Уильям Теккерей - История Пенденниса, его удач и злоключений, его друзей и его злейшего врага (книга 2)
— Не задавайте вопросов, тогда я вам не совру, — отпарировал шевалье.
Он отлично помнил и слова Алтамонта, и его бегство из дома баронета, когда он узнал майора Пенденниса — капитана Клюва, как он его назвал, — но решил не напоминать об этом полковнику и объяснение его словам искать не у него.
— Нет, — продолжал он, — вы ничего не разболтали, полковник. Это я просто хотел вас поймать. Но из ваших слов никто ничего не понял — очень уж вы упились.
Ну и хорошо, подумал Алтамонт, и глубоко, словно бы с облегчением вздохнул. Стронг и это приметил, но не подал виду, а полковник между тем разговорился.
— Да, я свои слабости знаю. Есть вещи, против которых я не могу устоять, хоть ты тресни: бутылка виски, игральные кости, красивые женщины. Да этого ни один мужчина не может, если он не тряпка, если у него в жилах кровь, а не вода. На всем свете, наверно, нет страны, где бы я не попадал в беду из-за этих трех зол.
— В самом деле?
— Да, с пятнадцати лет, когда я убежал из дому и юнгой уплыл в Индию, и до сего дня, а мне уж скоро пятьдесят стукнет, я терпел горе через женщин. Вот и теперь, в Париже, нашлась одна — черноглазая, вся обвешана драгоценностями, атлас и горностаи что у твоей герцогини, — она и выманила у меня ту тысячу фунтов, с которой я уехал, почти всю целиком. Разве я вам не рассказывал? Что ж, могу рассказать. Сначала я был очень осторожен, деньги придерживал, а жил как джентльмен — полковник Алтамонт, отель Мерис и все такое, — играл только в игорных домах и все время оставался в выигрыше. Ну вот, а потом познакомился каким-то образом с одним типом — встречал его то в отеле, то в Пале-Рояль, — такой щеголь, в белых лайковых перчатках и бородка клином, звали его Блаундел-Блаундел; так он пригласил меня обедать, а потом стал возить на вечера к графине де Фольжамб — какая женщина, Стронг! Какие глаза! А уж музыкантша!.. Как сядет за фортепьяно, да запоет, а сама смотрит на тебя — ну просто душу из тела вытягивает. Она звала меня бывать у ней каждый вторник, а уж я и ложи ей брал в оперу, и обедами ее угощал в ресторациях, но в картах мне везло и не на ложи и обеды уплыли денежки бедняги Клеверинга. Нет, черт возьми, они ухнули другим манером. Как-то нас собралось у графини за ужином несколько человек — Блаундел-Блаундел, достопочтенный Дьюсэйс, маркиз де ля Тур де Форс, — все чистая публика, сэр, цвет общества, — и шампанское, будьте покойны, лилось рекой, а потом подали этот чертов коньяк. Ну, я и пропал. Как начал — так и пошло. Графиня сама смешивала мне грог, а после ужина еще появились карты, и я пил и играл и уж сам не знал, что делаю. Вот как вчера. Кто-то меня увез и уложил в постель, и я спал без просыпу до следующего дня; проснулся — голова трещит, а у постели стоит мой слуга и докладывает, что в гостиной дожидается достопочтенный Дьюсэйс — хочет меня видеть. Тут он и сам входит в спальню и говорит: "Как себя чувствуете, полковник? Долго ли еще вчера оставались, когда я уехал? Для меня-то игра пошла слишком крупная, да я и так проиграл вам достаточно на один вечер". — "Мне? — говорю. — Как это так, мой дорогой?" Он хоть и сын графа, а держались мы с ним без чинов, все равно как с вами. "Как же так, говорю, мой дорогой?" И он мне объясняет, что, когда играли в двадцать одно, он занял у меня тридцать луидоров и дал мне расписку, а я у него на глазах убрал эту расписку в бумажник. Достаю бумажник — подарок графини, сама вышивала, — и правда, там лежит его расписка, и он тут же отсчитал мне тридцать золотых на столик у кровати. Ну, я ему сказал, что он настоящий джентльмен, предложил выпить чего-нибудь, я, мол, сейчас пошлю слугу; но достопочтенный Дьюсэйс по утрам не пьет, да к тому же торопился по какому-то делу.
Только он ушел — опять звонок и являются Блаундел-Блаундел с маркизом. "Бонжур, говорю, маркиз". Он говорит: "Доброе утро, голова не болит?" Я сказал, что болит и что, мол, наверное, чудил я у графини; но они в один голос меня заверили, что я вел себя безупречно — никто бы и не догадался, что я выпил лишнего.
"Значит, Дьюсэйс и у вас побывал, — говорит маркиз, мы его встретили в Пале-Рояль. Он с вами расплатился? Вы ему спуску не давайте, он только и глядит, как бы в кусты юркнуть. А сейчас он выиграл у Блаундела три четвертных, так я вам советую — взыщите с него, пока он при деньгах". — "Он, говорю, со мной расплатился, но я-то понятия не имел, что он мой должник, до сих пор не могу вспомнить, когда я дал ему взаймы эти тридцать монет".
Тут Блаундел с маркизом переглянулись, обменялись улыбочками, и Блаундел говорит: "Странный вы человек, полковник. Поглядеть на вас вчера — никто бы не заподозрил, что вы пили что-нибудь, кроме чая, а утром вы ничего не помните. Рассказывайте, мой друг, так мы вам и поверили". — "En effet [11], - говорит маркиз, асам покручивает перед зеркалом свои черные усики и делает выпад, как в школе фехтования (фехтовал он здорово, и у Лепажа, я сам видел, четырнадцать раз подряд сбил мишень). Поговорим о деле. Вы, полковник, понимаете, что всякое дело чести лучше улаживать без промедления. Так, может, если вас не затруднит, покончим с нашими вчерашними расчетами?" — "Какие еще, спрашиваю, расчеты? Вы мне что-нибудь должны, маркиз?" — "Бросьте, говорит, довольно шуток. У меня от вас расписка на триста сорок луидоров. La voici! [12]" — и вынимает из кармана бумагу. "А у меня на двести десять", — говорит Блаундел и тоже достает бумагу.
Тут я так взбеленился, что выскочил из постели и завернулся в халат. "Вы что, морочить меня пришли? — говорю. — Не должен я вам ни двухсот, ни двух тысяч, ни двух луидоров. И не заплачу ни гроша. Думаете запугать меня своими расписками? Плевал я на них, и на вас тоже. Оба вы…" — "Кто же мы оба? — говорит мистер Блаундел. — Вам, надо полагать, известно, полковник Алтамонт, что оба мы люди благородные и пришли сюда не затем, чтобы тратить время и выслушивать ваши оскорбления. Либо вы нам заплатите, либо мы разгласим, что вы плут, и накажем вас, как плута".
"Oui, parbleu [13], - говорит маркиз, но его-то я не боялся, он щуплый, я бы его в два счета в окошко выкинул. Блаундел — другое дело, мужчина крупный, и весит на целый пуд больше моего, и ростом на шесть дюймов выше, с ним бы я не справился. — Мосье заплатит, или мосье мне ответит. Выходит, полковник Алтамонт, что вы просто polisson [14]", — так и сказал, — усмехнулся Алтамонт, — и еще много чего они наговорили в том же духе, и тут, в самый разгар перебранки, является еще один из нашей компании. Этот был мне друг — я с ним познакомился в Булони и сам привел его к графине. Он накануне совсем не играл, и даже предостерегал меня против Блаундела и прочих, ну, я ему все и выложил, и те двое тоже. А он и говорит: "Очень это прискорбно. Вас невозможно было оторвать от карт. Графиня умоляла вас перестать. Эти господа несколько раз предлагали кончить. И ставки повышали не они, а вы". Словом, вижу — и он против меня. А когда те двое ушли, он мне сказал, что маркиз меня убьет, это, мол, так же верно, как то, что мое имя… такое, как есть. "Графиню, говорит, я оставил в слезах. Она ненавидит этих людей, сколько раз предостерегала вас против них (и верно, она мне говорила, чтобы я никогда с ними не играл), а сейчас с ней чуть ли не истерика, она до смерти боится, что вы поссоритесь и этот проклятый маркиз всадит в вас пулю. Сдается мне, так сказал мой приятель, — что эта женщина безумно вас любит". — "Вы так думаете?" — говорю, и тогда он мне поведал, что она бросилась перед ним на колени и сказала: "Спасите полковника Алтамонта!"
Я поскорее оделся и полетел к этой очаровательной женщине. Увидев меня, она вскрикнула и чуть не лишилась чувств. Фердинандом меня назвала — честное слово.
— А я думал, вас зовут Джек, — рассмеялся Стронг. Лицо полковника между крашеных бакенбард побагровело.
— Как будто у человека не может быть несколько имен! Когда я с женщиной, я выбираю которое получше.
Итак, она назвала меня по имени. И плакала горючими слезами. А я не могу видеть женских слез. Они мне сердце разрывают… пока я ее люблю. Особенно ее мучило, что я проиграл столько денег в ее доме. Может, я возьму в уплату долга ее брильянты и всякие там ожерелья? Я поклялся, что не притронусь к ее драгоценностям (к тому же я подозревал, что они много не стоят), но может ли женщина сделать больше, чем предложить вам все, что имеет? Таких женщин я люблю, и на свете их немало, я-то знаю. А ей я сказал, чтобы не беспокоилась о деньгах, потому что платить я не намерен. "Тогда, говорит, они вас застрелят. Они убьют моего Фердинанда".
— Да, — смеясь, ввернул Стронг, — "Они убьют моего Джека" — по-французски прозвучало бы не так хорошо.
— Дались вам эти имена, — обиделся полковник. — По-моему, благородный человек может называть себя, как ему нравится.
— Ну ладно, — перебил Стронг. — Так что же было дальше? Она сказала, что они вас убьют.
