Франц Кафка - Замок
— Это я вам объясню, — сказала хозяйка таким тоном, словно ее объяснение было не столько последней любезностью, сколько уже первым наказанием, которое она ему определяла, — это я вам охотно объясню. Я, правда, не принадлежу к Замку, я всего лишь женщина, и всего лишь хозяйка — здесь, в трактире последнего разряда (он не последнего разряда, но недалеко от этого), так что, может быть, вы моим объяснениям не придадите большого значения, но я всю жизнь держала глаза раскрытыми, и сталкивалась со многими людьми, и всю тяжесть хозяйства несла одна, потому что мой муж, хотя он и хороший мальчик, но — не хозяин, и что такое ответственность — ему никогда не понять. Вы вот, например, обязаны только его небрежности (я тогда к вечеру уже устала так, что с ног валилась) тем, что находитесь здесь, в деревне, что сидите здесь, на кровати, в тепле и покое.
— Как? — спросил, очнувшись от некоторой задумчивости, К., разбуженный скорей любопытством, чем раздражением.
— Только его небрежности обязаны вы этим! — крикнула еще раз хозяйка, наставив на К. указательный палец.
Фрида пыталась ее успокоить.
— Что тебе надо? — сказала хозяйка, круто поворачиваясь всем телом. — Господин землемер меня спросил, я должна ему ответить. Как же иначе он поймет то, что для нас само собой понятно, — что господин Кламм никогда не станет говорить с ним — что я говорю «не станет», никогда не сможет говорить с ним. Послушайте, господин землемер! Господин Кламм — это господин из Замка, одно это само по себе, даже независимо от его положения, уже означает очень высокий ранг. Ну а что такое вы, чьего согласия на брак мы так униженно домогались! Вы — не из Замка, вы — не из деревни, вы — ничто. К сожалению, вы все-таки нечто: чужак, который вечно путается у всех под ногами, от которого постоянно неприятности, из-за которого нужно выселять служанок, намерения которого неизвестны, чужак, который совратил нашу маленькую любимицу Фриду и которому приходится, к сожалению, отдавать ее в жены. В сущности, за все это я вас и не упрекаю. Вы такой, какой вы есть, а я за свою жизнь слишком много всякого повидала, чтобы не суметь выдержать еще и это. Но вы хоть представляете себе, чего вы на самом деле требуете? Чтобы такой человек, как Кламм, говорил с вами! Мне больно было слышать, что Фрида позволила вам в глазок-то заглянуть; уже когда она это делала, она была совращена вами. Да скажите, как вы вообще выдержали вид Кламма? Можете не отвечать, я знаю, вы очень хорошо его выдержали. Вы ведь даже не способны по-настоящему увидеть Кламма — это не мое преувеличение, потому что я и сама на это не способна. Чтобы Кламм разговаривал с вами, когда он не разговаривает даже с людьми из деревни: еще никогда не случалось, чтобы он сам разговаривал с кем-нибудь из деревни. Это же было истинно великим отличием для Фриды, — отличием, которым я буду гордиться до конца моих дней, — что он регулярно произносил по крайней мере имя Фриды, и что она могла обращаться к нему когда хотела, и разрешение на глазок получила, но разговаривать — он и с ней не разговаривал. А что он иногда звал Фриду, так это совсем не обязательно должно иметь то значение, которое хотелось бы этому приписать; он называл просто имя «Фрида» — кто знает его намерения? Что Фрида, естественно, немедленно приходила — это было ее дело, а что она без возражений допускалась к нему — это была доброта Кламма, но что он ее именно звал, утверждать нельзя. Правда, теперь и то, что было, ушло навсегда. Может быть, Кламм еще будет называть имя «Фрида», это возможно, но допущена к нему она, девушка, которая путалась с вами, уже наверняка не будет. И только одного, только одного не может понять бедная моя голова: чтобы девушка, про которую говорят, что она — возлюбленная Кламма (я, впрочем, считаю, что это очень преувеличенное обозначение), разрешила вам хотя бы только дотронуться до себя.
— Конечно, это удивительно, — сказал К. и привлек Фриду к себе на колени (Фрида, не поднимая, правда, головы, тотчас подчинилась), — но это, я полагаю, доказывает, что и в остальном не все обстоит в точности так, как вы полагаете. Так, например, вы, конечно, правы, говоря, что в сравнении с Кламмом я — ничто, и если я теперь и настаиваю на разговоре с Кламмом, и если даже ваши объяснения не заставили меня отказаться от этого намерения, то это еще не значит, что я способен хотя бы выдержать — без разделяющей двери — вид Кламма и что я не удеру из комнаты уже при его появлении. Но подобное, пусть даже оправданное опасение еще не является для меня настолько существенным, чтобы я не отважился тем не менее на это дело. Если же мне удастся устоять перед ним, то уже совершенно необязательно, чтобы он со мной говорил, — мне достаточно увидеть впечатление, которое произведут на него мои слова; если же они не произведут на него никакого впечатления или он вообще не станет их слушать, то все-таки моим достижением будет то, что я свободно говорил перед лицом могущественного человека. Вы же, госпожа хозяйка, с вашим обширным знанием жизни и людей, и Фрида, еще вчера бывшая возлюбленной Кламма, — я не вижу причин отказываться от этого слова — конечно же, легко сможете организовать мне этот разговор с Кламмом; если нет другого варианта — то прямо в господском трактире, может быть, он и сегодня еще там.
— Это невозможно, — сказала хозяйка, — и я вижу, что вы просто не способны постичь это. Но о чем, скажите на милость, хотите вы говорить с Кламмом?
— О Фриде, естественно, — сказал К.
— О Фриде? — недоуменно спросила хозяйка и повернулась к Фриде: — Ты слышишь, Фрида, он, он хочет говорить с Кламмом, с Кламмом о тебе.
— Ах, — сказал К., — госпожа хозяйка, вы такая умная, такая внушающая почтение женщина — и пугаетесь всякой мелочи. Ну да, я хочу говорить с ним о Фриде, и это отнюдь не что-то такое сверхчудовищное, а напротив, нечто само собой разумеющееся. Потому что вы, кстати, наверняка заблуждаетесь, если думаете, что Фрида с того самого момента, как появился я, потеряла для Кламма всякое значение. Вы недооцениваете его, если вы так думаете. Я прекрасно понимаю, что пытаться поучать вас в этом отношении с моей стороны самонадеянно, но я все же вынужден делать это. Из-за меня в отношениях Кламма и Фриды ничего не могло измениться. Либо никаких серьезных отношений вообще не существовало (это, собственно, и говорят те, которые отказывают Фриде в почетном звании возлюбленной), ну тогда их и сегодня не существует, либо они все-таки существовали, и как мог бы тогда я, ничто — как вы правильно заметили — в глазах Кламма, как мог бы тогда я нарушить их. В такие вещи веришь в первый момент испуга, но если хоть чуть-чуть задуматься, все станет на свои места. Впрочем, пусть и Фрида выскажет все-таки свое мнение по этому поводу.
Прижимаясь щекой к груди К. и устремив блуждающий взгляд вдаль, Фрида сказала:
— Все, конечно, так, как говорит мамочка: Кламм не захочет больше меня знать. Но, правда, не из-за того, что ты, любимый, появился, ничто такое не могло бы его потрясти. Я даже думаю, что это, наверное, его работа, — что мы соединились там под стойкой, не проклят — благословен будь тот час.
— Если это так, — медленно проговорил К., ибо сладки были слова Фриды, и он на несколько секунд прикрыл глаза, чтобы проникнуться ими, — если это так, то еще меньше оснований бояться беседы с Кламмом.
— Ей-богу, — сказала хозяйка и посмотрела на К. сверху вниз, — вы иногда напоминаете мне моего мужа: он упрямый ребенок, и вы такой же. Вы здесь несколько дней и уже хотите все знать лучше, чем те, кто здесь родился, лучше, чем я, старая женщина, и лучше, чем Фрида, которая столько видела и слышала в господском трактире. Я не отрицаю, что возможно иногда чего-то достичь и вопреки инструкциям и обычаям — мне ничего подобного пережить не довелось, но как будто есть такие примеры, — может быть; но тогда делают это, конечно, не так, как вы, и этого не добиваются, если говорят только «нет, нет», и все своим умом хотят, и самых добрых советов не слушают. Вы что думаете, что мои заботы — о вас? Беспокоилась я о вас, пока вы один были? — хотя, пожалуй, стоило бы, многого можно было бы избежать. Единственное, что я тогда сказала о вас моему мужу, было: «Держись от него подальше». Я бы и по сей день так и поступала, если бы в вашу судьбу не оказалась впутана Фрида. Ей вы обязаны — нравится вам это или нет — моей заботливостью, да и вообще тем, что я обратила на вас внимание. И вы не смеете просто отмахиваться от меня, потому что вы передо мной, единственной, кто с материнской заботой присматривает за маленькой Фридой, строго ответственны. Возможно, Фрида права, и все, что произошло, произошло по воле Кламма, но о Кламме я сейчас ничего не знаю, я никогда не буду с ним разговаривать, он мне совершенно недоступен, а вот вы сидите здесь и держите мою Фриду, и вас — почему я должна это замалчивать? — содержать буду я. Да, я буду содержать, потому что попробуйте-ка, молодой человек, если я вот выставлю вас за порог, найти где-нибудь в деревне пристанище, хотя бы и в собачьей конуре.
