Решад Нури Гюнтекин - Листопад
Он собирался сказать этой женщине несколько прочувствованных слов о том, что ей вверяется счастье их сына и честь всей семьи. Но, едва взглянув на нее, понял: говорить с этой женщиной не о чем, — пусть все идет своим чередом, по прихоти судьбы…
Не смолкая играл оркестр. В освещенных окнах мелькали тени танцующих. Гости кричали, скакали, кружились, как бесноватые.
Али Риза-бей подумал о Хайрие-ханым. Сейчас она, наверное, внизу в темной кухне возится с грязной посудой или готовит закуску для пьяных гостей. У Али Риза-бея были в, се основания гневаться на жену — ведь она первая предала его в трудную минуту. И все же, несмотря на это, сегодня ему было жалко ее. Сколько бедняжке пришлось хлебнуть горя, прежде чем она вырастила пятерых детей?! А когда пришло время заслуженного отдыха, вместо того чтобы спокойно наслаждаться жизнью, она должна опять торчать на кухне, выбиваться из последних сил, — незавидная доля на старости лет.
Впрочем, Хайрие-ханым, женщина вполне заурядная, провела всю свою жизнь в четырех стенах дома и ничего в этом мире не знала, кроме своих детей. Так что вряд ли под старость у нее могли появиться новые взгляды на жизнь или перемениться характер. А если и заметны какие-то перемены, то только в ее любви к детям, — эта любовь стала слепой и безрассудной.
В общем, Хайрие-ханым никогда умом не блистала, вперед не заглядывала, а делала то, что подсказывал ей материнский инстинкт: любой ценой защищала покой своих детей, чтобы, не дай бог, им не причинили каких-либо неприятностей или вреда… И если она готова была смириться со своей участью, которая ей, надо думать, совсем не нравилась, то опять же только потому, что все делалось ради счастья детей, — так она считала!.. И перечила она ему во всем, и изводила его — ради счастья детей… Впрочем, он тоже любил своих детей, и, конечно, не меньше, чем она. Только проявлялась его любовь совсем по-другому…
Али Риза-бей был сердит и на Шевкета. Но в этот день он прощал ему все. Он жалел сына… В свадебной суматохе отец несколько раз видел Шевкета, правда, мельком, и успел заметить, что мальчик его растерян, даже подавлен. Черный свадебный костюм лишь подчеркивал бледность его умного, красивого лица, которое казалось восковым.
Улучив момент, когда поблизости никого не было, Шевкет несмело подошел к Али Риза-бею.
— Отец… Я хотел с тобой поговорить… — с трудом выдавил он из себя, и на глаза ему вдруг навернулись слезы. Однако в этот момент Шевкета позвали, и он убежал.
Интересно, что хотел сказать ему мальчик? Если бы им удалось поговорить, то и у отца и у сына в этот час, наверное, стало бы легче и спокойнее на душе…
XVII
Лейла и Неджла не обманулись в своих надеждах. Невестка действительно была эмансипированной особой.
Уже в день свадьбы, брезгливо поводя носом, она вдруг заявила:
— Ну и воздух у вас в доме, точно в склепе. Надо бы открыть окна, проветрить комнаты. Неужто вы так привыкли к духоте, что не замечаете ее?..
Девушки возвели глаза к небу, изобразив на своих личиках трогательную грусть, которой могли бы позавидовать кинозвезды. Может, Ферхунде и вправду думает, что они до сих пор ничего не замечали? Несчастные, они давно томятся здесь, без света и воздуха, словно пташки в темных клетках. Но разве они могут что-либо изменить? Отец держится старых порядков. Мать — тоже. А старшая сестра, Фикрет, чересчур серьезна, хоть ей и двадцать лет, но она не отстает от отца. О Шевкете тоже не скажешь, что он сторонник новшеств и любитель развлечений. Дай Бог, чтоб под влиянием жены братец изменился и стал похож на современных молодых людей, своих сверстников. А то как барышня — только и умеет, что слезы лить…
Откровенность золовок, их отчаянные мольбы о спасении до глубины души растрогали Ферхунде. Она приласкала девушек и постаралась подбодрить:
— Ах вы мои бедные крошки! Сердце кровью обливается, когда видишь ваши слезы… Такие восхитительные глазки не должны плакать. Успокойтесь, ради бога. Нас теперь трое! Втроем мы как-нибудь справимся со всеми напастями…
Ферхунде включила себя в «троицу несчастных» только из скромности. Отныне верховодить будет она — это ей сразу стало ясно. Она была не только умна, но и хитра. Не прошло и недели, как она уже хозяйничала в доме, никого не слушая и ни с кем не считаясь.
Али Риза-бей и раньше-то старался держаться в тени, а теперь и вовсе перестал показываться на глаза. Рано утром уйдет из дому и весь день гуляет в одиночестве за городом или отсиживается в кофейне.
Отношения его со старшей дочерью испортились. Фикрет не желала ладить с сестрами и с женой Шевкета. Она запиралась в своей комнате, ни с кем не разговаривала и считала, что во всем виноват только отец. Если бы не сложил он с себя обязанности главы семьи, а проявил подобающую мужчине твердость, то и было бы все в доме иначе.
Свои мысли Фикрет не стеснялась высказывать отцу в глаза.
— Я не о себе тревожусь, у меня жизнь сломана, — начинала она укорять отца, когда они оставались наедине. — Мне жаль Айше. Ведь она совсем ребенок, и страшно за нее — попадет под дурное влияние…
От упреков дочери старый отец страдал еще больше. В душе он соглашался с Фикрет. Конечно, он во многом виноват. Прежде всего в том, что характер у него слабый, уступает он всем. И еще: нищим на старости лет остался — этот грех ему никогда не простится!.. Теперь он часто вспоминал слова, сказанные женой, когда он оставил работу: «Ты думаешь, это подвиг — бросить работу? Зачем тебе понадобилось вмешиваться в чужую жизнь?.. Ты бы лучше о себе подумал, о детях!»
Однажды вечером он робко попросил жену погладить ему костюм. Когда на следующее утро он стал одеваться и, как прежде, приводить себя в порядок, жена поинтересовалась, куда он собрался.
— Да так… Приятеля проведать, — уклончиво ответил Али Риза-бей.
На самом деле он решился наконец навестить акционерное общество «Золотой лист». Нанести вроде бы визит вежливости, а вдруг Музаффер-бей предложит своему бывшему учителю какую-нибудь работенку…
Это решение Али Риза-бей вынашивал давно. Если он закрывает глаза на грехи собственного сына, то совсем уж глупо обличать чужие грехи и воевать за справедливость…
Сначала Али Риза-бей заглянул в канцелярию. Многих старых сослуживцев уже не было, а оставшиеся с трудом узнали его. Потом, выйдя из канцелярии, он медленно побрел по коридору, останавливаясь и читая по очереди все висевшие на стенах объявления, и наконец приблизился к дверям главного директора. Руки у него дрожали, словно он готов был совершить какой-то постыдный поступок. Он долго топтался у дверей, не решаясь постучаться.
«Может, для храбрости еще раз пройтись по коридору, перечитать объявления», — подумал Али Риза-бей, но в это время дверь отворилась, и из комнаты вышел Музаффер-бей с туго набитым портфелем.
— Кого я вижу? Мой ходжа, какими судьбами? Как поживаете? Надеюсь, все благополучно?..
Было похоже, что Музаффер-бей даже не удивился, встретив его у дверей своего кабинета. Али Риза-бей похолодел от страха.
— Слава богу, эфенди, слава богу, — промямлил он. — Вот решил навестить вас… Случайно оказался в ваших краях и…
— Значит, не прошли мимо, — перебил его Музаффер. — Спасибо, что не забыли! Как чувствуете себя? Вы почти не изменились! Как сын?.. Дочери, надеюсь, здоровы?.. Они, наверное, совсем барышни…
Музаффер-бей торопливо задавал вежливые и очень банальные вопросы. И одновременно рылся в портфеле, разыскивая какую-то бумагу. Потом, обернувшись к служителю, который держал его шляпу, коротко бросил:
— Посмотри, там на столе должен быть запечатанный конверт. Неси его сюда! — И, протянув руку Али Риза-бею, таким же деловитым тоном скороговоркой произнес: — Простите, мой ходжа! Тороплюсь… Заходите, обязательно заходите, буду весьма рад… Всего доброго!
И Музаффер-бей энергичной походкой быстро направился к выходу, оставив в полной растерянности своего старого учителя.
Последняя надежда Али Риза-бея рухнула.
XVIII
Наконец-то мечты Лейлы и Неджлы сбылись. Теперь девушки с головой окунулись в светскую жизнь, о которой грезили столько лет.
Дом Али Риза-бея на Багларбаши, ветхий и старый, как сам хозяин, зажил веселой, шумной жизнью, будто обитатели его спешили наверстать упущенное. Дважды в неделю собирались гости на званый ужин с танцами, и по меньшей мере столько же, а иногда и чаще молодые обитатели дома сами отправлялись в гости.
Стеклянную перегородку на террасе убрали, дощатые стены оклеили желтыми с позолотой обоями. Перед приемом гостей чаны с водой и другую хозяйственную утварь с террасы убирали на кухню. Сверху приносили скамейки, стулья, тахту, расшитые подушки — и терраса превращалась в гостиную.
В такие дни обычно не ужинали, в суматохе просто забывали об этом, и хозяева спешили перекусить, хватая со стола сандвичи и бисквиты, приготовленные для гостей.
