм,
март такого — то числа и года.
Лэрд по — индюшачьи вытянул свою худую шею, в горле у него что — то невнятно забулькало. Он швырнул документ Фергюсу и, повернувшись на стуле, злобно посмотрел на Гибби. Затем, внезапно вскочив на ноги, он воскликнул:
— Да что ты себе позволяешь, мошенник, оскорбляя меня в моём собственном доме? Да провались ты со своими наглыми выходками!
— Это обман, явный обман! И к тому же довольно глупый! — объявил Фергюс, прочитавший бумагу. — Глупый и неоправданный. Всем известно, что Глашруах находится в собственности майора Калсамона.
Тут лэрд ещё раз выругался, чтобы дать волю своей ярости.
— Прошу Вас умерить свой гнев, дорогой сэр, — продолжал Фергюс. — Право, эта чепуха не стоит того, чтобы так из — за неё сердиться. Какой — то прохиндей сыграл над этим бедным малым злую шутку, по каким — то недобрым побуждениям убедив его в явной лжи. Конечно, всё это очень неприятно, но Вы должны простить его. Вряд ли можно считать его виновным и способным отвечать за свои поступки, принимая во внимание его природные недостатки.
— А ты ступай вон, — добавил он, через стол обращаясь к Гибби. — И поторопись, пока не стало ещё хуже. Тебя просто надули.
Когда Фергюс заговорил, лэрд повернулся к нему и всё это время смотрел на священника безжизненными, но блестящими глазами. Когда же тот обратился к Гибби, лэрд опять уставился на пришедшего с такой же ненавистью, как и прежде. Бедный Гибби стоял, улыбаясь, качая головой и отчаянно жестикулируя, но лэрд был сейчас в таком состоянии, что даже не вспомнил (и не хотел вспоминать) о его немоте.
— Почему ты ничего не говоришь, глупец? — заорал он. — Прекрати корчить рожи и убирайся! Убирайся, а не то я швырну в тебя графином!
Гибби показал на бумагу, лежащую перед Фергюсом, а затем положил ладонь сначала на свои губы, а потом на сердце.
— Пропади ты пропадом, шут проклятый! — выкрикнул лэрд, задыхаясь от ярости. — Убирайся, а не то, Бог свидетель, я размозжу тебе голову!
Фергюс поднялся и обогнул стол, чтобы встать между ними. Но лэрд уже схватил щипцы для колки орехов и швырнул их в Гибби. Щипцы ударили его прямо в лоб, и из раны тут же брызнула кровь. Гибби отшатнулся назад.
Фергюс схватил лэрда за руку и попытался его утихомирить.
Вопли и ругань отца донеслись до комнаты Джиневры, и она побежала в гостиную, так что, когда она показалась в дверях, Гибби почти что упал ей на руки. Она на секунду поддержала его и посмотрела ему в лицо с таким нежным испугом, что это придало ему силы. Он снова вскочил на ноги, прижимая к ране её носовой платок. Фергюс двинулся было к нему с мирным намерением выпроводить его из дома, пока не случилось чего — нибудь похуже, но Джиневра преградила ему дорогу. Тут бешенство её отца вскипело с новой силой и вырвалось на волю. Он буквально обезумел. Схватив дочь за плечи, он силком поволок её из комнаты. Фергюс взял Гибби за руку и уже собирался было мягко, но настойчиво выставить его за дверь, как вдруг Джиневра вскрикнула. Она сопротивлялась, не желая уходить, пока Гибби не окажется в безопасности, и отец в гневе ударил её. Гибби рванулся ей на помощь.
Фергюс думал, что держит его вполне надёжно, но даже не представлял, насколько он силён. В следующее мгновение, придя в себя, он обнаружил, что лежит на столе посреди разбитого стекла и фарфора. Мгновенно заперев за собой дверь гостиной, Гибби подскочил к лэрду, который тащил свою дочь, теперь уже почти не сопротивлявшуюся, вверх по лестнице. Он обхватил лэрда сзади за поясницу, отнёс его в соседнюю комнату и также запер. Потом он вернулся к Джиневре, неподвижно лежавшей на лестнице, подхватил её на руки, выбежал с ней из дома и не останавливался до тех пор, пока не добрался до дальнего конца улицы и не свернул в тихий и пустой переулок.
Когда горничная выпустила лэрда и Фергюса из заточения, они обнаружили, что враг исчез, и подумали, что Джиневра вернулась к себе в комнату. Чем они занимались потом, нам совсем неинтересно.
Гибби остановился возле тусклого и дымного масляного фонаря. Он почувствовал, что тело Джиневры напряглось, и понял, что она приходит в себя.
— Отпусти меня, — слабо произнесла она.
Он поставил её на землю, но его рука по — прежнему обнимала её за плечи. Она глубоко вздохнула и с изумлением, как во сне, огляделась вокруг. Увидев его, она улыбнулась.
— Так я с тобой, Гибби! — прошептала она. — Но они нас догонят!
«Они не тронут тебя», — знаками показал Гибби.
— Что случилось? — спросила Джиневра.
«Всё из — за того, что я предложил отдать тебе Глашруах, если отец позволит тебе выйти замуж за Донала», — на пальцах пояснил он.
— Гибби! Как ты мог? — почти что выкрикнула она, оттолкнула от себя его руку и побежала было прочь, но, сделав лишь два шага, с измученным видом прислонилась к фонарному столбу.
«Тогда поедем со мной, Джиневра. Ты будешь мне сестрой, и я буду о тебе заботиться, — показал Гибби. — Я ничего не смогу для тебя сделать, если не буду с тобой рядом».
— Но Гибби, это же никому не понравится, — вздохнула Джиневра. — А я сама была бы только рада!
«Другого способа я не знаю. Ты же не хочешь выходить замуж».
— Не хочу? Почему ты так решил, Гибби?
«Потому что ты ни за что не отказала бы Доналу Гранту, чтобы потом выйти замуж за кого — то другого. Это невозможно!»
— Перестань меня дразнить, Гибби.
«Джиневра, неужели это всё — таки возможно?»
Фонарь светил так тускло, а у Гибби было так немного средств, чтобы по — настоящему выразить свои мысли, что Джиневра поняла его иначе.
— Да, Гибби, — сказала она. — Возможно. Я думала, между нами всё решено, всё ясно — с того самого дня, когда ты нашёл меня на Глашгаре. В моих мыслях я всегда была твоей, всё это время.
Она повернула своё лицо к фонарному столбу, но Гибби заставил её снова посмотреть ему в глаза.
«Неужели ты хочешь сказать, — торопливо показал он на пальцах, — что вышла бы замуж за меня? За меня? Я и подумать о таком не мог!»
— Так значит, всё не так? — произнесла Джиневра, с горьким и отчаянным вздохом, как будто подавляя скрытое рыдание. — Тогда что же я такое говорю? Я думала, что я твоя. Я думала, что всё это время ты хотел сделать меня своей! — Она мучительно заплакала. — Боже, Боже мой! Оказывается, я всегда была одна и не знала об этом!
Она опустилась на мостовую возле фонаря, безутешно всхлипывая, и тело её сотрясалось от рыданий. Гибби не знал, что ему делать. Перед ним отверзлись сами Небесные врата, наполнив его глаза радужными красками, а уши, сердце и разум — удивительными звуками. Но небесная привратница была занята: она плакала и никак не хотела его впускать, а он не мог её утешить, потому что глаза как раз были нужны ей для слёз, и его убогие жесты и знаки никак не могли к ней пробиться. Трудно утешать, когда не можешь сказать ни одного слова.
Стоял тихий мартовский вечер. Ясное небо было усыпано звёздами. В воздухе чувствовалось первое, еле заметное дуновение весны. Узкий месяц висел где — то посередине между зенитом и горизонтом, чистый, как серебро в свете пламени, и спокойный оттого, что пока от него требовалось совсем немного.
У фонарного столба виднелись двое, оба с непокрытой головой. Один стоял прямо, а другая навзничь лежала на земле; один был на седьмом небе и сознавал это; другая плакала навзрыд, но тоже была с ним на том же самом небе — и поняла бы это, если бы открыла глаза. Гибби взял её руку и нежно погладил. Потом он стащил с себя сюртук и бережно накрыл им Джиневру. Она начала понемногу успокаиваться.
— Отведи меня домой, Гибби, — тихим и кротким голосом сказала она. Для неё всё было кончено, так что ни думать, ни плакать об этом не было больше никакого смысла.
Гибби обнял её за плечи и помог ей встать. Она взглянула на него и увидела, что лицо его светится неземным блаженством. Сейчас он был похож на ангела даже больше, чем в те дни на утёсах Глашгара, когда бегал по горе в своей косматой кожаной одежде. А в его глазах было нечто такое, что победно торжествовало — не над немотой, но над всеми словами в мире. От этого взгляда её бледные щёки порозовели, и она спрятала лицо на его груди. Стоя на каменной улице в слабом свете закоптелого фонаря, они крепко держали друг друга в объятиях и были так ликующе счастливы, как будто над ними расцвело апельсиновое дерево, в ветвях которого запутались разноцветные светлячки.
