Йоханнес Зиммель - Любовь - только слово
Они вышли на чердак гостиницы. Здесь стоял окрашенный в оливково-зеленый цвет коротковолновый передатчик. Гарденберг взял трубку и представился.
— Это Вильмс, — послышался металлический голос. — Как дела?
— Самоубийство. За этим, конечно, стоит очень большое свинство, но мы не сможем его доказать. Ну, нам к таким вещам не привыкать. Думаю, завтра вернусь вместе с трупом.
Лазарус стоял в дверях, глотая пилюли и кашляя.
— Что хочет эта Геральдина Ребер? — спросил старший комиссар.
— Говорит, что хочет дать показания.
— Ну пусть дает!
— Хочет поговорить лично с вами.
— Дай ей трубочку.
— Даю.
В трубке было слышно, как Вильмс разговаривал с Геральдиной.
— Возьмите трубку. Когда будете говорить, нажимайте вот эту кнопку, когда будете слушать, отпускайте ее.
— Понятно, — послышался в трубке девичий голос и затем, обращаясь к комиссару Гарденбергу, девушка спросила:
— Господин старший комиссар Гарденберг?
— Да.
— Я прочла в газете, что Оливер Мансфельд мертв. — В трубке пищало и шипело, а через крышу комиссару Гарденбергу было видно, как все так же обильно и плотно шел снег.
— Я приехала во Франкфурт, чтобы дать показания.
— Какие показания? По делу Мансфельда?
— Нет.
— А по какому?
— Господина доктора Хаберле.
— Доктора Хаберле?
— Вы его не знаете. Он был учителем в интернате. Его уволили, так как я заявила, что он якобы изнасиловал меня. Сейчас он не работает. Ему не на что жить. Его жена и дети живут все еще во Фридхайме и собираются продавать дом. Но еще есть время.
— Время для чего? — спросил комиссар и подумал при этом, как же быстро темнеет.
— Все уладить.
— Не понимаю.
— Я лгала. Доктор Хаберле не пытался меня изнасиловать. Просто я… я…
— Что — я плохо вас слышу.
— Я наполовину разделась перед ним и начала его целовать. Я его довела до сумасшедшего состояния. Мы были одни. Он оставил меня заниматься после уроков. Я была плохой ученицей. Я не хотела провалиться на экзамене. Я думала, если…
— Я понимаю.
— Да? Понимаете?
— Я думаю, нужно составить протокол с вашими показаниями.
— Вы думаете… Вы думаете, доктора Хаберле оправдают?
— Да, я думаю, что да.
— А Оливер… Он мертв.
— Да, и уже давно.
— Я его очень любила.
— Это его теперь не воскресит.
— Я понимаю. Просто я… Я просто подумала…
— Что вы подумали, госпожа Ребер?
— Я подумала, что если я сейчас в полиции дам показания и расскажу хотя бы вот эту правду, то, может, как-то смогу все немного поправить. Это, конечно, выглядит по-детски, я бы сказала, по-идиотски…
— Госпожа Ребер, — сказал старший комиссар, — я благодарю вас. Вы очень порядочный человек.
— Нет. Это не так, — произнес металлический голос в трубке, я непорядочный, я плохой и опустившийся человек. Но…
— Хотите еще что-то сказать?
— Но я любила Оливера. Понимаете? Любила!
— Да! Понимаю, — сказал Гарденберг.
— Он… Я могу его еще увидеть?
— Боюсь, что такой возможности уже не будет.
— Он сам покончил с собой?
— Да.
— Из-за… Из-за этой женщины?
— Да. Я думаю, что да, — ответил Гарденберг.
Затем он поговорил еще немного с комиссаром Вильмсом и отдал различные указания. Когда он закончил и повернулся, то увидел, что Лазарус стоит с закрытыми глазами, прислонившись к стене.
— Эй!
Издатель открыл глаза.
— Что с вами?
— Мне плохо.
— Мне тоже, — сказал Гарденберг.
— Пойдемте вниз, Маркус, вы тоже. Не мешало бы выпить.
Глава 14
В ночь на одиннадцатое января 1962 года разрушительный снегопад прекратился. Министерство путей сообщения сдержало обещание: утром участок местной железной дороги, ведущей от Фридхайма до Франкфурта, был расчищен.
В девять часов тридцать пять минут гроб с телом Оливера Мансфельда был погружен в грузовой вагон поезда. Полицейский врач, доктор Петер и судебный медэксперт профессор Мокри выкурили по сигаре и отправились в купе первого класса. Гарденберг и Лазарус стояли на опустевшем перроне.
Незадолго до отправления поезда появился Рашид. Он шел, держа за руку женщину, лицо которой закрывала вуаль. Это была Верена Лорд. Выглядела она так, будто ей было лет пятьдесят.
— Мы пришли, чтобы попрощаться с вами, джентльмены, — сказал маленький принц.
— А что вы теперь намерены делать? — спросил комиссар Верену.
Она пожала плечами и отвернулась.
— Мы оба пока не знаем, — ответил маленький принц. — Но мадам сказала, что хочет стать моей сестрой. Не правда ли, здорово, сэр?
Верена, не отводя взгляда, смотрела на вагон.
— Он там?
— Да.
— Вы меня презираете?
— Нет, — сказал Лазарус.
— А вы?
— Я тоже, — ответил комиссар.
— При сложившихся обстоятельствах вы вряд ли могли вести себя иначе. Для этого надо слишком много мужества.
Локомотивчик свистнул, железнодорожник поднял сигнальный флажок.
— Пора, — сказал Гарденберг.
Рашид низко поклонился обоим мужчинам и произнес:
— Да поможет вам Аллах на вашем пути. Пусть искупит он смерть моего брата Оливера.
— Пусть он поможет тебе вернуться в Иран, — сказал Гарденберг, поднимаясь в вагон. Он погладил мальчика по голове и добавил: — Bona causa triumphat. Ты понимаешь, что это значит?
— Добро побеждает! Я знаю, сэр. Но не верю в это.
— А во что тогда ты веришь?
— Я верю в то, что последнее слово всегда остается за злом, — сказал маленький принц.
— Прошу вас, господа, входите в вагон и закрывайте двери, — закричал железнодорожник.
Поезд дернулся.
Гарденберг открыл окно в своем купе. Лазарус подошел и стал рядом с ним. Оба помахали женщине в вуали и маленькому худенькому мальчику, стоявшему на заснеженном перроне. Они помахали им в ответ.
— Это был Его суд, — вдруг сказала Верена посторонним голосом.
— Что вы сказали? — спросил Рашид.
— Я однажды видела сон, понимаешь? Этим летом, когда была на Эльбе, меня судили.
— Кто?
— Это неважно, — ответила Верена Лорд.
Глава 15
Стучат колеса поезда. Он идет вдоль заснеженного сказочного леса. Локомотив тяжело пыхтит. С правой стороны показывается старое имение с зеленой помпой.
— «Ангел Господень», — заметил Гарденберг.
Лазарус молча кивнул.
— О чем думаете?
— Одержит ли когда-нибудь добро верх, господин комиссар?
— В деле этого горемычного учителя латыни — да.
— А в остальном?
Гарденберг покачал головой.
— Вальтер Мансфельд останется в Люксембурге.
— А темные делишки, которые он проворачивает с Лордом? Проколотые книжные страницы? Нечестный бизнес?
— Можете вы хоть что-то предъявить Лорду? Есть у нас хотя бы одна фотокопия, хотя бы одна страница? Нет! А госпожа Лорд никогда не даст показаний против мужа.
Лазарус с лицом несчастного ребенка пробурчал:
— Тогда и рукопись, что у меня, не имеет никакого значения.
— Ни малейшего. Если вы опубликуете ее, то вас затаскают по судам. Манфред Лорд очень влиятельный человек, со связями.
— Это я знаю, господин комиссар. Рукопись еще у вас? Пусть она у вас и останется.
— Зачем?
— Так для нее безопаснее. Я старый, больной человек. И с этим делом не хочу связываться.
— Bona causa triumphat, не так ли? — с горечью сказал Гарденберг. — Спасибо за подарок.
Лазарус ничего не ответил. Он сунул в рот две цветные пилюли и продолжал смотреть в окно, за которым лежал снег, очень много снега.
Глава 16
Вечером того же дня Пауль Роберт Вильгельм Альберт Лазарус сидел в кабинете своей маленькой квартирки во Франкфурте. Госпожа Марта, которая вот уже семнадцать лет вела его домашнее хозяйство и которую все эти семнадцать лет Лазарус периодически грозился уволить, но никогда не осуществлял свою угрозу на практике, сразу же по его возвращении домой затопила печь. Лазарус сидел, покачиваясь в кресле. На нем была пижама и тапочки. Правая рука сжата в кулак. Он сидел и смотрел в пустоту. Госпожа Марта вошла и спросила, желает ли он чего.
— Нет, спасибо.
— Тогда спокойной ночи, господин Лазарус.
— Спокойной ночи, Марта.
Она ушла. А он остался неподвижно сидеть и думал, что он, который никогда ничего не желал, теперь желал такой же любви, о которой прочитал. И даже если бы она так же плохо закончилась и даже если бы он из-за нее стал несчастлив. Ему вдруг стало ясно, что он никогда в жизни никого не любил.
А что такое любовь?
Неизведанная страна, думал Пауль Роберт Вильгельм Альберт Лазарус, который представлялся Альбертом.
