Николай Лейкин - Вне рутины
— Да ужъ слышали, слышали, слышали! Нѣсколько разъ слышали! — съ неудовольствіемъ отвѣчала Соняша и, прекративъ разговоръ о Іерихонскомъ, пошла переодѣваться въ капотъ.
Черезъ полчаса, убравъ съ кухаркой въ столовой принадлежности чаепитія, Манефа Мартыновна застала дочь въ спальнѣ, сидѣвшею передъ открытой книгой и кушавшей конфеты, принесенныя Іерихонскимъ. Она улыбнулась и сказала дочери:
— Ага! Надъ Іерихонскимъ издѣваешься, а конфеты-то его все-таки ѣшь.
— А что-жъ, выбросить ихъ, что-ли? — отвѣчала Соняша и предложила матери:- Не хотите-ли вотъ засахаренную грушу?
— Кушай ужъ ты. А я боюсь, зубы не разболѣлись-бы. Вѣдь никто изъ твоихъ молодыхъ поклонниковъ никогда не подносилъ тебѣ ни конфетъ, ни цвѣтовъ, а Іерихонскій сразу и то, и другое…
— Да вѣдь это нынче и не принято.
— Вздоръ. Оттого, что тѣ всѣ, что называется, шантропа, а этотъ человѣкъ основательный, человѣкъ съ настоящими солидными намѣреніями, влюбленный въ тебя и ищетъ случая хоть чѣмъ-нибудь передъ тобой выслужиться.
Соняша улыбнулась.
— Бомбоньерка съ конфетами три рубля и гіацинты рубля три. Хороша выслуга! — сказала она.
— Однако, твой лейтенантъ и этого тебѣ не подносилъ.
— Дался вамъ этотъ лейтенантъ! Какъ что — сейчасъ лейтенантомъ попрекать.
— Вотъ тоже и жильцы наши, которые за тобой ухаживали. Поднесли-ли они тебѣ что-нибудь хоть вскладчину въ день твоего ангела 17-го сентября? А сами, между тѣмъ, пили и ѣли у тебя на именинахъ, всѣ комнаты окурками папиросъ засорили.
— Какая вы, посмотрю я на васъ, взяточница! — покачала головой Соняша.
— Тутъ не во взяточничествѣ дѣло, а за любезность надо любезностью платить. Вѣдь они тогда одной семги у меня слопали на полтора рубля.
Манефа Мартыновна, какъ и всегда, на сонъ грядущій разложила два раза пасьянсъ, потомъ сбила карты и пошла въ спальню ложиться спать. Соняша уже лежала въ постели раздѣтая и читала. Мать подсѣла къ ней на кровать и погладила ее по головѣ, сказавъ: «глупая, совсѣмъ глупая».
Соняша оставила читать, зѣвнула, потомъ улыбнулась и проговорила:
— Навѣрное опять объ Іерихонскомъ сбираетесь говорить,
— А хоть-бы и объ немъ? Какъ хочешь, а въ нашей жизни онъ представляетъ эпоху, — сказала мать.
— Ужъ и эпоху! — потянулась Соняша.
— А ты какъ думаешь? Конечно-же, эпоху. По моему, счастье намъ въ руки валится, а мы не хотимъ его принять.
— Говорите. Я буду слушать. Вѣдь вы адвокатъ Іерихонскаго и всѣ слова будутъ въ защиту его.
— Въ защиту здраваго смысла, другъ мой. Я вижу, что ты теперь успокоилась, въ благодушномъ настроеніи — вотъ я и хочу поговорить, — сказала мать.
— Просто спать хочу, — отвѣчала Соняша и зѣвнула.
— Ну, такъ вотъ… Я тебѣ признаюсь… Пока ты давеча одѣвалась, чтобы выйти къ Іерихонскому, а онъ сидѣлъ со мной, то онъ вѣдь чуть не со слезами на глазахъ упрашивалъ меня направить тебя и подготовить такъ, чтобы ты ему не отказала, когда онъ будетъ дѣлать тебѣ предложеніе.
— Ну, вотъ! Адвокатскія рѣчи! — воскликнула Соняша.
— Да, адвокатскія. Онъ хотѣлъ даже сегодня излить передъ тобой свою душу и просить твоей руки, но я убѣдила его сегодня не ставить этого вопроса ребромъ, а дать тебѣ попривыкнуть къ нему, поприглядѣться немножко къ нему, — продолжала мать.
— И чѣмъ больше я къ нему приглядываюсь, тѣмъ больше влюбляюсь, — перебила Соняша мать.
— Будь, другъ мой, безъ ироніи. Я говорю съ тобой серьезно. Ну, вотъ я удержала его отъ объясненій съ тобой, обѣщалась тебя подготовить и просила дать мнѣ дней десять сроку. И онъ согласился. «Скажите, говоритъ, ей, что ее лелѣять буду, какъ цвѣтокъ тепличный, на рукахъ ее носить, смотрѣть на нее, какъ на святыню…».
Манефа Мартыновна сама сочинила эту фразу.
— Вишь какъ подъѣзжаетъ! А потомъ и возьметъ въ ежовыя рукавицы, — проговорила дочь.
— Полно, Соняша, не такая ты дѣвушка, чтобы даться ему въ руки! Да къ тому-же пожилые люди очень хорошо понимаютъ, что, женясь на дѣвушкѣ моложе себя, они только лаской и угодливостью могутъ заслужить ихъ расположеніе.
— Какъ вы сладко поете!
— Соняша! Опомнись и подумай, что у тебя впереди! На что ты можешь разсчитывать, если не выйдешь замужъ за Іерихонскаго? Старое дѣвство. А умру я — ты безпомощна. Ты неумѣлый, ни къ чему практическому неспособный человѣкъ.
— Врете вы. Мнѣ стоитъ только захотѣть, и я всегда найду себѣ уроки и другую заработку.
— И умрешь въ углу. Въ комнатѣ съ мебелью. А выйдешь замужъ за Іерихонскаго, передъ тобой жизнь въ довольствѣ, пенсія… Подарки… Домъ у него полный. Онъ намекнулъ и на выигрышные билеты, и на брилліанты.
— И на шубу… — вставила Соняша.
— Да, и на шубу. Вѣдь это, обыкновенно, въ приданое дается, а тутъ и никакого приданаго. Подумай, Соняша, — просила мать.
— Скажите ему, чтобы онъ лошадей для меня завелъ, тогда подумаю.
— Ты шутишь, Соняша, а я говорю серьезно.
— Нисколько не шучу. Ужъ продаваться, такъ продаваться, чтобы было не дешево.
— Ахъ, Соняша! Да какая-же тутъ продажа?
— А что-же? Выходъ замужъ по. любви?
— По благоразумію, Соняша, по благоразумію. И вотъ я прошу тебя быть благоразумной и подумать. Подумай, другъ мой, къ завтрему. А завтра утромъ и скажешь мнѣ. Утро вечера мудренѣе. Подумаешь?
Соняша помолчала и сквозь зѣвоту отвѣчала:
— Хорошо. Подумаю. Отъ думы ничего не сдѣлается.
Мать поцѣловала Соняшу, перекрестила ее и начала раздѣваться.
XV
На утро Манефа Мартыновна вышла въ кухню, чтобы заказать Ненилѣ обѣдъ и увидала тамъ кухарку Іерихонскаго Дарью. Та встала съ табуретки, на которой сидѣла, и съ сіяющимъ лицомъ поклонилась Мавефѣ Мартыновнѣ.
— Къ кухарочкѣ вашей пришла, чтобы вмѣстѣ съ ней за провизіей въ лавки идти, — сообщила она. — Очень ужъ мы, матушка-барыня, съ ней подружились. Господа наши подружились и мы тоже.
— Ну, что-жъ, дѣло хорошее, — отвѣчала Заборова, чтобы что-нибудь сказать.
Ободренная отвѣтомъ, Дарья опять поклонилась.
— Когда, матушка-барыня, на свадьбу-то дадите разрѣшеніе нашему генералу? — спросила она. — Очень ужъ онъ истомился у насъ и все настоящаго положенія ждетъ. Онъ вчера ужъ и фракъ новый заказалъ.
— А это ужъ наше дѣло и тебѣ въ него мѣшаться не слѣдъ.
И Манефа Мартыновна, дабы не плодить съ Дарьей разговора, вызвала Ненилу для заказа обѣда въ столовую.
Часовъ въ одиннадцать поднялась съ постели Соняша и вышла въ столовую пить кофе, чмокнувъ при этомъ въ щеку мать.
Мать встрѣтила ее заискивающе ласковымъ образомъ.
— Ну, что, какъ почивала? Видъ у тебя свѣжій. Не снилось-ли тебѣ, что ты мадамъ Іерихонская и катаешься на своихъ лошадяхъ? — спросила она.
— Какое! Видѣла я во снѣ, что какая-то черная собака за мной гонялась, — отвѣчала Соняша.
— Собака — это другъ и письмо. Непремѣнно получишь какое-нибудь письмо отъ дружественнаго тебѣ человѣка. Вотъ не пришлетъ-ли Іерихонскій какое-нибудь письмо… Ну, хоть съ предложеніемъ сдѣлать тебѣ все приданое.
— У васъ только одинъ Іерихонскій и на умѣ.
Соняша сдѣлала гримаску и принялась за кофе. Мать подсѣла къ ней.
— Ну, что, подумала о чемъ хотѣла-то? — спросила она. — Какъ насчетъ Іерихонскаго?
— Ахъ, Боже мой! Да дайте мнѣ хоть отдышаться-то немного!
— Ну, отдышись, отдышись. Зачѣмъ-же сердиться-то?
— Да вѣдь ужъ вы прямо съ ножомъ къ горлу пристаете. Вѣдь вы сами-же мнѣ разсказывали, что вы ему обѣщали дать отвѣтъ черезъ пять-шесть дней.
Соняша макала въ кофе сухарь и ѣла его. Помолчавъ, она сказала:
— Я думаю, что я буду согласна на его предложеніе.
— Голубушка! Милая! — вскричала Манефа Мартыновна и бросилась цѣловать дочь.
— Постойте, постойте! — останавливала ее Соняша. — Прежде выслушайте до конца. Я думаю, что я соглашусь выйти за него замужъ…
— Да какъ тебя Богъ надоумилъ! Да какимъ угодникамъ мнѣ молиться, которые тебѣ вложили эту мысль! — восклицала мать.
— Постойте-же, — вамъ говорятъ! Я, пожалуй, соглашусь, но пусть и онъ согласится на мои требованія.
— Какія такія требованія! Онъ, какъ овца, онъ на все согласится.
— А я всѣ свои требованія напишу на бумагѣ, по пунктамъ и, прежде чѣмъ дать согласіе, заставлю его ихъ подписать, скрѣпить своей подписью. Домашнее условіе… какъ контрактъ… Что вы смѣетесь? Вѣдь онъ заявилъ намъ, что онъ сватается внѣ рутины, ну, и я внѣ рутины.
Мать нѣсколько опѣшила.
— Какія-же это такія требованія? — задала она вопросъ.
— А это надо выработать. И вотъ я примусь за выработку. Во-первыхъ, я буду выговаривать себѣ абсолютную свободу…
— Но вѣдь свобода тоже разная бываетъ.
— Не бойтесь, все будетъ прилично. Изъ предѣловъ я не выйду. Я не такой свободы хочу, какъ вы думаете. Вотъ тоже поставлю пунктомъ, чтобы онъ и лошадей завелъ. Ужъ продаваться, такъ продаваться! Я жить хочу.
