Ричард Олдингтон - Сущий рай
— Это грязно и оскорбительно…
— Милая Анна! — Крис улыбнулся. — Неужели вы думаете, что я один такой изверг? Что оскорбительного в состоянии древнем, как само человечество? Или, по-вашему, другие молодые люди питают к вам какие-нибудь иные чувства?
— Они не станут говорить об этом так гнусно и грубо.
— Ах! Так вы, значит, возражаете не против самих чувств, — быстро припер ее к стенке Крис. — А только против откровенного, честного их выражения?
Анна не нашлась, что ему ответить, и только бросила на него уничтожающий взгляд. Она продолжала стоять. Крис облокотился о каминную доску, бросая взгляды то на камин, то на нее.
— Мы спорим из-за пустых слов и этикета, — сказал он со смехом, продолжая, однако, следить за ней. — Или, может быть, вы бы предпочли, чтобы я встал на колени и сказал драматическим голосом: «Мисс Весткот! Анна! Простите мне мою дерзость, но с тех пор, как я узнал вас, вы казались мне идеалом женщины. Я знаю, что я вас недостоин, но я люблю вас, и только вас. Обстоятельства мои сейчас, правда, не блестящи, но я ринусь в битву жизни с всесокрушающей силой, если только буду знать, что вы отвечаете на мои чувства взаимностью». И так далее, и тому подобное.
— Это было бы до последней степени глупо, — сказала Анна, чуть заметно улыбаясь.
— Ну конечно, глупо. — Крис улыбнулся ей в ответ, по-прежнему внимательно следя за ней. — Разве вам не ясно, что тут все дело в стиле и в общепринятых обычаях? Чувства все те же, только меняется стиль. Я прыгнул слишком далеко в будущее, и это обидело вас. Тогда я попытался подражать прошлому, и это показалось вам смешным. Но, Анна…
— Вы меня унижаете, — перебила она, снова хмурясь.
— Унижаю! Вы могли бы подумать так, если бы мы встретились сегодня в первый раз. А по-моему, если бы я льстил вам, пытался поймать вас на удочку избитых пошлостей, вот тогда бы это действительно значило, что я унижаю вас. Я пытался быть по-настоящему откровенным. Послушайте, Анна, мы знаем друг друга вот уж два года, мы так часто бывали вместе…
— Это не дает вам никаких прав на меня!
— А разве я их требую? Если вы относились ко мне безразлично, зачем вы подавали мне надежду? Зачем вы радовались, когда я приходил, зачем отвечали мне на пожатие руки, зачем позволяли мне целовать вас, зачем целовали меня так горячо, зачем ваши глаза утвердительно отвечали моим взглядам: «Да, да».
— Я не говорила вам ничего подобного!
Анна отвернулась в замешательстве, зная, что все сказанное им — правда.
— Не словами, — продолжал Крис. — А иными, косвенными способами. Вы не любите прямых, простых слов. А мне вот делается неловко от намеков и двусмысленностей…
Внезапно он замолк и погрузился в размышления. Так не годится. Нельзя биться с Анной на слишком хорошо знакомой ей платформе чувств; он завязнет здесь в трясине компромиссов и лживых сантиментов и потерпит полное поражение. Ее орудия уже обстреливают его незащищенный фланг!
— Крис!
— Что?
— Вы меня не слушаете.
— О!
Он в упор посмотрел на нее глазами, потемневшими от возмущения и боли. Она легонько потрясла его за плечо.
— Да что с вами? Вы каждые пять минут точно делаетесь другим человеком. У вас, может быть, нервы не в порядке?
— Нет! Я всего лишь холостяк без гроша в кармане и без доброй подружки…
— Опять вы за свое!
Она сердито встряхнула его, потом насмешливо погладила по щеке:
— Бедный Крис! Такой маленький мальчик, правда? И вам приходится очень трудно, да?
Крис вспыхнул. Действительно, маленький мальчик — под крылышком Богоматери с благодатными сосцами и всепоглощающим лоном!
Обида подала мысль подвергнуть ее искренность неджентльменскому испытанию. Он заговорил успокаивающим тоном, точно приручая пугливую лошадь куском сахара.
— Трудно, — сказал он, намеренно истолковывая ее слова превратно. — Вы думаете, что легко отказываться от всякой надежды на будущее? Я считал, что хоть вам-то это не безразлично. Последние два года я вел совершенно самостоятельную работу. Мне не дает покоя древний мир, этот таинственный создатель всей цивилизации. Неужели нам не удастся понять, как и почему они оставили нам в наследство такие роковые заблуждения, как суеверия, войны, социальная несправедливость и так далее? Люди — неисправимые консерваторы, они скорее согласятся терпеть признанное зло, чем дадут себе труд исправить его. Верно ли, что цивилизация — это своего рода болезнь? Или она сама по себе хороша, но только ее извратила человеческая природа? Вероятно, отчасти так оно и есть, и в таком случае это задача для психологов. Или, может быть, человеческое общество с самого начала пошло по неверному пути и нуждается в коренной перестройке? Только знание может освободить нас. А оно достижимо…
Он внезапно остановился, досадуя на неумение выразить свои мысли. Анна смотрела на него непонимающим взглядом. Он улыбнулся и движением руки отогнал прочь свое видение.
— Теперь всему этому конец. Кто-нибудь другой осуществит это, но не я. Так что я, как видите, пребываю в мрачном разочаровании. С каких вершин блаженства я упал! И куда, — к отребьям пролетариата, к тем, чьи силы остаются без употребления, кто никому не нужен. Не удивительно, что вы отвергаете меня, Анна, — он засмеялся. — Вы капиталистка. Разве вы не чувствуете, что между нами — классовая вражда?
— Крис, перестаньте молоть вздор или ступайте домой!
— Только одну минутку! — Он взял ее за руку и сказал ласково: — Не сердитесь на меня, дорогая.
— Но вы такой странный и грубый…
— Неужели мне суждено потерять и вас? Когда я пришел, я хотел поцеловать вас, как мы целовались когда-то. И почему-то почувствовал, что вы меня отвергли.
— С какой стати я буду позволять вам целовать меня?
— Потому что мы молоды и желаем друг друга, и вы это знаете. А что разъединяет нас? Ваша покорность устарелой этике и лицемерию…
— Нет, не то…
— А что же?
— Вы не такой, как прежде. Вы потеряли все свои идеалы, особенно в отношении женщин.
— Вы уверены, что то были мои идеалы?
— Если они у вас вообще когда-нибудь были; в чем я начинаю сомневаться.
— Вы в самом деле говорите об идеалах? Или, может быть, — он сделал паузу, чтобы вернее нанести удар, — о моих деньгах?
— О! Какое гнусное предположение!
— А разве не так? Идеалы — роскошь; побочный продукт наследственной ренты. Нет денег — нет идеалов. Вы когда-нибудь видели, как просит милостыню безнадежно голодный человек? Много у него, по-вашему, идеалов?
Анна вырвала свою руку.
— Я ни минуты больше не желаю слушать эти мрачные бредни. Вы невозможны. Уходите сейчас же.
— Очень голодные люди иногда воруют!
— Что вы хотите сказать?
— Мой голод — голод иного сорта, такой же жестокий, хотя не такой смертоносный…
Раньше чем она успела сообразить, Крис дерзко обнял ее и яростно поцеловал в губы. Анна возмущенно протестовала и вырывалась. Целую минуту или больше они боролись в полутьме, не щадя друг друга, не щадя сил. Вдруг Анна вздрогнула, перестала бороться и, прижавшись к нему в каком-то странном порыве чувственности, прошептала:
— Крис!.. Я… я… ты мне делаешь больно… но…
Но неудачи не оставили Криса даже в этот момент успеха. Как раз тогда, когда антагонизм Анны перешел в сочувствие и полную покорность, раздался стук в дверь и голос прислуги сказал:
— Разрешите, мисс, убрать со стола?
Этот удар парализовал Криса. Он так давно и так часто мечтал о той минуте, когда Анна признает его желание и уступит ему, — и он не мог поверить, что победа превратилась в поражение. И по милости такой глупой, такой пошлой случайности!
Не так отнеслась к этому Анна. Она непринужденно отодвинулась от него, точно просто по-дружески целовала его на прощание, и сказала спокойным, естественным тоном:
— Ну, еще раз до свидания, Крис, — да, Салли, убирайте, — и желаю вам повеселиться в Лондоне.
Она сунула ему в руки пальто и шляпу и свирепо шепнула:
— Идите, слышите? Идите!
Крис пытался заговорить, взмолиться, потребовать каких-то заверений. Но он не мог говорить, так велико было его волнение.
Ему оставалось только уйти.
Семь
Крис ушел излома Весткотов в жалком состоянии: он был готов не то рычать, не то рыдать. С одной стороны, он чувствовал себя горько униженным. С другой — он был взбешен на самого себя и на Анну, на то состояние, на которое судьбе было угодно обречь его, и вообще на весь мир.
Бешенство было спасительным, унижение — гнетущим. Унижение и страх — двоюродные братья в разрушении. Лишенный даже полового удовлетворения, импульс жизни обращался против самого себя в разрушительном исступлении.
Крис бродил наугад по темным переулкам, безучастно шлепая по грязи и лужам. Он ощущал какую-то детскую радость удовлетворенной мести, забрызгивая грязью свой единственный хороший костюм.
