Виктор Шкловский - О Маяковском
Мы найдем вместе с человечеством единый простой и счастливый ответ.
Как встречались старые бриковские знакомые с новыми?
Мы их постепенно вытесняли.
В Лилиной квартире я сперва стеснялся и все засовывал шелковые подушки за большую оттоманку, очень аккуратно, туго.
Встречаясь с одним человеком, я ему всегда говорил:
– Виктор Шкловский.
Маленький, хорошо одетый человек наконец обиделся и сказал:
– Мы знакомились много раз. Когда вы научитесь меня узнавать?
Я ему ответил:
– Повяжите себе руку носовым платком, и я вас всегда буду узнавать.
Книжка Маяковского уже была издана. Лиля переплела ее в елизаветинскую лиловую парчу. Ося устроил на стенке полочку из некрашеного дерева, и на полочке стояли все книги футуристов.
А на стене повесили рулон бумаги, и на ней все писали, что хотели.
Бурлюк рисовал какие-то пирамиды, я рисовал лошадок, похожих на соски.
Так жили на улице Жуковского, 7. Шла война, таща нас за собою.
С войны приезжали люди. Сами мы были разнообразно прикованы к войне. Так наступил 16-й год.
К Брикам ходили разно одетые люди. Ходил высокий элегантный человек по фамилии Шиман.
Это был мюнхенский художник, левый, школы Кандинского, вероятно. Музыки он не знал, но дома у него стояла фисгармония. Он не был импровизатором, но, сидя за фисгармонией, издавал при ее помощи связные музыкальные вопли.
Не надо думать, что это была теоретически не осмысленная музыка. Это была фисгармония как таковая. Так же он и рисовал. Цвет сам по себе. Жил он в большой, очень чистой комнате.
На маленьком столе, покрытом белым шелком, кипел на почти невидном спиртовом пламени маленький переворачивающийся никелированный кофейник.
Европа по-тогдашнему.
Художник жил неплохо. Он разрисовывал шарфы. Живописные вопли и бормотание превращались в вещи, годные для украшения дам.
В чистой ванне распускалась краска. Шарф покрывался воском в горячем виде, воск клался по рисунку типа Кандинского. Шарф прокрашивался везде, где не было воска. Потом снимали воск утюгом, снова покрывали воском уже прокрашенные места и снова погружали в ванну.
Потом бралась черно-бурая лисица, ношенная, резалась, пришивалась к шарфу.
Полученные деньги иногда проигрывались Маяковскому.
Это было состязание спокойной, терпеливой, трудолюбивой воли художника-немца и воли Маяковского.
Почему я так длинно об этом рассказываю? Потому, что весь этот заумный язык живописи был со страшной легкостью приспособлен для прикладного искусства. Такой способ покраски тогда назывался яванским, а сейчас называется баттик.
В то время очень легко приспособляли художника.
Подправляли его и говорили: «Вот этот рисунок пойдет на материю, а этот на папиросы».
Один заумник из Тифлиса, человек способный, попал в Париж и делал рисунки для каких-то модных материй.
Одноглазый Аверченко Маяковского ненавидел. Аверченко уже был сам владельцем журнала «Новый сатирикон».
У него уже были памятники – маленькие, переносные. Для памятника использовался журнал «Аргус». На обложке было напечатано широкое лицо Аверченко и тулья соломенной шляпы. В номер вкладывался кусочек картона в форме полей канотье. Номер сгибался, поля надевались сверху, и цилиндрический памятник, бумажный памятник Аверченко, стоял на каждом углу, у каждого газетчика.
Саша Черный уехал за границу.
В «Сатириконе» были Радаков, Потемкин, и вообще «Сатирикон» – это не только Аверченко. И в то же время у лучших сатириконцев была своя логика – надо сделать из этого талантливого человека Маяковского дело, над его стихами смеются, следовательно, можно делать юмористические стихи.
И Маяковского пригласили в «Сатирикон», и он пошел в рассуждении, чего бы покушать, как сам говорил. Но вещи его не ввязывались в «Сатирикон», разрушали этот журнал.
Маяковский писал в это время «Флейту-позвоночник»
Ходил в «Бродячую собаку». В «Собаке» в то время официально вина не было. Пили, скажем, кофе. Народу было много, все больше приходило людей посторонних, которых в «Собаке» звали «фармацевтами». Даже устраивали вечера специально для «фармацевтов».
Люди, на которых работала война, закупали старые коллекции вместе с домами и с женами коллекционеров. Это ихняя любовь.
Для одной танцовщицы раз был закуплен подвал «Бродячей собаки». Весь подвал был заставлен цветами, женщина танцевала на зеркале вместе с маленькой девочкой, одетой амуром.
Уже пропадали эгофутуристы, зарезался Игнатьев, и куда-то исчез сын Фофанова, молодой человек с откинутыми назад волосами, бледный, с тонкими кистями рук. Он называл себя Олимпов.
Появились люди в форме земгусаров.
«Бродячая собака» была настроена патриотически. Когда Маяковский прочел в ней свои стихи:
Вам ли, любящим баб да блюда,
жизнь отдавать в угоду?!
Я лучше в баре б… буду
подавать ананасную воду[28], —
то какой был визг.
Женщины очень плакали.
И вот наступал 16-й год.
Мы собрались у Бриков. У Бриков уже Пастернак. Он пришел с Марией Синяковой. Его стихи двигались с необычайной силой, смысловые разрывы перекрывались инерцией ритма, сближалось несходное, и слова музыкально изменяли свой смысл.
А в это время Хлебников был в чесоточной команде на Волге.
Многие из нас чувствовали приближение революции, но многие из нас думали, что мы вне пространства, что мы устроили свое царство времени, что мы не должны знать, какое тысячелетье на дворе.
Новый год. Елку мы подтянули в угол комнаты. Елочные свечи поставили на бумажные щиты. Хозяйка с открытыми плечами, задрапированными блестящим шелковым платком. На елке висели маленькие штаны, черные, и в них ватное облако. Сестра хозяйки в высокой прическе с павлиньими перьями. Да, у хозяйки шотландская юбка, красные чулки, короткие, шелковый платок вместо блузки и белый парик маркизы.
Я был одет в матросскую блузу, и губы у меня были накрашены. Брик – неаполитанец. У Василия Каменского пиджак обшит широкой полосой цветной материи, одна бровь была сделана выше другой, на щеке птичка.
Это был грим уже архаический, грим ранних футуристов.
Белокурый Вася при свете свечей был красив. Он поднял бокал и сказал:
– Да будет проклята эта война! Мы виноваты, что не поняли ее, нам стыдно, что мы держались за хвост лошади генерала Скобелева.
Василий Каменский очень талантливый человек, много сделавший в русской поэзии. Конечно, он болел иногда болезнью рифмы, рифматизмом, как сам он говорил.
А война продолжалась. Маяковского призвали.
Мы работали тогда в журнале Горького «Летопись». Маяковский печатал стихи. Брик и я писали рецензии.
Горький через знакомых устроил Маяковского в автомобильную роту чертежников. Володю спрятали от войны.
В поэзии было много дела, много сложного дела. Казалось, что «Облако в штанах» – полная и признанная победа. Но «Облако в штанах» все основано на метафорах, на «как», на сравнении. «Облако в штанах» берет тот мир, который невозможен для Анны Ахматовой. Мир Ахматовой узок, как полоса света, вошедшая в темную комнату.
Он у́же ножа.
В нем вечер. Пробуждение, разлука.
Это мир, взятый уколами.
Так телескоп колет небо, выбирая из него звезды и лишая мир широты.
Мир Кузмина с точным названием прежде непоэтических вещей настолько узок, что для его расширения к нему балконами прицеплены романы и рассказы из стилизованного прошлого.
Нужен новый мир, а в старом мире Маяковского уже завелись дачники: это имажинисты, но здесь в их число не будем прописывать Есенина.
У Маяковского – мне говорил об этом Хлебников, хваля Владимира, – образы косолапые, неполно совпадающие, они дают шум, переключают. Его метафоры противоречивы, в его стихах струи разного нагрева.
Уже жил Шершеневич, обрадованный тем, что вещи бывают сходны, ассоциативная связь по сходству уже объявлялась отмычкой, открывающей двери искусства.
Игра в «как» была оборудована у имажинистов как бильярдная – на шесть столов.
Маяковский и Пастернак повели стих по ассоциации, по смежности.
Лирическое движение, синтаксис, рядом ставящий вещи по внутреннему их отношению, были созданы новым стихом.
Короткое дыхание ахматовской строки, сравнение, взятое рядами, преодолевались в новом стихе Маяковского.
Тематика эгофутуристов ушла в песенку более низкую, чем романс, в условную, щелевую, подавленно мурлыкающую песню Вертинского.
А Маяковский пошел ледоколом вперед, проламывая себе трассу в новое.
Зимой 1916 года мы издавали сборники по теории поэтического языка, издательство ОМБ, что значит – Осип Максимович Брик.
А Володя носил кольцо, подаренное Лилей, с инициалами. Он подарил Лиле кольцо-перстень и дал выгравировать буквы «Л. Ю. Б.». Буквы были расположены по радиусам, и эта монограмма читалась как слово «люблю».
Буйвол усталый уходит в воду.
